Пожилой тренер матерно сказал, что я сошел с ума и теперь должен ему новую грушу и замок в дверь. Микроб и Погосян успокаивали его и говорили, что купим две, но не надо разбирательства, потому что это знаете кто? Это Саня Нерушимый, восходящая звезда «Титана».
Стоящий возле самого входа Клыков испуганно перебирал ногами, словно собирался спасаться бегством от этого окровавленного монстра.
Я оглянулся на растерзанную грушу. Эк меня накрыло!
Тренер не верил своим глазам, поглаживал пробитую кожу груши.
— Как ты это сделал? Ножом? Но зачем? Хм-м, да нет, на нож не похоже.
— Извините, психанул, — просипел я. — Мы купим новую.
— Две, — поддакнул Микроб, с опаской подошел. — Руки покажи.
Я показал. Он скривился, отвернулся и зашипел, словно это ему было больно, тогда как я под адреналином боли не чувствовал.
— Срочно в санчасть! — скомандовал Погосян, еще раз извинился перед тренером.
Врача в команду так и не нашли, в спорткомплекс тоже никто не хотел идти на мизерную зарплату, три раза в неделю являлся заводской врач, но толку от него было мало, и эти обязанности взвалила на себя Рина.
Увидев мои стесанные руки, она не охнула, не запричитала, а нахмурилась.
— Надеюсь, это ты не об кого-то. — Она осмотрела повреждения и шагнула к шкафу, принялась собирать все необходимое в лоток. — Потому что этому кому-то… короче, хана. А мне бы очень не хотелось, чтобы ты сел.
Со мной вместе зашел Погосян — по понятной причине, очень ему хотелось Рину увидеть. Микроб и Клык ждали в коридоре.
— Об грушу, — честно ответил я.
Нужно отдать ей должное, расспрашивать она не стала, кивнула на стул, постелила на стол клеенку. Я сел, она принялась обрабатывать раны, качая головой.
— Вот ты псих. Мог же суставы повредить. — Вспенился раствор, слегка защипало, но это была не перекись, что-то другое. — Как ты теперь мяч ловить будешь?
— Как-нибудь, на мне все быстро зарастает… Или никак.
Она принялась бинтовать мои руки, и Погосян брякнул:
— Знаешь, чего он психанул? Нам предложили…
Я глянул на него так, что он все понял и замолчал. Вот же Мика, не речевой аппарат у него, а молотильная машина.
Забинтованная правая рука у меня стала, как у мумии, пальцы почти не гнулись. Я смотрел, как Рина бинтует левую и все больше возвращался в реальность из мира гнева. Пусто, гулко, грязно. Я — та самая выпотрошенная боксерская груша.
— Мяч ладно, — продолжил молотить языком Погосян. — Но девушку свою ты как ласкать будешь?
По лицу Рины пробежала тень, и она произнесла тоном злого школьного учителя:
— Микаэль, выйди, а? Посторонние в процедурном кабинете запрещены.
Она заработала быстрее, о чем-то задумавшись, и больше не проронила не слова. Лишь когда закончила, сказала:
— Завтра и каждый день — с утра на перевязку. В воротах стоять запрещаю как минимум три дня.
То есть вместо меня пойдет Васенцов. Ну и ладно.
Визитная карточка Сеченова, которую я переложил в карман куртки, казалось, звала меня. Но она осталась в раздевалке. Или ну его нахрен, этот футбол? Стоит ли дальше из штанов выпрыгивать, когда на чемпионат поедут не лучшие, лучшие просто сгинут в безвестности, не в силах пробиться, а свои? И, как всегда, продуют с разгромным счетом.
Клыков принес мне куртку, и мы засели в том самом спортбаре, где слушали обращение новоизбранного президента футбольного клуба, Олега Романцева. С утра тут было безлюдно. На экране плазмы китаяночки в черных купальниках показывали чудеса синхронного плавания.
— Димидко пишет, чтобы возвращались, — сказал Микроб, вертя в руках телефон.
— Угу, — прогудел Погосян, — он всем одно и то же пишет, что мы устроили детский сад, и «Титан» вполне может отказаться лечь под «Старт».
Я вертел в руке визитку Сеченова и сосредоточенно думал. Допустим, мы откажемся прогибаться — что дальше? Нечестное судейство, всякие подставы — и никому ничего не докажешь.
— Какая сука оказался этот твой Витаутович, — изрек Микроб. — А так дышал, так дышал.
— Да блин, сам в шоке, — ответил я.
— Позвонишь этому? — спросил Клыков и взглядом указал на визитку.
Я пожал плечами.
— Не хочу. Я ж не ради бабла играю — за идею, так сказать. И мне наша команда нравится. Не представляю, как бегают из команды в команду.
У меня, то есть у Звягинцева, всегда была прожорливая совесть. А после перерождения я окончательно укрепился в вере, что деньги с собой в могилу не унесешь, и на некоторые вещи взгляд поменялся. Меня вернули для того, чтобы я делал, что хотел. А хочу я, получается, правильных и нужных вещей. Когда на своей шкуре испытываешь конечность жизни, на многие вещи начинаешь смотреть по-другому, учишься ценить настоящее.
Эта команда — моя. Каждый вложил в нее немного себя, я — тоже. Уйду-то я в чужое, где нужно принимать чужие правила, растворяться и подстраиваться. Да, глупость, да, блажь. Все меняют команды, но я перестану быть собой, если сделаю это.
