Вечером начинается игра в кости. Играют все, кому не лень. Бросают из кубков фишки слоновой кости, а ставка, раньше в один асс, теперь доходит до четырехсот сестерциев, но бывает, конечно, и выше, — у кого как набит карман. Сначала сражаются лишь несколько косматых писак. Но потом закипают страсти, начинается серьезная игра. Появляются два-три поэта, последнее время сорящие направо-налево деньгами, несколько видных актеров, среди них и Антиох, страстный игрок, сыплющий на стол золотые монеты. Ему здесь почет и уважение. В театре Марцелла он получает в год шестьсот тысяч сестерциев.
Слышны выкрики игроков, объявляющих ставки, их реплики.
— Собака, собачий бросок, — раздаются голоса. — Ты проиграл.
И одинокий голос:
— Бросок Венеры. Я выиграл.
Выигрывает поэт Софокл, заморыш, загребающий деньги лопатой, — ему ведь всегда везет, он научился необыкновенно удачно перемешивать кости и никому не выдает своего секрета.
Софокл — грек; его глаза без ресниц красны от бессонницы; он любит похваляться близким родством с великим трагиком, что, впрочем, нельзя проверить; одни принимают это на веру, другие нет, смотря по тому, выигрывает он или проигрывает. Тем не менее живет он лишь этой славой, потому что ни петь, ни писать не умеет, — никто, по крайней мере, не читал ни одного произведения Софокла, и речь его не похожа на речь поэта. Врет напропалую, свою родословную возводит к богам. Жадный и себялюбивый.
Рядом с ним сидит Транион, актеришка из театра Бальба, подражающий за сценой собачьему лаю; славясь своим невезением, он заключил когда-то тайный союз со своим удачливым другом. Софокл давно уже ему не подыгрывает, но дружба их из-за этого не ослабла.
Позже приходит Бубульк, мультимиллионер, торговец шерстью, который, познакомившись здесь с императором, стал придворным поставщиком и столько наворовал, что с самыми известными богачами может соперничать.
Ему принадлежит дом в Риме, вилла в Сабинской области с оливковой рощей, рыбным садком, плодовым садом и огромными земельными угодьями, где разводят овец, стригут шерсть, сеют и жнут арендаторы. Нет счету его стадам и табунам. Он сам не знает размеров своего состояния. С тех пор как император отпустил его на волю, он отвык от работы, и руки раба, прежде копавшиеся в навозе, стали нежными, тонкими; происхождение его выдают теперь только щербатые ногти и короткие пальцы, перебирающие несметные миллионы. Лоб у него узкий, упрямый. А в глазах мелькает натянутая улыбка, — он пытается произвести благоприятное впечатление на собеседников. Лицо огромное, как у египетского бегемота.
Кичась богатством, Бубульк щеголяет в самых дорогих тогах, скрывающих уродство фигуры, и пальцы его не гнутся от множества перстней с драгоценными камнями. Впрочем, он старается во всем идти в ногу со временем. Едва умея читать, не понимая ни слова по-гречески, приобрел замечательную библиотеку, занимающую несколько комнат с полками кедрового дерева, и скупает редкие рукописи, папирусы, которые только в одном экземпляре можно найти на Форуме у братьев Сосиев, упоминаемых Горацием[32]. В своем особняке он устроил театр, где выступает вместе с женой, ученицей Париса и Зодика. Его сыновей обучает Фанний так, как это принято в «Обществе римских кифаредов», где стихи декламируют ученики и сами знаменитые поэты читают свои последние произведения. В этом клубе, заложившем основу его благосостояния, он, помня, чем обязан писателям, забывает о чванстве, становится приветливым, скромным, снисходительным.
Бубулька сопровождает Галлион, захудалый актеришка, любовник его жены и поклонник искусства Латин. Богача принимают с почетом. Все игроки встают, игра на минуту прекращается, и даже Ватиний поднимает свое равнодушное лицо.
Пройдоха Софокл, потомок трагика, тонко чувствующий, конечно, такого рода превратности фортуны, тотчас вскакивает с места и, взяв торговца шерстью под руку, ведет к игорному столу. Транион отпускает комплименты: как свежо и молодо выглядит Бубульк. Флор хвалит его перстни. Форнион, по своему обыкновению, смешит торговца, не скупясь на грубые шутки. Все наперебой приглашают его составить им партию. Мертвой хваткой вцепившись в Бубулька, игроки тянут его к столу, за которым сидит постоянная его свита льстецов и прихлебателей.
К этому столу жмется и Фабий, бедный писец, отец большого семейства, переписывающий официальные сообщения из «Акта диурна». Его обязанность следить за костями Бубулька и, если тот проиграет, вздыхать, а если выигрывает — улыбаться. Неудачливый подхалим, он ограничивается тем, что порой изрекает какую-нибудь глупость, и тогда Бубульк при всеобщем одобрении бьет его по спине. Поэтому Фабий не уходит. Ждет терпеливо, а потом в качестве вознаграждения получает золотой, на который можно поужинать. Бубульк отсыпает денежки, зная цену людям на рынке, степень милости к ним императора. Поэтому при подаянии придерживается строгой меры.
