— Слышишь? — подтолкнул Нерон Эпафродита.
Случайно услышанный разговор настолько успокоил императора, что он уже решил вернуться во дворец, но секретарь, лучше разбиравшийся в обстановке, схватив за руку, повел его дальше.
Всюду в ночной тьме, словно в преддверии больших событий, не прекращалось движение. Переговаривались какие-то подозрительные личности, слонявшиеся по Риму солдаты. На Пинцианском и Ватиканском холмах загорелись огни. Позже, выйдя на берег Тибра, император и его спутники наткнулись на несколько трупов, услышали издали тихое ржание лошадей, цоканье копыт и таинственный гул невидимой на расстоянии толпы. Теперь Нерон не говорил ни слова. Молча шел, ускоряя шаг. Его объял такой страх, что он вынужден был опираться на руку секретаря. В безлунной ночи их никто не заметил. Беспрепятственно выбрались они из города и зашагали по обсаженной оливами дороге, вдыхая сладкий сильный аромат. Там уже не было ни души. До зари не встретили они никого.
Недалеко от Рима, на Виа Салариа, где тянулись красивые дачи и виллы, жил вольноотпущенник Фаон.
Прежде он служил в императорской казне и за несколько лет нажил значительное состояние — полтора миллиона сестерциев. Он мог бы еще больше разбогатеть, но удовольствовался тем, что имел, распрощался с городской жизнью, расстался с императорским двором, который так крепко привязывает к себе людей, и теперь жил патриархально, хозяйничал в своем имении. Он не скучал в уединении и захолустье и настолько не интересовался происходившими событиями, что не читал даже «Акта диурна».
В тот день, рано встав, Фаон вышел в сад. На нем была туника с засученными рукавами. Здоровое лицо отражало мирный невинный покой ночи. Он возился в саду, снимал гусениц с фруктовых деревьев, поливал гвоздики, нарциссы и гиацинты, выписанные из Африки. Его взгляд с любовью останавливался на пестрых грядках, на гудящих от пчел цветах. Он выглядел довольным и счастливым.
Погуляв немного, Фаон пошел завтракать. Съел простокваши и намазал свежим медом белый калач. Вдруг застучали в калитку.
Он сам пошел посмотреть, кто идет. У ограды стоял с растерянным видом приземистый толстый возница.
— Фаон, — позвал он.
Незнакомец, робкий, испуганный, словно за ним гнались, жался к калитке, как скулящая с трогательной преданностью собака. Подбородок его оброс рыжей щетиной. Позади него стояли еще двое; их Фаон тоже не узнал.
— Открой, — умолял возница, с нетерпением посматривая на засов.
Тут Фаону показалось, что он слышит голос императора.
Смущенно поклонившись, открыл он дверцу.
— Тише, — сказал Эпафродит. — Пойдемте в сад. Все пути отрезаны, — пояснил он хозяину.
Все еще не понимая, в чем дело, Фаон повел гостей мимо садка для рыбы к столу, над которым склонились деревья.
— Как здесь красиво, — обведя взглядом сад, хмуро пробормотал Нерон себе под нос.
Деревья трепетали на легком ветру. Своими зелеными легкими они жадно вбирали утреннюю свежесть, так как день обещал быть знойным и уже чувствовалось приближение полуденного жара. Земля, песок дышали тяжело и шумно, словно запыхавшийся человек. Наверху, в ослепительно ярком небе, внизу, в сумраке кустов, звенела жизнь с ее таинственной возней, множеством тихих шорохов. Мухи копошились на комьях земли, которые казались живыми; ползали жуки с металлически-синими и эмалево-зелеными крыльями; к тяжелым гроздьям винограда летели пчелы с ближайшей пасеки и, резвясь, собирали нектар; кружились и мотыльки, как мираж зноя, порхая среди ярких цветов, потом исчезали безмолвно, словно наваждение, так что следившему за ними чудилось, будто он заблуждается, с ним играли лишь причудливые легкие призраки.
Фаон стал угощать императора, но тот не захотел есть. Попросил только глоток воды.
Но и к воде не притронулся. Испугался, что она отравлена. Лег на землю и, прильнув к оставшейся после поливки лужице, пил из нее жадно и долго.
— Спать хочется, — не вставая, пробормотал он.
Растянувшись на траве, он уснул, не обтерев грязного рта и не сняв с головы большой кожаной шляпы.
Среди благоуханных трав, дикого укропа, на завивающихся лозах покоилась его страшная голова. Солнце, прошив листву, высушило черные брызги на губах Нерона, ставших серыми; оно жгло ему шею, опаляло нос, но разбудить не могло. Непривычный к трудностям и уставший с дороги, он проспал крепким сном до самого вечера.
Лишь теперь узнал Фаон, что привело к нему императора. Сенат объявил Нерона врагом отечества, как матереубийцу приговорил к казни, и восставшие уже разыскивали его повсюду. Сюда он зашел ненадолго; погодя, при первой возможности, отправится дальше.
Но когда солнце приготовилось принести вечернюю жертву, мимо сада по Виа Салариа проскакало несколько всадников и потом еще больше их свернуло к вилле. Фаон боялся тоже попасть в беду, и Эпафродит решил разбудить императора.
Он дотронулся до плеча спящего. Нерон с трудом очнулся, зябко поеживаясь и щурясь.
— Где я? — захмелев от сна, спросил он.
При виде костюма возницы, меча на поясе он не узнал сам себя. Пробормотал, дрожа:
— Кто я? — И под взглядом Эпафродита продолжал: — Не понимаю, ничего не понимаю. — Он улыбнулся. — Кто сейчас говорит? Во мне говорит кто-то, я слышу его голос.
