Каин то закрывал, то открывал глаза, но неизменно перед ним возникало лицо брата, бесконечно преображающееся, и он в страхе попытался отпугнуть призрак. Каин видел когда-то, как сладкое молоко капало из разинутого рта Авеля, а потом, как он, маленький пастушок, мирно спал, голый и белотелый. Авель всегда был такой, мало изменился с годами, даже волосы не потемнели. Его, правда, постоянно опекали. Каину вспомнилось также, как путь им преградил вепрь; братишка вцепился в Каина, который своим телом его заслонил. Авель был меньше, слабее. А теперь толще. И очень ласково умел улыбаться. Вечно улыбался.
Он улыбался и тогда, когда отец, их отец, поцеловал Авеля в лоб, а его, старшего сына, оттолкнул от себя. Здесь, должно быть, кроется непостижимая тайна. Каин пробовал ее разгадать. Тщетно ломал голову... Он был поглощен воспоминаниями, в памяти всплыло детство, когда отец еще любил его. Как счастливо жили они тогда в этом огромном мире! Они вдвоем. Отец и он. Первый и второй мужчина. Не может все-таки быть, чтобы отец его разлюбил. Кто-то стоит между ними. Каин снова подумал о брате, увидел его улыбающееся лицо и почувствовал такую боль, что взвыл от отчаяния.
Веки все сильней жгло солнце... Когда-то им обоим приглянулась одна и та же девушка... Каин стиснул зубы, чтобы не закричать. Слюна во рту стала горькой и шипела на языке, как на тлеющих углях.
Позади хрустнула ветка. Сердце Каина неистово забилось. Он думал, это брат. Но это был лев, который спокойно посмотрел на него золотистыми глазами и пошел дальше.
Тот, кого он ждал, появился позже, тихо и незаметно. В руке Авель держал дубинку, с которой обычно пас скот; с вороватой улыбкой посмотрел он по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, стал затаптывать борозды и трясти деревья, дубинкой сбивал с них зеленые плоды.
Каин вскочил на ноги. Его тень, как черная башня, протянулась по полю.
— Ой! — в страхе завопил Авель.
— Ой! — вскрикнул Каин, напуганный собственной яростью.
Каин обхватил брата железным кольцом своих рук, сжал в медных клещах бедер с такой страстью, словно впервые обнимал девушку. Он наслаждался своим неистовством. Оба стонали и вскрикивали, будто обменивались поцелуями, а сами дрались, отнимая друг у друга дубинку. Наконец она оказалась в руках у Каина, который оглушил ею брата по голове.
Лицо у Авеля стало красным, потом вдруг бледным. Удивительно, непостижимо бледным. Долго смотрел Каин на странную его бледность. Такой он еще никогда не видел. И не понимал, что случилось. Он позвал жену и сыновей, но они тоже не знали, что с Авелем. Приподнимали ему голову, руки, ноги, которые снова бессильно падали; распростертый на земле человек их больше не узнавал.
Каин почувствовал бесконечный покой и умиротворение от того, что это лицо перестало улыбаться...
Поздним вечером Каин, его жена и семеро их сыновей — Ирад, Мехиаель, Мафусал, Ламех, Иавал, Тувалкаин, Иувал — отправились в землю Нод.
Все вокруг окутывал мрак. В тучах пыли, которую поднимали их ноги, вились комары, саранча, летучие мыши и множество каких-то крохотных мошек; от них сгущался воздух. Люди задыхались.
После полуночи поднялся легкий ветерок и выглянула луна.
Тогда жена Каина, которая шла рядом с ним, закричала пронзительно, как пантера:
— Погляди! — и указала на его лоб.
— Что такое?
— Там, — беззвучно прошептала она: слова застревали у нее в горле.
— Здесь?
— Да. Пятно, кровь, отметина, — и огромными, широко раскрытыми глазами она уставилась на клеймо.
На заре Каин наклонился над зеркалом озера. На лбу его запеклась кровь. Зачерпнув ладонью воды, он смочил лицо и смыл пятно, от которого не осталось и следа.
Потом они зашагали уже более уверенно, быстро и, когда солнце достигло зенита, пришли в новую землю. Каин упал на колени. Вдали темнели леса, бежали реки, вокруг простирались тучные пастбища и плодородные поля. Впервые почувствовал он, что сам себе голова, и с облегчением вздохнул.
Больше не думал он о покинутом крае. И о райских кущах, которых лишился его отец. Он не щадил сил, добиваясь, чтобы новая земля как можно лучше плодоносила, и в этом находил себе помощников. Семья его все увеличивалась. У него рождались сильные и здоровые мальчики, похожие на отпрысков Бога, и бледнолицые девочки, которые, совокупляясь с мужчинами, плодили ему внуков. Их покой ничто не нарушало. Лишь изредка раздавались в горах предсмертные вопли белокурых людей: их всех до одного убили смельчаки. Мехиаель, Мафусал и Ламех охотились на диких зверей, Иавал разводил скот, построил город и раскинул шатры для многочисленных потомков. А Тувалкаин прекрасно ковал орудия из меди и железа. Они жили, ели и спали, убивали и совокуплялись — были счастливы.
К ста годам Каин был крепкий как дуб. Когда он смеялся, сверкали все тридцать два его зуба. Ни один волосок у него не поседел. Вечером присаживался Каин на камень. Иувал, самый любимый его сын, который изобрел гусли и свирель, играл ему. Каин тоже любил гусли и свирель.
