Но гроза все не разражалась.
Глава двадцать пятаяПревосходная мать
Что только не пытались сделать!
Нерон не соглашался на яд, который оставляет пятна и может навести на след преступления. Поппея советовала для вида помириться с Агриппиной. Император послушался ее; перестав кутить, постарался подладиться к матери и пробудить в ней прежнее доверие. Вернул ей преторианцев. При встрече целовал руку. Превосходно играл свою роль.
Командир мизенского флота Аникет снарядил либурнскую галеру и трюм ее наполнил свинцом, чтобы она дала трещину в открытом море и пошла ко дну вместе с матерью-императрицей. Но Агриппина из подозрительности не села на галеру; лишь во время второго плавания императору удалось заманить ее на корабль, но и тогда, выплыв из пучины, спаслась она от гибели. Все трое впали в отчаяние. Поппея приказала разобрать в спальне потолок, чтобы он обрушился на голову Агриппине. Эта попытка тоже потерпела неудачу, и покушавшиеся окончательно потеряли терпение.
Потом Аникет решил предпринять нечто иное. Около полуночи он с двумя моряками проник в Лукринскую виллу, где мать-императрица лежала больная. Взломав двери, с шумом ворвались они в дом.
Впереди Обарит и Геркулес, два великана моряка. За ними Аникет.
У Обарита и Геркулеса в руках были только весла, у Аникета — обнаженный меч.
Темную комнату освещала лишь маленькая лампадка.
Девочка-рабыня, спавшая возле кровати Агриппины, чтобы оберегать ее покой, с испуганным криком убежала прочь.
— Ну и уходи, — презрительно сказала Агриппина, которая, оставшись одна, знала, что теперь последует.
Больше она ничего не прибавила, не взмолилась о пощаде, лишь закрыла для защиты голову правой рукой. Но убийц объял страх. Агриппина слыла колдуньей, связанной с таинственными силами подземного царства. Они не двигались с места.
— Что вам здесь надо? — спросила она.
Тут Обарит, подбежав, с размаху ударил мать-императрицу веслом по голове, так что у нее все поплыло перед глазами. Но еще хватило сил подняться.
Встав с кровати, она посмотрела в лицо Аникету, в руке которого дрогнул меч.
— Пронзи чрево, что родило Нерона! — подняв рубашку, закричала она во весь голос.
Тогда моряк одним ударом меча покончил с ней.
Нерон, не веря в успех покушения, даже в тот вечер выступал в роли матереубийцы Ореста и, хотя почти не репетировал, играл превосходно, с такой страстью, что зрители искренне аплодировали.
Потом вместе с Поппеей на ближней вилле ждал он известий.
Уже не раз сидели они так поздней ночью. Ни во что больше не верили. Неоднократно обманывались в своих надеждах, горькое разочарование их подстерегало.
Император бросил маску на стол. Не переоделся, не снял театрального костюма, котурнов и греческого плаща.
— Напрасно мы ждем, — уныло проговорил он.
— А для чего пошел Аникет? — воскликнула Поппея. — Он пылал гневом. Знаешь, как он ее ненавидит.
— Пора уже ему вернуться.
— Нет еще, — возразила она, — до виллы далеко.
— Его схватили, возможно, убили, — сказал Нерон.
Сразу прибавилось надежды, что Аникет придет не с пустыми руками. В прошлый раз после неудачи он быстро вернулся. С часу на час их тревога росла.
Боясь, что Агриппина сама явится сюда, в дом, Нерон распорядился не впускать к нему ни одной женщины. Потом ему пришло в голову, что она прокрадется, переодевшись мужчиной. Может быть, в маске Аникета.
— Тогда я заколю ее, — размахивая мечом, заявил он.
Став в оборонительную позицию, он выставил вперед меч; затем поискал, где можно спрятаться, если мать с вооруженными солдатами нападет на него.
Поппея прислушивалась. Снаружи не доносилось ни шороха.
— Кто там ходит?
— Никого нет, — ответила она.
— Я как будто слышу шаги, — сказал император. — Ее шаги.
— Нет, это страж.
Стражи почти бесшумно расхаживали взад и вперед под окнами.
Была тихая ночь. Море чуть дышало вдали. Огромные звезды сверкали на небе.
Аникет приехал верхом один. Перед домом его остановили, допросили и только потом пропустили к императору.
Нерон, из страха быть узнанным, схватив со стола маску, закрыл ею лицо.
— Свершилось? — спросила Поппея.
Аникет успокаивающе кивнул.
Потом попросил вина. Залпом выпил целый кувшин. Его изводила жажда.
— Умерла? — допытывалась Поппея.
Аникет опять кивнул.
— Не может быть! — закричал Нерон из-под маски. — Она не умерла. Вы не знаете ее. Она притворяется. Прекрасно умеет прикидываться спящей! Ей ничего не стоит прикрыть глаза длинными своими ресницами, побледнеть и затаить дыхание. Я не раз видел! А потом смеется страшным смехом. Она даже в воде не утонула, долго ползала по дну морскому, ей и воздух не нужен, — выплыла. Само море не справилось с ней... Покажи свой меч.
На мече не было никаких следов.
— Она жива! — закричал Нерон. — Жива и идет сюда, а раз нет ее до сих пор, значит, сбежала.
— Солдаты охраняют дом и все подступы к нему, — сказал Аникет. — Их много, как травинок на лугу.
