И все-таки: снимать туфли или нет? Не, нафиг.
Пока комендант открыл самую первую дверь и завозился в подсобке, я бросил пакет с вещами на тумбу возле кровати и рванул из комнаты исследовать этаж общаги.
В середине коридора, как я и предполагал, находился карман с зоной отдыха: несколько столов у окон, два дивана, между ними аквариум с рыбками, возле него пульт, а на стене — плазма марки «рекорд». В моем мире этот завод наверняка закрыли, оборудование разворовали и сдали в металлолом, а на его территории складируют какую-нибудь металлопластиковую ерунду или шлепают кладбищенские венки, а к Новому году — елки. Душа наполнилась гордостью за незнакомый пока мир, где удалось сохранить вещи, с которыми связано детство.
Помнится, в середине девяностых по телеку показывали «Терминатора», а в нашем «янтаре» лампа перегорела. Зато на антресолях валялся еще бабушкин черно-белый малыш-«рекорд», у которого раздолбалось гнездо для антенны. Пришлось откапывать дедов кривобокий паяльник, вспоминать последовательность действий при паянии и спасать малыша. Спас, «Терминатора» посмотрел.
Горлышко выпитой чекушки, припрятанной за пальмовым горшком, напомнило о студенчестве и походах к приятелям в общагу, аж сердце защемило. Правда, там не было такой зоны отдыха, а если бы и была, ее быстро разнесли бы. Молодежь есть молодежь вне зависимости от мира, и я молодежь, мне восемнадцать лет! И теперь я возможности не упущу.
Душ оказался приличным, похожий был в моем спортклубе: шесть кабинок с пластиковыми дверями, свежий ремонт, белая плитка. В туалете тоже было шесть кабинок, оттуда шибануло в нос химией, зимой и сосной — то есть хлоркой и хвойным освежителем воздуха.
А вот кухня в конце коридора вызывала уныние. Во-первых, на кухне была вечеринка, и я явно помешал. При моем появлении пировавшие прусаки бросились наутек.
Во-вторых, на обустройство этой части общаги бюджета явно не хватало. Газовые плиты, казалось, были времен Великой Отечественной: с прутьями над конфорками, прогоревшими почти до состояния иголок. Всего плит было шесть, а между ними располагались столы с порезанными, засаленными скатертями. В другом конце комнаты тарахтели шесть холодильников «Донбасс» — довольно современных, двухкамерных, но с поржавевшими ножками. Еще были шкафы с наборами посуды, где емкости для круп пустовали — видимо, дурачков в общаге не осталось — воровать у товарищей, конечно, нехорошо, но голод не тетка.
— Эй, Саня! — окрикнул меня из коридора комендант.
Выглянув из кухни, я увидел товарища Мищенко с огромным пылесосом, веником и ведром. Он поставил их перед дверью, кивнул:
— Вижу, осваиваешься.
— Осваиваюсь, — подтвердил я.
— Молодца! Ну, бывай! — Он зашагал прочь, но развернулся и сказал: — Саня, у тебя такая фамилья… Соответствовать надо, товарищ Нерушимый!
— Так точно, товарищ Мищенко! Соответствую!
Он улыбнулся в усы и довольный пошел дальше.
Туфли я все-таки не снял — помыл подошву и вошел в комнату. Осмотрев фронт работ, потер руки, закатил рукава и пошел в атаку. Первым делом отбил оконные щеколды и со скрипом распахнул окна, разрушая наносы из пыли, тополиного пуха, дохлой моли и непонятно чего еще, накопившиеся и между сворками, и на подоконнике снаружи. В комнату ворвался по-зимнему злой свежий воздух, пинками начавший изгонять зловонный дух носков.
Затем я вынес на улицу коврики и хорошенько выбил из них пыль. Дымовая… точнее пылевая завеса стояла такая, будто немцы выпустили газ, сотни душ прибрав за раз. Аж голубь, летевший сюда, почуял опасность и сделал вираж. Лет сто Артур не убирался, не меньше.
Вернувшись в комнату, я подмел пол, вытащив из-под кроватей конфетные обертки, яблочные огрызки, бог весть еще какой хлам, включая обломок карандаша, и… — твою мать! — упаковку резинового изделия № 2…
Ну и… нечистоплотный ты человек, пока незнакомый Артур!
Одежду его я свалил на его же кровать — сам разберет, что у него там к чему.
Потом я пропылесосил и отмыл пол, раскатал коврики назад. Навык уборки я прокачал, когда маму приковало к постели. Иногда уборщицу нанимал, но чаще справлялся сам. Потом, когда женился, заботу о чистоте взяла на себя Алена.
Удовлетворенно оглядев посвежевшую территорию, я кивнул. Сгодится для начала, но соседушку придется переучивать. Если понадобится — физическим внушением с занесением под дых.
Через полчаса комната была приведена в божеский вид, и меня одолел азарт исследователя. Компа у меня нет, смартфона тоже. В библиотеку, что ли, сходить? Почитать что-нибудь историческое. Или на час-другой попросить ноутбук у коменданта? Ага, разбежался! Даст он свою прелесть, конечно.
Может, пойти разведать, где в этом городке играют в футбол? Проверю, сохранились ли у меня вратарские навыки, а заодно протестирую обретенную в междумирье реакцию.
Ради этого я готов хоть со школьниками сыграть! Вот только в чем? Туфли за раз убьются, заскорузлые ботинки, прилагавшиеся к спортивному костюму, такие дубовые, что убьют ноги или мяч. Или и то, и другое.
