Голова закружилась от роскоши: хрустальная люстра, столы красного дерева, стулья-троны. Столы сервированы так, что разрушать произведение искусства рука не поднимается. Странно, что не сдвинули столы, это было бы логично, а накрыли на пятерых, зачем-то оставив одно свободное место. Погосян разделить с нами, точнее о мной, трапезу не захотел, присоседился к белорусам. Я, Васенцов, Клык, Микроб, Левашов уселись за один стол. Гусаку не хватило места, и он бесцеремонно перетащил тарелку с соседнего столика.
Официант попытался его оставить, но Валера выпятил грудь и заявил:
— Я — приглашенный гость, и мне так удобно.
На небольшой сцене располагался небольшой оркестр: гитара, ударные, саксофон, девушки с флейтами и скрипачка. По бокам маячили фотографы. К стоящему в середине сцены микрофону под тихое пение саксофона вышел Александр Радин, директор хладокомбината, и разродился речью, как он счастлив руководить таким ответственным мероприятием. Потом поблагодарил нас за подаренные эмоции и пожелал хорошего вечера. Мы зааплодировали — в основном за то, что он был немногословен, мог и полчаса самолюбоваться, а потом вызывать нас по одному, и стой на сцене, как дурак.
Официантки откупорили шампанское и принялись разливать по бокалам. Мы чокнулись с криком «Ура».
Гусак посмотрел на обилие приборов, на застывшую над нами официантку и проворчал:
— Ненавижу, когда так нависают. Кусок в горло не идет.
— А мне пофиг, — сказал Левашов и принялся накладывать разные салаты одной вилкой, той же вилкой ковырнул запеченную форель и поддел лобстера.
Началось пиршество. Следующий тост был за будущие победы. За команду. Я лишь мочил губы в шампанском, но взял бутылку: «Коронационное». Красиво жить не запретишь. Вот только парни хлещут элитное игристое, как дешевое вино.
Наши разогрелись, загудели. Заиграла музыка, которая становилась все громче. Микрофон Радин отодвинул в сторону, музыканты сдвинулись к стене, и на сцену вышла дама и кавалер, одетые на манер девятнадцатого века, закружились в вальсе.
Я заметил, как зал на втором этаже начал наполняться посетителями — дамами в вечерних платьях и кавалерами в дорогих костюмах. Поначалу они просто сидели за столиками, потом стали выходить на балконы, глазеть на нас и незаметно фотографировать.
Когда пара оттанцевала, к микрофону снова вышел Радин и прорекламировал шампанское, которое мы пьем, а потом похвалился, что эта форель чуть ли не им собственноручно поймана в хозяйстве, создание которого он инициировал. Наверное, и озеро выкопал, молодец какой.
Наши немного поддали, и им было хорошо, Колесо склеил симпатичную блондинку, а до меня начало доходить, что светский раут — на самом деле не для нас, а для родственников и друзей Радина. Посмотрите, господа, какую диковинку я вам привез! Победоносный «Титан»! Димидко. Нерушимый. Хотеев. Будете фотографироваться с обезьянками?
Теперь ясно, почему шестой стул за каждым столиком пустовал: чтобы гости могли к нам подсаживаться.
Захотелось прямо сейчас взять и уйти, но было нельзя. Зато стало понятно, как сюда просочится Энн. Не утерпев, я подошел к столику, где сидели Тирликас, Димидко, наш врач и Гребко с Колесом.
— Лев Витаутович, можно вас на пару слов?
Он насторожился, кивнул, прихватил бокал с шампанским, и мы направились к выходу, но нас перехватил Радин.
— Товарищи, наружу лучше не ходить, там беснуются ваши фанаты. Если хотите подышать свежим воздухом, лучше подняться на третий этаж, он открытый, и вам там никто не помешает. Есть лестница, — он указал в направлении сцены, — но можете воспользоваться лифтом. — Радин кивнул на огромное зеркало, где я разглядел кнопки.
— Спасибо, — поблагодарил Витаутыч, и мы пошли к лифту.
— У меня скоро слипнется от его навязчивого сервиса. Все жду, когда гости нажрутся, глаза зальют и спустятся с нами фотографироваться и общаться.
— Надеюсь, до этого не дойдет, — сказал Витаутыч, и зеркало отъехало в сторону.
На крыше было промозгло и влажно. С моря тянуло водорослями и йодом. Кто-то пустил салют, и вспугнутые чайки заметались на фоне затянутого тучами неба.
