Симон, промучившись несколько дней, снова отправился к Никию, но из осторожных расспросов слуг Салюстия (им он сказал, что они с Никием земляки и родные просили его справиться о здоровье молодого человека) узнал, что Никий живет теперь во дворце императора и император якобы очень к нему благоволит. Симону в это верилось плохо — все это не могло произойти за столь короткий срок,— но делать было нечего, и, пошатавшись около дворца до самого вечера, он вернулся к себе. Еще несколько дней Симон ходил ко дворцу в надежде увидеть Никия, но, когда заметил, что стража приглядывается к нему более внимательно, ходить перестал.
В первое время он все думал, что ему надо вернуться в Фарсал — здесь, в Риме, делать стало нечего,— но, боясь нарушить приказ учителя Павла, лишь тяжело вздыхал и с неприязнью, даже злобой, думал о Никии.
Однажды он встретил купца, бывшего проездом в Фарсале. Тот рассказал Симону, что римляне жестоко расправились с общиной назареев — иные погибли, кто-то бежал,— а учителя Павла заточили в темницу и строго охраняют. Купец еще говорил, что назареи самые вредные люди на свете и что император, преследуя их, поступает очень правильно. Он только посетовал, что расправляются с ними недостаточно жестоко, по его мнению, их всех, от мала до велика, нужно уничтожать, как заразу. Симону стоило большого труда сдержаться и не выдать себя. Более того, он оказался вынужденным утвердительно кивать, словно соглашался с купцом.
Сначала он твердо решил ехать в Фарсал и попытаться освободить учителя Павла — он был отважен и хорошо знал воинскую науку. Потом, поостыв, стал думать, что не имеет права нарушать наказ учителя. Кроме того, освободить Павла из темницы было делом почти невозможным. Скрепя сердце Симон заставил себя остаться в Риме и терпеть столько, сколько понадобится, тем более что учитель всегда говорил: терпение есть самая главная, после веры, доблесть христианина.
...В тот день, ближе к вечеру, Симон почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. В нескольких шагах от него, прислонившись к стене дома, стоял человек: мужчина лет пятидесяти с всклокоченной бородой и шапкой черных с проседью волос. Одет он был неряшливо и бедно, и по его одежде, по запыленным и ветхим сандалиям стало ясно, что он проделал далекий путь. К тому же скорее всего пешком. Человек смотрел на Симона горящим взглядом своих глубоко посаженных глаз. Симон почувствовал себя неуютно, отвернулся, делая вид, что занят делом и не замечает смотрящего на него незнакомца. Когда некоторое время спустя он взглянул опять, незнакомец стоял на прежнем месте, словно врос в стену, и смотрел так же пристально.
Дорога к дому, где жил Симон, вела через пустырь. Сначала он подумал было, что сегодня лучше пойти другой дорогой, по городу, но устыдился своей осторожности и пошел обычным путем. Когда он вышел на пустырь, уже смеркалось. Незаметно посмотрев назад, он увидел того самого незнакомца, идущего за ним. Симон, взявшись за рукоятку длинного ножа, который всегда носил под одеждой, ускорил шаг. Идущий за ним тоже пошел быстрее. Симон заставил себя не бежать и, сделав несколько шагов в сторону, остановился, и повернулся к преследователю лицом. Тот не замедлил шага, будто шел не за Симоном, а своим путем. Когда он подошел достаточно близко, Симон окликнул его:
— Берегись, если у тебя дурные мысли, у меня оружие!
Но преследователь, словно не услышав, продолжал идти. Он остановился только в двух шагах от Симона (да, это был тот самый, с глубоко посаженными глазами и всклокоченной бородой) и внимательно, с ног до головы его осмотрел.
— Что тебе нужно? — крикнул Симон и вытянул нож до половины лезвия.
— Ты,— глядя на него исподлобья, сказал человек и добавил хрипло: — Не кричи, тебя могут услышать.
— Что тебе нужно? — снова спросил Симон и сжал нож с такой силой, что у него заломило пальцы.
— Я же сказал — ты,— отвечал тот.— Ведь это ты Симон из Эдессы?
Симон промолчал, лишь повел рукояткой ножа из стороны в сторону.
— Убери нож,— сказал мужчина голосом, привыкшим повелевать.
Как это ни странно, но Симон не сумел ослушаться и спрятал нож.
— Я знаю, кто ты и зачем приехал в Рим,— продолжал мужчина тем же повелительным тоном и вдруг спросил: — Что тебе сказал Павел во время вашей последней встречи в Фарсале?
— Кто ты такой? — пересилив себя, в свою очередь спросил Симон, но голос его был не тверд.— Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь. Ты меня путаешь с кем-то.
— Мое имя Онисим,— представился мужчина.— Я приехал из Коринфа. Меня прислал учитель Петр. У тебя есть еще вопросы?
Симон отрицательно помотал головой, но так слабо, что мужчина вряд ли мог это заметить. Впрочем, отношение Симона к его словам, кажется, совсем не интересовало этого человека.
— Я проделал долгий путь,— продолжал он, указывая куда-то назад,— устал и голоден. Мне нужен отдых и кров, я остановлюсь у тебя. Пошли.
— Но...— возразил было Симон, однако мужчина, не слушая его, повернулся и пошел прочь. Симон, вздохнув, побрел за ним.