Фаону стало жаль его.
— Ах, это он говорит. Всегда он, — судорожно сжимая его руку, пролепетал Нерон. — Ты говоришь в моей груди и моими устами, а я не переношу твоего голоса и мыслей. Кто-то другой говорит во мне. Пусть замолчит. Замолчи. Сделайте что-нибудь. Вечно он...
Эпафродит и Спор подошли к нему поближе.
— Скажите, что все это значит? — с мольбой обратился к ним император. — Я уже ничего не понимаю. А ты, — он посмотрел на Фаона, — сожми мне руку, еще крепче. Чувствую, что ты человек. И это хорошо. В твоей руке пульсирует кровь, в глазах твоих, как и в моих, жизнь. Кто бы ты ни был, не покидай, не прогоняй меня никогда. Иначе мне конец. За тебя я буду цепляться. А если куда-нибудь убежишь, пришли ко мне на худой конец собаку, я буду держать ее за ухо, пока не умру. Пусть хоть она живет.
— Он бредит, — сказал Эпафродит.
— Ты человек, — продолжал Нерон, обращаясь к Фаону, — но хороший ли человек? Если счастлив, — значит, хороший. А если несчастлив, — значит, плохой, очень плохой. Знаешь, у меня часто болела голова, я метался в смятении, не знал, куда мне податься. Но разве я плохой из-за этого? — Слезы выступили у него на глазах, и, положив голову на плечо Фаону, он ухватился за его руку. — Боги недобрые. Я очень много страдал.
Эпафродит силой оторвал Нерона от вольноотпущенника, с трудом поставил его на ноги, сказав, что надо немедленно уйти отсюда, иначе всем им конец. В жарких лучах предзакатного солнца император, спотыкаясь, поплелся за секретарем. Но внезапно остановился.
— Ах, это ты? — отшатнувшись, насмешливо воскликнул он.
— Кто? — спросил Эпафродит.
Нерон молчал. Его светлые волосы встали дыбом. Грязные губы шевелились, точно он называл, перечислял, повторял про себя всех, кого видит, чьи лица и глаза проходят перед ним.
— Поппея ему мерещится, — шепнул Спор Эпафродиту.
— Нет, мать, — сказал секретарь.
Они снова спросили императора, но он не ответил.
— Сенека?
— Нет, не он. — Отрицательно покачав головой, Нерон замолчал надолго.
— Только он. Вечно, вечно. Ну, это ты? — тихо спросил он. — Опять мало. Я отдал тебе все, что у меня было; ты сам виноват. — Тут он попятился. — Гипсовое привидение, мальчик. Бледное лицо в синих пятнах. — И он с отвращением отвернулся.
— Британик ему мерещится, — сказал Эпафродит.
— Как я любил тебя, брат, — бормотал Нерон. — Ты виноват во всем. И в том, что теперь случилось. Ты был великий человек. Какой великий поэт...
Вдруг около виллы прозвучала военная труба.
Эпафродит, Спор и Фаон втолкнули Нерона в сарайчик.
— Это солдаты, — уверенно сказал секретарь.
— Рок, — громко, торжественно провозгласил император.
— Не кричи, иначе нас всех перебьют.
Нерон сел на козлы возле поленьев в прохладном сарае, пропитанном запахом опилок и стружек.
— Я умру, — вздохнул он.
Никто не возразил. Все этого ждали.
Он стал искать яд, но коробочка, спрятанная за пазухой, оказалась пуста.
— Похитили, и смерть мою похитили, — захныкал он, падая на колени. — Убейте меня.
Все трое отшатнулись. Никто не вызвался. Мысль убить этого человека, погубившего столько людей, показалась им чудовищной.
— Сделай же что-нибудь, — торопил его Фаон.
— Спор, милый, покажи пример, — взмолился Нерон, — пронзи себя мечом.
Мальчик испуганно спрятался за поленницей.
— Или хоть спой по-гречески погребальную песню.
— Надо торопиться, — убеждал его Фаон.
Тогда император лег на землю. Отстегнул меч, театральный меч с тупым клинком; приставил его к горлу.
— Я приступаю, — тусклым голосом проговорил он. — Земля, небо, прощаюсь с вами.
Он навалился на меч всей тяжестью тела, но клинок не вонзился в шею. Тогда секретарь из жалости надавил ему рукой на голову. Нерон взвизгнул разок, пронзительно, как свинья на бойне, потом кровь заклокотала у него в горле.
— Великий артист, — прохрипел он, и рот его наполнился кровью.
Меч вынули из горла. Император был уже мертв.
Он лежал лицом вверх. Фаон и Эпафродит долго смотрели на него в молчании, последовавшем за громким вскриком. Нерон больше не шевелился.
Глава тридцать третьяПлач
Спор вышел из сарая посмотреть, куда идут солдаты, но на дороге снова стало тихо, — они сбились, видно, со следа императора. Потом он выпил крепкого сладкого греческого вина.
Эпафродит и Фаон стояли возле мертвого Нерона.
— Надо ночью увезти его, чтобы никто не увидел, — сказал Фаон.
— Погляди на его лицо, — растроганно склонившись над покойным, заговорил Эпафродит, — какая жестокость даже после смерти. Челюсти крепко сжаты. И теперь он жаждет чего-то. Большего, чем прочие смертные. Лицо словно отражает его тайны. Как преображены, точно выжжены, обуглены все черты. Сейчас своеобразные и значительные. Мне кажется, он красив.