Я сел на кровать и сжал голову. Запустил пятерню в густую шевелюру, захотел пригладить непослушные пряди, но пальцы застряли в спутанных волосах.
Черт-те что! Столько всего вроде бы можно, но на самом деле нельзя, потому что нечем. Например, расчесаться нечем. Кроссовок нет. Даже дешевых и вонючих китайских резиновых кедов — тоже нет.
В своем мире, окажись я в такой ситуации, попросил бы их у приятелей или у соседей, здесь же у кого просить? Не приставать же к незнакомым людям: «А у вас случайно спортивной обуви не найдется? А трусов? Мне ненадолго, до первой зарплаты». Я придирчиво осмотрел спортивный костюм. Если засохшую краску обработать растворителем и она сойдет, то хоть что-то для тренировок есть. Плюс серые спортивные штаны, что отдала Ирина Тимуровна.
Что же делать? Где же взять денег? Может, занять у кого? Не вариант: если меня под белы рученьки — да в армию, то кто отдавать долг будет? Нет, надо заработать, и более-менее реальный вариант только один — пару дней пошабашить грузчиком. Единственный знакомый человек в зоне досягаемости — комендант, но этого хватит, наверняка он знает места, где можно заработать.
Так и сделаю: спущусь, спрошу про шабашку. Но только я встал и направился к двери, как она распахнулась, и навстречу шагнул сам комендант. На ловца и зверь бежит!
Серые глаза Мищенко лезли из орбит, усы и волосы топорщились. Он протянул мне поднос с чашкой, зубной щеткой и пастой, расческой, пакетиком шампуня и жидкого мыла.
Внезапно. Он что, мысли читает?
— Саня, собирайся! — выдохнул он. — Тебя на конференцию вызывают!
Я округлил глаза.
— Что? Опять?
— Ну, Ирина… э… звонила, казала, пресс-конференция будэ по тому налету. Целый генерал приедет, журналисты… Тебя хочуть. Им героя надо. — Он потер руки. — А мы на тебя по телеку посмотрим.
Похоже, когда нервничал, комендант забывался и начинал вворачивать родные украинские словечки.
— А когда эта конференция? — Я взял у него поднос, определил на тумбочку.
— В час дня Ириночка за тобой приедет! Полтора часа осталось. — Он снова вручил мне конфету, на этот раз «барбариску».
Надо привыкать, что теперь «взрослые» — такие, как комендант Мищенко и Ирина Тимуровна, а я — молодая поросль, будущее страны, меня нужно учить и наставлять. Во мне видят ребенка и пытаются накормить, и еще долго старшие товарищи будут смотреть снисходительно.
Похоже, на билборд я попаду уже скоро, и не как знаменитый футболист, а как борец с организованной преступностью. Интересно, если рассказать журналистам, что товарищ герой не отказался бы от белья и кроссовок, меня этим обеспечат?
И еще надо очень внимательно следить за словами, потому что многие привычные мне словечки и выражения могут быть тут совсем не в ходу — хотя бы в силу изолированности страны от Запада. Придется перед журналистами по большей части молчать, играть в смущение, наверняка там буду не я один, и они найдут, кого одарить своим вниманием.
Я взял расческу, представил, что нужно смотреться в зеркало, и передернул плечами. Аж в жар бросило. Пришлось переключаться на другую тему:
— Товарищ Мищенко, а откуда вы родом? У вас говор такой необычный.
Глаза коменданта засияли, и он охотно ответил:
— С Диканьки я. Ну, с того самого сэла, про которое Гоголь писал. Ну, «Вечера на хуторе близ Диканьки».
— Здорово, — улыбнулся я, а в памяти ожили образы: Вакула, галушки, черт…
— У меня там сестра, — поделился Василий Ильич, — три племянника. Був у них прошлым летом, яка там краса! Хатыночки, озера, храм. — Он приложил руку к груди, поджал губы. — А девчата яки! Чернобровы. Душа так и рвется туда, но як вас, оболтусов, бросить? Вот это все — как бросить?
— На таких ответственных гражданах, как вы, страна держится, — сказал я и попытался расчесаться, но деревянная расческа застряла в волосах и едва зубья не сломала.
Так, потихоньку, прядь за прядью.
— Пошел я на пост! — с неохотой сказал комендант и удалился, а я, решив отложить вопрос с шабашками на потом, принялся воевать с волосами и думать, что неплохо бы завести отражающую поверхность с минимальными искажениями. Или нет! Проблема решится, когда заведу смартфон и буду смотреться в него, а то я до сих пор смутно представляю, как выгляжу.
Н-да, таким неимущим я не был даже в девяностые, когда, чтобы помочь маме, собирал бутылки.
После расчесывания жесткие непослушные вихры встали дыбом, и я отправился в душ. Если намочить их, они улягутся — приятель в молодости так делал, я же никогда не мог похвастать обильным волосяным покровом на голове.
Получилось. Но они торчали горизонтально, а не вертикально. Ладно, хрен с ними. Теперь — надеть серый свитер с барского плеча. Просовывая голову в воротник, я заметил проеденную молью дырку. Ничего, она сбоку не будет заметной.
Кашель, донесшийся сзади, заставил обернуться. В комнату вошел, видимо, сосед. Он был среднего роста, круглолицый и румяный, со встрепанными жидкими волосами и оттопыренными ушами, алеющими, как ломтики помидоров. Не дожидаясь вопроса, я протянул руку: