Антон к этому моменту перенес больше сообщений, чем мог бы сосчитать. Герру Полу и куче других едва знакомых мужчин и женщин в городках, разбросанных вокруг Унтербойингена. Женщина лет пятидесяти или около того, сгорбленная и с очкам на носу, вечно покрытыми пылью. Рыжеволосый мужчина, который появлялся в Кирххайме каждый раз, когда там не оказывалось Пола. Молодой парень, не старше восемнадцати, – так сильно похожий на Антона, когда тот только вступил в орден францисканцев, такой же свежий и горящий, уверенный, что он может изменить мир. Бесчисленные послания, бесконечные рукопожатия, больше сложенных бумажек, падающих из руки Антона на обочину, чем звезд на небе. И все еще ни весточки из Берлина или Пруссии. Все еще фюрер продолжает свое дело.
Возвращаясь с последнего задания, Антон проходит мим поля Коппов на окраине города. Братья собрали урожай в начале минувшей недели; теперь освобожденные картофельные лозы лежат на земле коричневые, увядающие по всему полю. Вдалеке за спящими бороздами Антон видит Пола и Альберта, слоняющихся без дела вдоль изгороди, там же, где он поймал их с гранатой прошлым летом. Как и в тот раз, он останавливается и наблюдает. Сейчас мальчики не играют. Они сидят на корточках на краю поля, откидывая в сторону сухие картофельные лозы. Они запускают руки в мягкую землю и копаются в ней. Облачка пыли поднимаются в неподвижный воздух.
Что это они делают? Антон прищуривается, глядя вдаль, словно это поможет ему постичь смысл их странной деятельности. Затем он понимает: они вытягивают из земли картофелины, вертят клубни в руках. Он смотрит, как мальчики стряхивают землю с желто-коричневой шкурки.
Бремя печали опускается на сердце Антона. Это кража; его сыновья крадут. Даже если урожай собран и эти картофелины пропустили, это все равно кража. Без разрешения Коппов, то, чем сейчас заняты его сыновья, – грех.
Он ждет в тени придорожного дуба, стараясь не шевелиться. Он не хочет привлекать внимание мальчиков. Он остается там до тех пор, пока Пол и Альберт не поднимаются, стряхивая пыль с коленок, как только что стряхивали с картофелин. Они скрываются через голые ветки изгороди, направляясь к своей крепости в лесу, как Антон и предполагал. На этот раз, следуя за мальчиками, он старается делать это с большим достоинством, чем у него получалось тогда, на Пасху. Октябрьский лес теплый, насыщенный ароматами опавшей листвы. Его хрупкая исчезающая красота отзывается в нем приступом меланхолии. В самом сердце этого сезона – смерть, летнее тепло уходит, все молодое и зеленое начинает блекнуть. Длинная холодная полоса тьмы простирается перед ним.
Когда Антон ступает на секретную опушку, мальчики поднимают на него взгляды от костра. Это момент сухого безмолвного напряжения, пока они сидят, сбившись в кучку, на сыром бревне и ждут, что он заговорит. Их глаза ясные и круглые на торжественных лицах. Огонь трещит, выпуская стаю искр, но никто не подскакивает от звука, никто не шевелится. Затем, будто придя к неприятному решению, Ал медленно поднимается. Каким высоким стал мальчик, скоро будет совсем мужчиной. В его лице мало что есть от Элизабет, но Ал унаследовал от матери дотошность и ее манеру тихо наблюдать. Сейчас, однако, Антон видит в нем его биологического отца. Альберт смотрит на Антона по-мужски сурово и с пониманием. В его взгляде безошибочно читается решимость, вокруг веснушек расползается мрачная бледность. Его высокий рост, его поза – он уже силен и становится сильнее с каждым днем.
Антон думает: «Герр Гертер, вы и я, мы могли бы быть друзьями, в другой жизни. Ваши дети – хорошие люди, даже маленькая Мария; и через них я получил дар отцовства, благословение, которое никогда и не помышлял приобрести».
Он не хочет злить тень герра Гертера, не хочет оскорбить его. Но так уж случилось, что он, Антон, должен учить этих детей тому, чему война их еще не научила.
– Я видел, как вы брали картофелины, – говорит он.
Он чувствует присутствие духа Пола Гертера подле себя, опечаленного, как он сам.
Мальчики вешают головы – даже Ал; его твердый взгляд на миг вспыхивает, кратко, лишь раз, чтобы оценить или поставить под сомнение суровость Антона. В этот миг, впервые, Антон ощущает, что вся работа, которую он проделал – поездки в другие города, передача закодированных посланий – все, чем он поступался и рисковал ради того, чтобы свергнуть этот проклятый режим – все тщетно. К чему Сопротивление, если мы в любом случае поддаемся злу?
Пол отзывается:
– Они остались после сбора урожая.
– Но они вам не принадлежали, и не вам было их брать.
– Мы знаем, – вступается Ал. – Мы это обсуждали. Так ведь, Пол? Нам самим это никогда не было по душе – мы же знали, что это неправильно – но мы посчитали, в конце концов, что в таком решении больше любви и доброты. Даже при том, что красть неправильно. И мы подумали, что если брать только те картофелины, которые остались после сбора урожая, это не будет так плохо. Тогда мы не навредим братьям Копп. Красть неправильно, но если мы этим никому не вредим… и если в этом действии больше любви…
Ал замолкает, кусая грязный ноготь. Его взгляд перемещается на ноги Антона и там и остается.
– Больше любви? Что ты имеешь в виду?
Затем Антон замечает маленькие белые косточки, разложенные вокруг костровища, откинутые на самый край, где птицам-падальщикам было бы удобнее их схватить. Кроличьи кости. Пока Ал беспокойно переминается с ноги на ногу, Антон замечает торчащую из кармана его брюк рогатку. Это самодельный предмет, смастеренный из обрезков мягкой кожи. Он думает: «Я так и не ходил к Мебельщику за кожей. Стало быть, они сами это сделали. Я не помогал им делать рогатки. Я так и не научил сыновей охотиться. Что я за отец?»
– Мы запомнили то, что ты сказал в тот день – ну знаешь, тогда, с гранатой – про охоту и рыбалку. – Ал тяжело сглатывает, но теперь смотрит Антону прямо в глаза. – Мы были бы рады, если бы ты научил нас, но у тебя не было времени.
– Это правда, – отвечает Антон хрипло, – я не нашел времени.
– Мы подумали, что если сможем сами добывать себе еду охотой и брать картошку, которая уже никому не нужна, то дома останется больше еды для мамы и Марии.
Что ж, все-таки его мальчики не солдаты. Так мог бы мыслить, скорее, учитель и отец. Их щедрость – и его горькое чувство облегчения – трогают его почти до слез.
– Я лишь сожалею, что не я научил вас охотиться. Но по правде, это было так давно… из меня вышел бы плохой инструктор. Боюсь, что вам бы не понравилось у меня учиться. Кто научил вас?
– Никто, – отзывается Пол. – Мы сами сообразили, что к чему. Ну, был еще журнал, который мы нашли в школе, журнал для мальчиков. Мы прочитали, как это делается, и попробовали.
– Мы неделями над этим работали, – продолжает Ал. – Мы строили маленькие домики из палок и учились сбивать их.
Пол достает рогатку из кармана и протягивает Антону, чтобы тот разглядел. История подогрела энтузиазм мальчика, тягу рассказывать.
– Каждый раз, как мы попадали по домику из палочек, мы делали шаг назад. Такое было правило. Скоро мы могли сбивать их уже с пятидесяти шагов!
– Это впечатляет, – признает Антон. – Но кролики бегают; они не стоят на месте и не дожидаются, пока придет охотник.
– Это была самая сложная часть, – соглашается Ал. – Пришлось учиться, как целиться снова и снова. Но мы справились. Так что каждый из нас может теперь подстрелить любого кролика в лесу.
Пол вертит своей рогаткой, демонстрируя ее.
– Зимой буду охотиться на куропаток.
– Смотри, – неожиданно упрямо говорит Ал, как будто сомневается, что Антон им поверил. Как будто Антон мог не увидеть костей у корней дерева. Мальчики отходят в сторону, открывая вид на костер. Кролик, розово-коричневый и растянутый на обгоревшей палке жарится над огнем.
Смягчаясь, Ал говорит:
– Хочешь немного мяса? Картошка еще готовится – мы ее закопали в угли – но кролика уже можно есть.
– Спасибо, с удовольствием перекушу.
Антон присаживается с ними на бревно возле огня. Вертел пристроен между двух больших камней; Пол высвобождает его и вертит в руках, чтобы кролик остыл. Когда жир уже не шипит и не брызгается, Ал отрывает лопатку осторожно и протягивает вертел Полу, чтобы тот сделал то же самое. Потом черед Антона; он берет бедро, все еще такое горячее, что обжигает пальцы, но пахнущее, как первая пища в Эдеме. Мясо вкусное даже без специй, приправленное лишь ароматами леса и луга. Когда они съели кролика подчистую и облизали жир с пальцев, мальчики тыкают отломанными ветками в янтарные угли и выкатывают из золы картофелины. Антон тоже находит себе палку. Он вместе с сыновьями стряхивает золу и помогает им вылавливать ворованную картошку, которую они оставляют на голом камне остывать. Он разрезает картофелины карманным ножом. Когда пар уже не идет, он есть вместе со своими мальчиками, все грехи прощены и забыты. После этого они ломают свои палки на куски и кидают их в тлеющий огонь. Они разговаривают о рогатках и охоте, о рыбалке на речке. Они разговаривают о грузовиках и горных тропах, о любви и щедрости – о вещах, которые нравятся мальчишкам, которые нравятся мужчинам – пока солнце не оказывается на самом горизонте.
Когда ночная прохлада опускается на мир, Антон неохотно поднимается. Он разгибает затекшую спину. Как он ощущает холод теперь. Становится поздно; Элизабет будет спрашивать, что его так задержало.
Он говорит:
– Вам надо будет научить меня охотиться. Освежить мои навыки. Вы теперь знаете об этом больше, чем я.
– Стало быть, мы прощены за картошку?
– Вам, пожалуй, не мешало бы покаяться отцу Эмилю и святой деве Марии, так, на всякий случай. Но я думаю, Бог закроет на это глаза. В конце концов, у вас были добрые намерения. Вы помогаете маме и сестре.
Пол сразу говорит:
– А ты нас прощаешь?
От яркой вспышки обожания у него на миг перехватывает дыхание и подскакивает сердце. Мальчики хотят его прощения, а не Божьего. Одобрение отца теперь значит для них больше, чем религиозный абсолют. Антон кладет руки на макушки мальчиков. Неожиданная волна тепла парализует его, но прикосновение говорит красноречивее слов.