Потому что опыт прошлой жизни говорил: за все нужно платить, и если все великолепно в одном, в другом будет полный швах. Исключения… а нет исключений. «Если боль твоя стихает, значит, будет новая беда».
Исключение — беспросветность, когда плохо во всем, как у Звягинцева в последние месяцы жизни.
Когда я все-таки заснул, мне приснилось, что я дома, а Рины нет. Я ищу ее, но никто не знает, куда она подевалась. Меня преследовали фанаты, мешали, я метался по друзьям и знакомым. В итоге нашел не Рину, а Алену, которая выкатила претензии, что я предал все хорошее, что между нами было, и изменил ей с молодой.
В итоге я проснулся под утро, долго ворочался, крутил кино, и каждая попытка убедить себя, что все будет хорошо заканчивалась тем, что «хорошо» превращалось в «horror show». Хотелось подорваться и бежать к Пронину, чтобы он по своим каналам узнал, что там дома. Причем желательно было потребовать присутствия при разговоре с врачами, дабы убедиться, что он меня не обманывает.
Здравый смысл уговаривал не делать этого. Если Рину правда прооперировали, она сейчас в реанимации, спит после наркоза. К ней никого не пустят, и получить доказательство, что она жива, не получится. Тем более мне не покажут ребенка.
Да и если обманывает, и случилось ужасное, мне лучше этого не знать. Я тогда не смогу нормально играть и подведу не только команду, но и сотни миллионов людей, которые в нас верят.
Но что мне эти люди, когда опасность угрожает самому дорогому человеку во вселенной?
Сон переплелся с реальностью. Вроде я заснул, очутился в вагоне метро без опознавательных знаков, стал расспрашивать людей, где я, но они меня не видели. Станция, где я вышел, оказалась пещерой, сквозь которую текла река, и старик на лодке увозил Рину с младенцем на руках. Я метался вдоль берега, кричал, чтобы она прыгала в воду, но жена меня не слышала.
Вода начала каменеть, превратилась в рельсы, старик и Рина исчезли. Все нарастая, приближался перестук колес поезда: тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Я открыл глаза и понял, что в дверь стучали. Глянул на часы: начало десятого утра! Выходит, я долго спал, но ощущение было, словно меня переехал тот самый поезд.
Прошлепав босиком к двери, я открыл, и в номер вошел Пронин с планшетом, буркнул, присаживаясь в кресло:
— Доброе утро.
Я взял протянутый планшет, где была запись спящей Рины в больничной палате.
— Она спит. На связь выйти не может, — отчитался врач-бээровец.
Дальше мне показали крошечный красный комочек — моего ребенка. Он тоже спал. От радости сердце забилось чаще, но быстро проснулся скепсис: снять можно все что угодно, можно успокоиться, только если Рина сама со мной заговорит. Увы, это случится не сегодня.
— Пора на обследование, — напомнил Пронин. — И так все перенесли на половину одиннадцатого.
Только я собрался идти в душ, как снова постучали, и одновременно вошли Непомнящий и горничная с подносом, где был молочный коктейль, похоже, творог, хлеб с маслом, яйца.
Пронин кивнул Валерию Кузьмичу и удалился.
— Саша, поешь, — сказал главный тренер. — У тебя есть время, через полчаса мы выезжаем.
— Пожалуй сперва в душ, — ответил я, разглядывая завтрак и пытаясь понять, хочется ли мне есть.
— Хорошо, — Валерий Кузьмич привалился к стене, словно он сильно устал. — Слышал, что у тебя случилось, и представляю, каково тебе.
Если бы он знал, что я уже терял любимую женщину, потому мой страх за жизнь Рины умножен на три!
— Кризис миновал, — продолжил он. — Виталий Евгеньевич уже сказал тебе. Как ты себя чувствуешь?
Я прислушался к ощущениям и молча пожал плечами.
— Выглядишь неважно. Если нужно будет вздремнуть после обеда, только скажи. Сейчас все зависит от тебя. Понимаю, это сложно, потому прошу от своего имени, от имени парней и болельщиков: соберись.
Я посмотрел ему в глаза.
— Обещаю, на поле все будет иначе, я буду думать только об игре. Это фантастический шанс, и его нельзя упустить.
— Спасибо, мы очень на тебя рассчитываем.
Звягинцев после ночи кошмаров был бы, как вареная гусеница, я же не чувствовал усталости, вот что значит молодой и все еще растущий организм. Да, он растущий, потому что миелинизация нервных волокон у мужчин завершается к двадцати трем годам. Вот тогда организм можно считать полностью сформировавшимся.
— Я не подведу.
Валерий Кузьмич остановил меня и сказал:
— В Михайловске работают наши люди. Как только твоя жена сможет говорить, она передаст тебе привет, запишет послание. Надеюсь, это случится до начала игры, чтобы ты был спокоен.
Непомнящий говорил так, словно жизнь Рины и правда вне опасности, и я немного успокоился. Принял душ, поел — причем с аппетитом.
Потом мы всем автобусом поехали в медцентр, где сдали жидкости на запрещенные препараты и у нас сняли энцефалограмму. Парни сосредоточились на футболе, веселье уже не было безудержным, стало строго дозированным, а после проверки словно сошло на нет, и начало расти напряжение. Всем было не до меня и моих проблем.
