Агриппина отрицательно замотала головой:
— Нет... но я...
— Тебе прекрасно все известно,— продолжил он так же спокойно.— Другое дело, ты не хочешь поверить в это. Трудно поверить, я понимаю, но это так. Но разве наш разговор ночью на корабле не убедил тебя? Он послал меня сделать это, но я...
Он не договорил и с неожиданной нежностью посмотрел в постаревшее лицо Агриппины. Сейчас она уже не казалась ему красивой, и он не чувствовал в себе ни тени плотского желания, но жалость к ней стала настоящей.
— Ты пожалел меня? — едва слышно, глядя на него с надеждой, спросила она.
— Нет.
— Тогда почему же?
— Я полюбил тебя.
— Полюбил меня? Ты?
Она придвинулась к нему совсем близко, вгляделась в его лицо, прищурив глаза, и сделалась тем самым похожей на сына.
— Разве я еще могу возбуждать любовь? — спросила она без всякой страсти или кокетства.
— Да, Агриппина,— кивнул он.— Почему ты спрашиваешь, ведь ты знаешь это.
— Значит, ты пришел не для того, чтобы убить меня? Не для того — скажи!
— Я пришел, чтобы спасти тебя.— Никий снова обнял Агриппину, преодолевая ее сопротивление.
— Как, как ты спасешь меня? — Она всхлипнула, задрожав всем телом.— Что ты можешь против... против всей силы Рима. Этого проклятого Рима!
— Ты веришь мне? — шепнул он ей в самое ухо с удивившей его самого страстью.
— Да,— выдохнула она,— да.— И, медленно подняв голову, потянулась к его губам.
Поцелуй был долгим, у Никия перехватило дыхание. Обвив руками его шею, Агриппина почти повисла на нем, увлекая вниз. Уже падая, он успел выставить вперед здоровую руку, чтобы не придавить Агриппину тяжестью своего тела.
Агриппина стонала, извиваясь под ним, и, казалось, одними этими телодвижениями, без помощи рук, избавлялась от одежды. В первые минуты Никий чувствовал себя скованно, ему все чудились подозрительные шорохи в доме. Но скоро страсть заполнила его сознание, и он уже ничего не видел и не слышал вокруг, вдали и вблизи, даже стонов вздрагивающей под ним женщины.
Когда он наконец поднялся, в голове звенело, а ноги дрожали. Неловко опершись о перила, он смотрел на ту, что лежала перед ним на полу,— бесстыдно раскинувшуюся, обнаженную, с раскрасневшимся лицом и блестящими глазами. «Что же я делаю! — подумал он.— Господи, что же я творю!»
— Иди ко мне,— позвала Агриппина, поманив его вялым движением руки.— Иди, прошу тебя.
В ее голосе слышалось нечто такое, чему невозможно было противиться. Он пригнулся было к ней, потянув дрогнувшими ноздрями волнующий запах страсти, исходивший от ее тела. Но, с трудом пересилив себя, резко распрямился:
— Нет, не сейчас, после.
— Я хочу сейчас, я хочу-у...— протянула она и, чуть привстав, попыталась поймать его рукой за ногу.
— Нет,— сдавленно выговорил он и повторил решительно (не для нее, для себя): — Нет! Нет, Агриппина!
— Но почему? — капризно спросила она.
— Потому что тебе угрожает смерть, а я пришел, чтобы спасти тебя.
— Смерть? — она поморщилась, словно не понимая, о чем он говорит и при чем здесь «смерть».
— Да, Агриппина, вставай.
Он быстро огляделся по сторонам, нагнулся, поймал ее руку и, с силой потянув, заставил подняться на ноги. Она покачнулась, схватившись за голову, он поддержал ее.
— Послушай, Агриппина...— начал было он, но она перебила, выговорив вяло, словно со сна:
— Ты похож на Гая, Никий, на моего брата Гая.
— Подожди, сейчас не до того!..— вскричал он, но она продолжала, словно ничего не слыша:
— Когда он в первый раз... Он взял меня силой, я была совсем девочкой. Было больно, но так сладко, как... как с тобой, Никий. Не могу объяснить, но когда я видела его, мне хотелось этой боли. Когда Гай брал меня, мне всегда казалось, что он убьет меня. Не за-душит в объятиях, но убьет с кровью — или вспорет живот, или перережет горло. Я всегда боялась, но так хорошо, как с ним, мне никогда ни с кем не было. Только с тобой.— Она внимательно посмотрела в глаза Никию.— Ты ведь тоже можешь убить? Можешь? Скажи, что можешь, прошу тебя!
И Никий вдруг твердо выговорил:
— Могу.
Он сам одел ее. Делал это с трудом и неловко — не умел, кроме того, мешала раненая рука. Сам провел в комнату, усадил в кресло. Несколько раз повторил то, из-за чего пришел,— план ее спасения. Она кивала, но ему все казалось, что Агриппина понимает плохо.
Наконец, заставив ее повторить (она повторила: механически, но довольно связно; он с досадой смотрел на нее), Никий сказал, что ему пора, и направился к двери.
— Никий! — вялым голосом окликнула его Агриппина.
— Что? — бросил он нехотя, полуобернувшись в ее сторону.
— Скажи, Никий, ведь ты можешь убить меня? Ты хочешь, скажи!
Не отвечая, он вышел в дверь и уже на лестнице, ткнув кулаком в пустое пространство перед собой, раздраженно выговорил:
— Хочу.
Глава восемнадцатая
Симон из Эдессы вздрогнул, когда человек, закутанный в плащ, окликнул его в темноте. Он уже сжал рукоять меча, но узнал голос Теренция, сказавший:
— Не бойся, Симон, это я, Теренций.