— А кто остался с ней?
— Обарит и Геркулес.
— Только двое? Она справится с ними.
— Да она тут же умерла, — заверил Аникет, — я пронзил ее мечом.
— Не верю, — настаивал на своем император. — Хочу сам убедиться.
— Ты? — одновременно спросили Аникет и Поппея.
— Я, — ответил Нерон. — Сейчас же. Я сам посмотрю, — прибавил он, улыбаясь и содрогаясь от ужаса.
Поппея легла в кровать спокойная и удовлетворенная, чтобы выспаться после долгого бодрствования.
А Нерон и Аникет отправились на Лукринскую виллу. Повозка помчала их в ночи.
Виллу окружали солдаты. Нерон вошел в спальню.
Агриппину успели положить на кровать, у изголовья в тишине с шипением горели факелы.
В этом безмолвии Нерон растерялся.
— Мама, бедная мамочка, — бросившись к постели, прошептал он.
Покойница казалась огромной. Огромной, как гора. Всесильно царила она здесь и теперь.
— Какая красавица, я и не знал, что она такая красавица. Пальцы у нее изящные и бархатистые. — Он поднял мертвую руку. — И кожа упругая, совсем молодая. А плечи как у мужчины. И на одном вмятина. Сюда пришелся удар веслом. Ее изувечили. Глаза, — он заглянул ей в глаза, — злые... Аникет, почему молчишь?
— Что мне говорить?
— Да, ты не в состоянии понять, что здесь произошло. Вся трагедия семьи Атрея ничто по сравнению с этой. А я тут и все вижу.
Он отошел от кровати и, выпрямившись, продолжал изучать холодным пристальным взглядом мертвое тело.
— Споем, — сказал он и запел. — О, моя мать и мой отец, Клитемнестра — Агриппина и Агамемнон — Домиций, я ваш сын, сирота Орест, неистовый актер и дикий поэт; что могу я принести вам в жертву? Лишь песню и слезы. И бесконечное страдание. Мать дарит жизнь сыну, и сын дарит смерть своей матери. Теперь они в расчете. Ведь мать, как сказано в пасторали, вместе с жизнью вручает ему и смерть. Давайте покричим немного, ребятки, чтобы услышали глухие уши покойницы, и увидели ее слепые, объятые мраком глаза. Ступай в лоно Аида, покушавшаяся на меня, убийца, благодаря которой я расцвел и погиб. Ведь и я уже мертв. Я лишь призрак, пьющий кровь и таящийся в лунном свете. Тебя я не боюсь. Ты ужасна. Но я еще ужасней. Благословляю тебя, дорогая змея. А теперь я уйду. Стенающие скалы, рыдающие реки, мятежные огни, к вам я иду.
Он хотел выйти из комнаты, но в страхе отшатнулся.
— И они здесь? — испуганно воскликнул он.
Все так, как было уже однажды. У двери беззубые Фурии со старушечьими ртами. И Эринии. Седые, с кроваво-красными локонами. Они скорчились на пороге. Но не визжат, а хохочут.
— Запрещаю! Перестаньте смеяться! Пустите меня, волчицы. Трагедия, трагедия, трагедия, — хрипло проговорил он.
Солдаты затрубили в честь удаляющегося императора.
— Пусть не трубят, — раздраженно приказал он.
Когда Нерон приехал к себе, было еще темно. Он один вошел в дом.
Остановился посреди комнаты. Трубы продолжали звучать.
— Зачем трубят? — со стоном спросил он. Потом прибавил умоляюще, едва внятно: — Пусть не трубят.
Он хотел пройти к Поппее, которая спала в задней комнате, но заблудился в незнакомом доме и, споткнувшись где-то, упал. Остался лежать на полу. Не хотел подниматься. Сорвал с себя маску. Долго ощупывал в темноте теперь уже ничем не защищенное свое лицо.
Когда стало светать, к утру, его нашла Поппея: он сидел на полу, вытянув шею и устремив в пространство пристальный взгляд. Возле него валялась маска. Обеими руками поглаживал он пол.
— Что ты здесь делаешь? — робко спросила она.
Император хотел ответить, но не мог издать ни звука, язык его одеревенел. Он силился вспомнить что-то давно забытое. А пальцы продолжали шевелиться, двигаться, словно выводили буквы на полу.
Глава двадцать шестаяУрок политики
Не проявлявший прежде интереса к своим снам Нерон теперь часто видел сны, в сущности пустяковые, бессмысленные, но воспоминание о них преследовало его целыми днями.
Агриппина ему не снилась. Не являлась во сне. Из какой-то чепухи сплетались его сновидения, истинный смысл которых лишь он способен был постичь.
Статуя возле театра Помпея, сойдя с постамента, медленно зашагала, и на ее металлическом лбу выступили капли пота. В другой раз он брел где-то по темному коридору, из которого никак не мог выбраться.
Причиной этих кошмаров считал он близость моря, которое, как ему казалось, все еще помнило об Агриппине, поэтому, покинув дачу, он вместе с Поппеей вернулся в Рим. Там не искал он друзей и развлечений, застыв в неподвижности, в прострации, как душевнобольной, сидел на одном месте.
С Сенекой он был откровенен.
— Я убил мою мать, мою мать, — глядя на него широко раскрытыми глазами, медленно проговорил император.
Произнес с расстановкой, осмысленно, наслаждаясь своим покаянием.