Тощий Крисп, торговец оливковым маслом, неуклюжий и робкий, — человек здесь новый. Желая стать придворным поставщиком, он лишь недавно начал вращаться в художественных кругах и настолько неосведомлен, что считает Зодика таким же большим писателем, как Сенека, а Траниона таким же замечательным актером, как Парис. Он счастлив, если кто-нибудь вступает с ним в разговор. И охотники находятся. Его тоже окружают бездельники, которые потихоньку выклянчивают у него в долг, и Крисп охотно ссужает их деньгами. Славный и жалкий, он напоминает ребенка, заблудившегося в роще любимцев муз.
Жизнь у актеров теперь совсем иная, чем прежде, когда они были рабами, которых ссылали, наказывали плетьми, и честный человек помыслить даже не мог выдать свою дочь замуж за актера. Почти все стали свободными гражданами. Законы прежних императоров, принятые для борьбы с изнеженностью нравов, отменены; наступили новые времена, и этот государственный художественный клуб с каждым днем все больше процветает. Эдилы, устроители игр, в интересах службы почти каждый вечер по нескольку часов проводят здесь среди знаменитостей, и ни один магистрат не упускает возможности показаться в «Обществе кифаредов», где после театра обычно ужинает император.
К вечеру во главе шумной ватаги появляются Зодик и Фанний. У них в школе кончились уроки. Мим Пилад, преподающий там танцы и фехтование, с изящными жестами порхает по залам. У него тоже много учеников, особенно среди сенаторов. Недавно Нерон на одном из праздников заставил сенаторов сражаться с гладиаторами, и, чтобы подготовиться к состязаниям, они закаляются, тренируют свои одряхлевшие мышцы.
У Зодика, учителя поэтики, и Фанния, преподающего декламацию и пение, авторитет исключительный. За ними толпой ходят почитатели, засыпающие их вопросами.
Лентул, мелкий землевладелец, решивший на старости лет изучить поэзию и заняться сочинением стихов, просит Зодика еще раз повторить то, что он объяснял на уроке. У Лентула утомленный вид. Он устал от бездны премудрости и, одолеваемый заботами о своей семье и поместье, едва слушает разглагольствования учителя. Несмотря на необыкновенное прилежание, успехов он не делает. Голова у него постоянно тяжелая.
— Мне усвоить хотя бы дактиль, — вздыхает он.
— Это проще простого. — И, ударяя большим пальцем по указательному, Зодик скандирует гекзаметр.
— Да, да, — тупо твердит Лентул, тоже ударяя пальцем по пальцу.
В зале полно шума и света. Любезный, как всегда, Крисп, сделав ставку в полмиллиона, проигрывает и встает обобранный дочиста, но все же с учтивой улыбкой. Бубульк пока еще держится.
Зодик и Фанний, не присоединившись к игрокам, беседуют, сидя в стороне у колонны.
— Едва справляюсь, — говорит Зодик. — Еще шестеро патрициев. Всё идут и идут.
— Я повысил плату за уроки, — говорит Фанний, — но сегодня снова столько народу набежало! Тренируются преимущественно старики.
— И успешно? — спрашивает Зодик.
— Не очень, — с бледной улыбкой на ехидных губах отвечает Фанний.
Оба пыжатся от богатства и почестей, однако всем недовольны.
Этих двух людей объединила зависть. И тот и другой завидовали чужой удаче, не одобряя ничего, что было во благо и утешение людям. Но и друг на друга смотрели с ненавистью, как голодные волки. Зодика бесило, что Фанний преуспевает, а Фанний страдал от успехов Зодика. Поэтому они постоянно держались вместе, опасаясь, как бы каждый из них в отдельности не пошел далеко, и зная, что, расставшись, тут же начнут обливать друг друга грязью. Так стали они Кастором и Поллуксом.
В прошлом на их долю выпало мало любви и ни капли признания. В юности Зодик слонялся по Форуму и свои чувствительные стишки о резвых барашках и воркующих горлицах читал всем подряд, но никто не желал его слушать, прохожие, смеясь, прогоняли неудачливого поэта. Этого не мог он забыть даже теперь, став приближенным императора. Желал несчастья всем, кто весел и доволен, и отплачивал злом тем, кто ничем его не обидел. Фанний прежде был рабом и таскал на спине камни; он сломал левую лопатку и от боли в раздробленной кости часто не спал по ночам. Что такое покой, он не знал. Захлебывался от радости, когда мог сказать или услышать о других какую-нибудь гадость. Эти два толстяка были бесконечно несчастны и подлы. Но в их глазах глубоко, под пеплом, еще теплилась прежняя тоска по любви; она разгоралась, когда их хвалили или проявляли хоть крупицу уважения к ним.
— Придет? — спросил Фанний.
— Откуда мне знать, — раздраженно ответил Зодик.
Они сидели приуныв.
Император по-прежнему занимал все мысли обоих друзей, хотя теперь почти не принимал их. Но они стыдились признаться в этом друг другу.
— Когда ты был у него? — допытывался Фанний.
— Недавно, — сказал Зодик, — я очень занят последнее время.
— Я тоже. К тому же у него каждый день спектакли.
— Да. А с Парисом всюду разгуливает, — с напускным пренебрежением заметил Зодик. — Выступал в театре Бальба. И Марцелла. Я видел его.