Если бы не Рина, я мандражировал бы вместе с ними, а так переживал по другому поводу: как там она? Постепенно страх за ее жизнь сменился чувством вины, что я не могу быть рядом в такой трудный момент. Зато рядом исходит ядом свекровь.
Лежа подключенным к аппарату, поглядывая на темнокожего врача-функционалиста, я мечтал, чтобы это скорее закончилось, я побежал к Пронину узнать, есть ли новости от Рины. Вдруг он покажет мне ее обращение, и тогда я окончательно успокоюсь.
Когда все пошли на обед, я рванул к бээровцу, но он лишь развел руками. Не может, мол, Рина ничего связного сказать. Он показал мне жену на планшете: видишь, спит. Видишь: приборы показывают, что пульс чуть снижен, давление тоже. Но это нормально в таком состоянии.
— До сих пор спит? — воскликнул я. — Обычно за пару часов отходят уже.
Но Пронин подготовился и включил обращение анестезиолога, который ведет Рину. Это был подтянутый мужчина лет тридцати пяти.
— Александр, здравствуйте, — сказал он. — Выходя из наркоза, Дарина была возбуждена, не понимала, где находится, грозилась побить какую-то Лизку, требовала вас, потому мы ввели ей седативные препараты, чтобы она проснулась без подобных спецэффектов. Спасибо за понимание, наберитесь терпения.
Теперь у меня началось психомоторное возбуждение. Побить Лизку… значит, и правда жена приходила в себя. Но все равно здесь что-то не так. Значит, это было не обычное кесарево, а имелись осложнения, сложная операция длилась долго. Или я зря себя накручиваю? Просто организм Рины не принял препарат. Она жива — это главное.
Но паранойя говорила: не факт, что на приборах — показатели ее жизнедеятельности. Однако жажда жизни победила, я упал на кровать и полчаса продрых, а перед финальным матчем проснулся бодрым и готовым к подвигам. На прокачку перед игрой меня не позвали, позволили поспать — ну а толку с вратаря? К тому же кто кого пасет и кто кого страхует, проговаривалось уже много раз.
Потому я титаническим усилием воли отогнал мысли о Рине. Чем я помогу ей? Ничем. А вот если проиграем, она расстроится. Возьму и выиграю для нее, и посвящу ей нашу победу. Да, так и сделаю.
Потому я занялся изучением итальянского. Слова, которые могли бы использоваться при ударах по воротам, я уже просмотрел, а с моей памятью этого достаточно, чтобы запомнить. Но возникли сомнения, что я изучил все. Убедившись, что полностью подготовлен, я взял себя в руки и погнал к нашим, заседающим в конференц-зале, где как раз делал внушение бээровец.
Интересно, насколько эффективно оно работает? Мы сильные, мы смелые, мы все можем. Внушение просто помогает собраться или мобилизует скрытые резервы организма? Этого не узнать никогда. Но приятнее думать, что дело не в установке, а в том, что мы и правда талантливы.
Непомнящий, стоящий у стены, повернул голову, подождал, пока я подойду, и на его лице отразилось облегчение.
— Я обещал, — уронил я, проходя мимо. — Полностью готов и собран.
Как же хотелось попасть на Соу-Фай с центрального входа, очень необычный атмосферный стадион. Но в подтрибунное мы заходили с черного входа, сосредоточенные, с сияющими глазами.
В раздевалке мы расселись по скамейкам, я оглядел парней. Сэм замер, как перед решающим прыжком. Микроб оперся о колени, сплетя пальцы, он был не здесь. Руслан Топчи нервничал, притопывал, его глаза бегали. Кокорин сверлил взглядом Непомнящего: «Выпусти меня, выпусти меня, я птица счастья сегодняшнего дня». Дзюба был уверен в себе. Тюкавин — уверен в том, что проведет все время на скамейке. Джикия не мог дождаться, когда же. Зинченко, закрыв глаза, шевелил губами.
В общем, все морально готовились. Время текло медленно, будто издеваясь. Чувствуя растущее напряжение, Карпин, глянув на часы, сказал:
— Мужики, вы вообще понимаете, что происходит, а? Мы в финале! Мы уже как минимум — серебро. И это просто рекорд, просто вот в книгу Гиннесса! Серебро — впервые в истории Союза. Все говорили, что мы не сможем. Но сумели же! Вспомните, что вначале писали. А сейчас — совсем другое дело! Остался один шаг до Олимпа.
Заговорил Тихонов, выборочно обращаясь к игрокам:
— Самат, пожалуйста, аккуратнее. Тебя будут провоцировать — не поддавайся. Артем, смотри по сторонам, а то ты порой прешь, как носорог. Изящнее надо. Игорь Денисов, следи за обстановкой, ты самый опытный. Фланги, если играем от защиты — не геройствуйте.
— А мы — от защиты разве? — вскинулся Кокорин. — Они только этого и ждут.
— Стандартные 5−3–2. Привычный расклад. Знакомые все лица. Но вы — команда, единое целое, — сказал Непомнящий. — Играйте. Трансформируйтесь. Когда вы играете, у вас получается лучше всего. Они пытаются вычислить нашу стратегию, как и мы — их. Но ситуация на поле диктует свои условия, надо уметь перестраиваться. Не забывайте поглядывать на бровку, мы подскажем.
Валерий Кузьмич взял паузу, посмотрел каждому в глаза. Ощутив его взгляд, я почувствовал тепло, родительскую поддержку, что ли. Совершенно искреннее участие.