— Ты? Почему здесь? Симон шагнул к Теренцию, внимательно всмотрелся в его лицо, не доверяя самому себе.
Теренций огляделся по сторонам, прошептал с тревогой в голосе:
— Мне нужен Онисим. Ты можешь провести меня к нему?
Симон некоторое время вслушивался в темноту, потом взял Теренция за руку, отвел на несколько шагов в сторону.
— Уходи,— отрывисто произнес он,— тебе не нужно встречаться с Онисимом.
— Но меня послал... меня послал Никий.
— Как ты нашел этот дом? — спросил Симон и, снова вслушиваясь в темноту, предупредил: — Говори тихо, нас могут услышать.
— Дом? — недоуменно переспросил Теренций и указал пальцем на чуть заметное в темноте строение.— Разве не здесь живет кожевник Тирон?
— Как ты узнал? — настойчиво и с очевидной угрозой проговорил Симон.
Теренций пожал плечами:
— Мне сказал Никий. А что?
— А ему откуда это известно?
— Я не знаю, он не объяснил. Он просто сказал, что нужно пойти к дому кожевника и что там я найду Онисима. Почему тебя это беспокоит? Что-то случилось?
Симон не отвечал, сердито сопел, смотрел в сторону. Теренций потоптался беспокойно, поминутно оглядываясь:
— Я не знал, что найду здесь тебя, Симон, я сам удивился. Про тебя Никий мне ничего не говорил. Я должен увидеть Онисима, мне скоро нужно возвращаться.
— Ты можешь не возвратиться никогда,— неожиданно выговорил Симон.
— Почему? Не понимаю тебя.
Симон взял Теренция за плечо:
— Лучше уходи сейчас. Я тебя не выдам, но только уходи.
— Как ты сказал?! «Не выдам»? Но почему ты должен выдавать меня? Я не понимаю, Симон.
— Потому что Онисим считает вас предателями,— Симон пристально глядел на Теренция,— и Никия, и тебя. Он велел своим людям охотиться на вас. Он и меня об этом просил, хотя я не согласен с ним.
— С чем... не согласен, Симон? Я не понимаю.— Голос Теренция прозвучал испуганно.
— Не согласен убивать вас,— жестко выговорил Симон.
— Да, да,— с надеждой, быстро сказал Теренций,— ты же не считаешь Никия...
Он не договорил, но Симон понял и ответил тихо:
— Я еще не решил. Я не знаю.
— Но ты, ты...— Теренций схватил Симона за ворот плаща.— Ты можешь погубить Никия! Ты, который должен его защищать!
Симон с силой ухватил Теренция за запястья, оторвал его руки от себя:
— Я ничего не должен,— сквозь зубы проговорил он.— К тому же я тебе сказал, что еще ничего не решил.
— Тогда я сам пойду к Онисиму,— неожиданно решился Теренций и, резко развернувшись, пошел в сторону дома.
— Постой! Да постой же! — Симон бросился за ним, вцепился в руку. Теренций грубо вырвал руку, ускорил шаг. Симон схватил его сзади за плащ, едва не повалил старого слугу на землю.
— Упрямый старик! — прокричал он, забыв об осторожности.— Я же хочу спасти тебя.
Теренций не успел ответить, насмешливый голос из темноты произнес:
— Не знал, Симон, что ты такой сердобольный. Не думал, что ты предашь нас так скоро. Идите в дом, будем говорить там.
Это был голос Онисима, но его самого ни Теренций, ни Симон так и не увидели. Лишь услышали удаляющиеся шаги.
— Беги! — горячо шепнул Симон на ухо Теренцию.— Я попытаюсь задержать их.
И снова Теренций не успел ответить, а Симон сумел вытащить меч из ножен только до половины — выскочившие из темноты люди повалили его на землю, другие схватили Теренция, потащили к дому.
— Симон! — жалобно позвал Теренций, но его так сильно ткнули в спину чем-то твердым (вероятнее всего, рукояткой меча), что он лишь вскрикнул от боли и не решился повторить.
Его втолкнули в полутемную комнату — светильник в углу на низком столе лишь обозначал пространство. Онисима Теренций заметил лишь тогда, когда он обратился к нему:
— Ну что, Теренций, ты пришел найти свою смерть? Ты пришел правильно, она здесь.
Теренций не отвечал, пытаясь вглядеться в лицо Симона, стоящего у стола,— оно находилось в тени.
— Правильнее было бы сначала убить хозяина, а потом слугу,— продолжал Онисим.— Ты оказался слугой, рабом, хотя некоторое время назад я подумал, что ты наш брат. Я ошибся: ты родился рабом и умрешь им. Ну, что ты мне скажешь напоследок? Или ты все-таки одумаешься и не из-за страха перед смертью, а из-за страха перед Богом отведешь нас к твоему проклятому Никию?
— Ты хочешь убить меня? — неожиданно твердо, хотя и тихо проговорил Теренций.— Убей! Ведь ты считаешь себя почти что Богом и решаешь за него, кому жить, а кому умереть. Сейчас я в твоей власти, убей, если можешь.
— Не богохульствуй! — оборвал его Онисим, но голос его на этот раз прозвучал не вполне уверенно.— Когда ты почувствуешь лезвие меча у себя внутри, то, может быть, не будешь так смел.
— Ты напрасно пугаешь меня, Онисим.— Теренций вздохнул устало.— Я стар, и моя смерть все равно близка. Какое имеет значение, раньше она наступит или позже. Не знаю, как жил ты, но я жил трудно. Да, я был рабом и, наверное, умру им. Моя жизнь мало что стоит, но если тебе нужно — возьми ее.