В эти часы, размышляя о своей жизни, он находил ее безукоризненной и прекрасной. Счастье его непрерывно росло. Он дожил и до тех дней, когда его внуки посадили своих внуков ему на колени, и умер удовлетворенный, в глубокой старости, ведь он видел, что умножился в потомках и что они завладевают землей.
Калигула
1
Статуя Юпитера, когда ее хотели разобрать, захохотала. Заговорщики сочли это хорошим знаком. Калигула обратился тогда к Антийскому оракулу и из храма Фортуны получил следующее предостережение:
«Берегись Кассия».
2
Кассий Херея, старший офицер личной охраны императора, глава мятежников, стоял бледный в кругу своих приверженцев. Глаза их были прикованы к Кассию. Они чувствовали, что невидимый взгляд Калигулы тоже устремлен на старого центуриона и что подозрение уже жжет душу и мозг цезаря.
Вскоре стало известно, что Калигула казнил вместо него Кассия Лонгина, азиатского наместника.
«С ума он сошел? — думал Кассий. — Или шутит со всеми нами? Обо мне он, кажется, забыл».
Нет, не забыл. На другой день в шесть утра он вызвал Кассия к себе.
Кассий попрощался с женой, с детьми. Он торопился во дворец, навстречу смерти — от меча, от подлого удара кинжалом или от яда.
3
Калигула не спал уже с трех часов. Он никогда не мог спать дольше.
Кошмары, мучительные сновидения терзали его. После нескольких часов беспокойного сна он вставал, слонялся из конца в конец по залам дворца, при свете факелов и лампад, отсылал слуг, бродил потом один, скрюченный, сгорбленная спина колесом, — взад-вперед, на шатких тощих ногах, словно долговязый призрак его ночного кошмара. Ждал рассвета.
Опершись локтями на подоконник, он высунулся в окно. Там, в морозном, свинцово-сером январском небе была Луна, его сияющая возлюбленная, которую ему всегда хотелось заключить в объятия, но она на него не глядела, она мчалась над Римом среди грязно-зеленых облаков. Он взывал к ней, беззвучно, заплетающимся языком.
Тем временем рассвело.
4
— Кассий, — воскликнул он, протянув к гостю обнаженные волосатые руки. — Сюда, к моему сердцу, — и он обнял Кассия.
Тот с ужасом повиновался.
Кассий был готов ко многому. Он слышал, что несколько лет тому назад Калигула вызвал к себе заговорщиков и, приставив меч к своей груди, заявил им, мерзкий фигляр, что примет смерть тут же, если такова их воля. Слышал, что одного патриция цезарь призвал среди ночи во дворец и танцевал перед ним. Слышал и то, что сапожника, который назвал его обманщиком, он наказывать не стал. Но это объятие поразило Кассия.
5
— Помоги мне, Кассий, — продолжал цезарь. — Ты моя надежда. Опасности окружают меня со всех сторон. Сегодня начинаются палатинские игры. И тебя, Кассий, тебя я назначаю начальником моей личной охраны.
Калигула впился в него лихорадочно горящими глазами и вдруг расхохотался. Кассий растерянно склонился перед ним. Цезарь рухнул в кресло — он не мог долго стоять на своих слабых тощих ногах. Они подламывались под ним, словно пустые сапоги.
— Сядь возле меня, — разрешил он. — Сколько тебе лет?
— Пятьдесят восемь.
— А мне двадцать девять, — пробормотал он. — Еще молодой. Что, не так, старый бабник? Но сколько я выстрадал, Кассий. Ох, много. Когда я был ребенком, за мной присматривал мой дядя Тиберий, этот дряхлый кровожадный тигр. Он истребил всю мою семью. Мать сослал и вынудил покончить самоубийством, Брута, моего младшего брата, посадил в тюрьму и приговорил к голодной смерти. Меня он тоже хотел убить. Я был еще маленьким мальчиком, а за мной постоянно следили его шпионы, его доносчики — не выдам ли себя, не стану ли поносить его. Они склонялись надо мной, когда я спал, и все ждали, не проговорюсь ли я во сне. В любое время мне могли подмешать отраву в пищу. Но я молчал и наяву, и во сне. Лгал. Спрятал лицо под маской. Притворялся, и притворялся лучше, чем этот угрюмый, молчаливый старец. Одержал над ним верх. Спас свою жизнь. И тут мне вдруг стало все дозволено. Попытался жить. Не получилось. Захотел сорвать с себя маску. И это не удалось. Друзилла, моя младшая сестра, богиня, умерла от горячки. Я остался один. С горя я отрастил себе бороду и стал осматриваться в этом мире. В первое время меня забавляло, что я могу убить любого, кого захочу. Я поклонялся золоту. Когда мне казалось мало того, что я владею им, я раздевался нагишом и катался по золоту, чтобы оно через кожу просочилось ко мне в кровь. Корчил гримасы в зеркале, чтобы напугать самого себя. И было у меня несколько отличных забав. Я приказывал вырывать людям языки, распиливать их надвое, велел сбросить в море сотни гуляющих и развлекался тем, как они барахтались и тонули. Я морил голодом римлян, в то время как амбары мои и зернохранилища были полным-полны. Уничтожил рукописи известных писателей. Статуи богов на Марсовом поле каждый день одевал в такие же одежды, какие носил сам, потом отбил им головы и заменил их своей. Коню своему я построил мраморную конюшню, кормушку из слоновой кости, обедал вместе с ним в конюшне, и мне чуть было не удалось назначить его консулом. А ведь когда-то и меня любили. Солдаты ласково назыв