Так они и шли — мужчина двигался впереди не оглядываясь, как будто ему было все равно, идет за ним Симон или нет, а Симон в нескольких шагах сзади. Возле дома, где жил Симон, мужчина остановился и пропустил того вперед. Симон, и сам не понимая, почему подчиняется незнакомцу, послушно вошел внутрь.
Тот молча умылся и молча поел. Потом сел на пол у окна, вытянув ноги. Слабый огонь светильника не освещал его глубоко посаженных глаз, и Симон видел на лице гостя только два черных провала.
— Ты неплохо устроился в Риме,— проговорил мужчина после продолжительного молчания, когда Симону стало казаться, что тот незаметно уснул.— Не жалеешь масла,— он кивнул в сторону светильника.— Большинство наших братьев в провинции не имеют такого. Это те, кто остался жив, а тебе известно, сколько их погибло по воле проклятого Нерона?
Последнее он выговорил так, будто Симон был в этом виноват. Но Симон промолчал, только едва слышно вздохнул.
— А ты знаешь, сколько еще может погибнуть? — не возвышая голоса, но так, словно он его возвысил, продолжил мужчина.— Римляне не успокоятся, пока не истребят всех. Разве не так? Отвечай!
— Я не знаю,— с трудом выговорил Симон.
Тот, кто назвал себя Онисимом, недобро усмехнулся:
— Может быть, ты не хочешь знать?! Может быть, тебя не заботит судьба твоих братьев?! Ты отсиживаешься в Риме, ешь и пьешь вдоволь, купаешься в роскоши,— он опять показал на светильник,— и ни о чем не хочешь думать. Так? Я правильно говорю?
— Я... я...— с обидой в голосе начал было Симон, но Онисим не дал ему говорить.
— Такие, как ты, не нужны Богу,— пророкотал он.— Такие, как ты, хуже римлян.
Симону хотелось возразить, но он не мог решиться. Этот человек подавлял его. Его голосом говорила власть. И, несмотря на всю несправедливость обвинений гостя, Симон вдруг и в самом деле почувствовал себя виноватым. Он даже не посмел спросить, откуда этот человек знает его, откуда ему известно, что он разговаривал в Фарсале с учителем. Он не удивился бы, перескажи этот Онисим весь их разговор.
— Тебе, конечно, известно, что Павел в тюрьме,— после молчания проговорил Онисим, и голос его зазвучал сейчас чуть мягче.— Мы считали его учителем, хотя и не таким великим, как Петр и Иаков: ты же знаешь, они видели Иисуса, а он нет. Кроме того, он часто проявлял слабость, и его ученость вредила ему. Бог требует веры, а не учености. Вера проста, хотя дается нелегко, а ученость делает ее сложной и многим непонятной. Ученость только обволакивает веру умными словами и заменяет собой суть самой веры. Простому человеку это непонятно, простой человек начинает видеть в таком учителе господина, а не брата, а Иисус учил, что не должно быть ни рабов, ни господ. Учитель Петр и учитель Иаков много раз говорили об этом Павлу, но он не хотел внимать их советам — ученость мешала ему. Повторяю еще раз: ученый не может быть братом простому человеку, потому что ученость есть привилегия господ. Ты согласен с этим? Отвечай!
Симон не знал, что ответить: и слова, и тон Они-сима обижали его и совсем ему не нравились. Ему не нравилось, что Онисим говорит об учителе в прошедшем времени, будто тот умер. Ему не нравилось, что он называет учителя господином. Павел — великий учитель, а не господин, и его ученость тут ни при чем. Симон слышал, что Петр и Иаков в чем-то не согласны с учителем, но никогда не вникал в суть этих разногласий. Он маленький человек, и его это не касается. Он знал одно — Павел великий учитель и он, Симон, любит его больше жизни.
— Отвечай же! — повторил Онисим повелительно.— Ты согласен?
И Симон предал учителя, он сказал:
— Да.
Ему показалось, что Онисим улыбнулся — в черных провалах глаз блеснул огонь.
— Сам учитель Петр послал меня к тебе,— сказал он.— Он хочет говорить с тобой о Никии, одном из учеников Павла.
Симон вздрогнул, хотя вполне ожидал, что разговор не минет Никия.
— Что хочет от меня учитель Петр? — Симон сам удивился той твердости, с которой он это произнес.
Снова глаза Онисима блеснули:
— Если наши сведения верны, этот Никий находится сейчас у императора Нерона. Это так, скажи мне?
Симон не ответил, и Онисим в этот раз не стал настаивать. Он сказал:
— Ты знаешь, сколько злодеяний совершил в отношении наших братьев Нерон, и ты должен понимать, сколько он еще совершит. Со времени Ирода Великого народ не знал такого чудовища. Или ты думаешь иначе?
— Что хочет от меня учитель Петр? — снова спросил он вместо ответа.
Онисим недовольно помолчал, потом сказал, понизив голос:
— Никий должен убить Нерона, и ты передашь ему
это.
— Так хочешь ты? — Симон почувствовал, что страх перед гостем проходит.
— Так хочет учитель Петр,— хрипло выговорил Онисим.— Так хочет учитель Иаков. Так хочет Бог.
«Это ты думаешь, что так хочет Бог»,— хотелось сказать Симону, но он промолчал.
— Ты понял мои слова? — спросил Онисим, и в голосе его была теперь нескрываемая угроза.