Погосян задумался и выдал:
— Это как с бабами. Главное — не привязываться. Привязался — пропал. Но ведь если чисто за бабло, кхм, без любви, то от души играть не получится и оргазм не тот.
— Ого, — вскинул брови Микроб. — Мика никак влюбился!
Погосян шумно и протяжно вздохнул и ничего не ответил.
— Так что делать будем? — спросил Клык, достал телефон, повертел в руках и спрятал.
— А ты зачем пришел? — спросил я. — Тебе ж пофиг, лишь бы платили.
Он поерзал и ответил:
— Я с вами.
— Будешь звонить? — спросил Микроб и вздохнул. — Это твой шанс, мы-то там нафиг не уперлись.
— Ну, позвоню, ну свалю — и что это изменит? Везде ведь одно и то же. Но добавится еще коллектив, новые люди, к которым надо притираться, бороться за свое место под солнцем.
— И это… Тирликас. Может, он уйдет, а? — продолжал искать выход Микроб. — Давайте заявление напишем, что отказываемся играть, пока он наш директор. Забастовку объявим!
Я собрался сказать, что он бээровец и не просто так к нам приставлен, но ощутил, что нельзя, словно невидимая рука горло сжала.
— Он кагэбэшник бывший, от него так просто не избавиться.
— Бывших не бывает, — буркнул Клыков.
— Но они тоже смертны, — мечтательно протянул Микроб.
— Так что — назад? — спросил Клык. — Послушаем, что там Саныч решил.
У всех у нас на четыре голоса пикнули телефоны. Это пришло сообщение от Димидко.
«Парни, возвращайтесь. Обсудим. Он ушел».
Мы переглянулись, и я поднялся, уронив:
— От себя не сбежишь.
Микроб пропел:
— На ржавых латах проступает кровь, дурак высокомерно вздернул бровь. — И встал.
Погосян тоже высказал свое мнение:
— Взяточники не заинтересованы, чтобы мы шумели. Может, не так все и плохо, Саныч ведь тоже не хотел прогибаться, видели, какой он расстроенный? Может, его просто надо поддержать?
— Пошлем всех на хрен! — Микроб припечатал кулак к ладони.
Подумалось, что визитку выкидывать не стоит. Уйду, если станет невыносимо, а пока ведь ничего такого страшного, мы действительно в праве отказаться.
Чего ж меня так раскатало? Поверил в честного бээровца? Увидел в конце тоннеля светлое будущее? Так не смертельное заблуждение. Обидно, да, но — не смертельно. В конце концов, Тирликас мне не отец. Разошлись дорожки — до свидания.
— А что, если Горскому написать? — осенило Микроба, едва он вышел на улицу. — Помните то выступление? Он говорил, что взял футбол под контроль.
— Так и вы говорите, — вспомнил я бородатый анекдот. — Ну, сказал, ну, воздух сотряс, потешил публику. Ты еще не понял — они говорят то, что народ хочет услышать. И ничего не делают.
Микроб надулся, похоже, его вера в Деда Мороза пошатнулась, как и моя. Если бээровцы, цвет нации, — гнилье, значит, и сам Горский не лучше.
На поле мы шли молча.
Из-за забора было видно, как наши отрабатывали пасы, а Димидко натаскивал Васенцова. Петр Казимирович, помощник тренера по прозвищу Древний, дремал на скамейке.
Сан Саныч с таким чувством лупил по мячу, направляя его в ворота, что нас заметил, только когда его окликнул Погосян. Обернулся и как-то сник. Окриком разбудил Древнего и поставил на свое место — на радость Васенцову, который тряс отсушенными руками.
Только подойдя ближе, Димидко увидел мои забинтованные руки, свел брови у переносицы, покачал головой.
— Где это ты так? Хоть без вывихов-переломов?
— Психанул. Фигня, просто кожу стесал.
Мы уселись на зрительские места: Саныч и Клык в нижнем ряду, Я, Микроб, Погосян — в следующем. Помолчали с полминуты, и Саныч сказал:
— Я тут подумал и решил… А не пошло бы оно все на хрен! Деньги он, видите ли, уже получил. Вот пусть себе в жопу их засунет!
Все, кроме меня, пожали друг другу руки, и Димидко ожил, порозовел и отчитался:
— Наши все меня поддерживают. Никто не сомневается. У нас только получаться стало, ребята раскрылись, крылья расправили, даже Синяк запорхал, как будто ему двадцать, а не сорок, можно вполне его на замену ставить… — От волнения дыхание его сбилось, он набрал полную грудь воздуха и выпалил: — У нас ведь в стране народ талантливый, ему только волю дай! Только позволь раскрыться! А с договорняками этими, — он выдал длинное ругательство, — кому ж играть захочется? Это ж не игра, симуляция. Вот так симулировать и привыкают.
— Я ж говорил: как с бабами! — улыбнулся Погосян и вприпрыжку побежал на поле.
Подхватил свободный мяч и повел его, огибая невидимых противников.
— Хорошо идет! — сказал Клыков.
— Талантлив, стервец! — сверкнул глазами Димидко. — Если с левой бить научится, вообще цены ему не будет. — Он посмотрел на меня. — А тебя, значит, уже пытались перекупить?
— Послал, — развел руками я.
— И сколько предлагали?
— В два раза больше, чем здесь. Звали к Тишкову в «Торпедо».
— Ни фига себе, — он посмотрел на меня, словно пришествие увидел. — Крутая команда, шанс выйти в Премьер-лигу у них есть. И почему не пошел?