Здесь был зимний сад и наблюдались прозрачные сферы, которыми накрывались растения в холода, оставался лишь узкий балкон с высокими белыми балясинами вместо ограждения. Мы отошли от курящей компании молодых людей на балкон. Действительно вид великолепный. Особенно красиво смотрится светящаяся змея фонарей, взбирающаяся на гору. Огромный черный склон был украшен огнями, как новогодняя ёлка.
— Придет? — спросил я, имея в виду Энн и тайно надеясь, что нет.
— Должна. — Дальнейшее Витаутыч сказал одними губами: — Присмотрись к ней повнимательнее, с ней что-то не то. — Он заговорил уже открыто, не прикрывая рот ладонью, но тоже шепотом: — Если начнется цирк, мы просто соберемся и уедем.
Он смолк, потому что к нам подошла особа бальзаковского возраста и приятной полноты, поправила прическу — нагромождение локонов, косиц и цветов, сверкнула синими густо подведенными глазами.
— Александр! — сказала она с придыханием, колыхнув грудью. — Играли вы великолепно, если бы не вы…
— Извините, мне пора, — проговорил я, с трудом сдерживая гнев.
Тирликас остался, подставил голову ветру, который принялся перебирать его крупные кудри. Дама пожала плечами, покачала бокалом. Я успел заметить, как Витаутыч чокнулся с ней:
— Ваше здоровье, сударыня…
Обратно я спускался по лестнице, заглянул в гудящий зал на втором этаже, где Радин порхал от стола к столу и принимал благодарности. Увидел меня, помахал рукой и ринулся навстречу, сделал приглашающий жест, но я притворился дурачком и продолжил спуск.
Внизу он все-таки меня настиг и без зазрения совести сказал:
— Александр, пожалуйста, если не сложно, скажите пару слов моим гостям.
Я покосился на сцену, где с потолка спустился пилон, зафиксировался в углублении сцены, и к нему шли три девушки: блондинка, азиатка и, надо же, где-то нашли темнокожую красотку.
— Сколько стоит входной билет? — не сдержал яда я. — Тридцать процентов от прибыли. Наш банкет все равно спонсирует государство.
Свет стал приглушенным, по залу побежали разноцветные огни стробоскопа, но даже так было видно, как Радин побледнел, его вытянувшееся лицо стало, как у покойника. Чисто механически я просканировал его желания: больше всего на свете он хотел, чтобы ЕЕ тут не было. Значит, его не мои слова расстроили, а то, что ОНА только что вошла в дверь. Радин расплылся в улыбке (а он непревзойденный актер!), помахал этой самой ЕЙ, и только тогда я обернулся.
К нам шагала Энн. Причем не от бедра, как раньше, а словно Русалочка, которой каждый шаг причинял боль.
— Сколько стоит входной билет? — повторил вопрос я.
Энн кивнула Радину, который принялся целовать ей руку, и ответила:
— Я попросила его у директора нашей команды, он не стал возражать, правда, проводил меня аж до двери ресторана.
— Привет, дорогая, — улыбнулся теперь уже я.
Радин вытаращил глаза.
— Вы знакомы?
— Конечно мы знакомы. — Энн вымучила улыбку. — Александр приезжал к нам в Кардифф, и я не могла не познакомиться с земляками, в том числе с ним.
Я сосредоточился на желаниях Радина: он боялся. Просто боялся непонятно чего и хотел, чтобы мы с Энн поскорее разошлись. Неужели вот так просто я нашел крота, и если потянуть за ниточку, можно выйти…
Я встретился взглядом с Тирликасом, стоящим на балконе второго этажа и мило беседующим с той самой синеглазой пышкой. Он кивнул вроде как ей и отвернулся. Жаль, что он не телепат!
Под ложечкой засосало, и по позвоночнику начало подниматься колючее, льдистое дурное предчувствие. Если убийства одаренных и Англия связаны, это может быть опасно. Не героем я себя ощущал, а червяком, нанизанным на крючок, вокруг которого сновали рыбы.
Глава 29Не то, чем кажется
Обстановка в «Гранте» уже не виделась пафосной и праздничной. Скорее она теперь напоминала бар «От заката до рассвета», где идет разгульное веселье, но непонятно, под чьей личиной скрывается упырь. Нина, где же ты? Она должна была нас сопровождать под видом охранницы. Ее убили? Или, может, она и есть тот самый упырь?
Я выставил локоть, Энн взяла меня под руку, и мы направились вглубь зала к пустующим столикам.
— На тебе лица нет. Голова так и болит?
Девушка вздохнула.
— Такое впечатление, что стало хуже. Не сплю. Глотаю таблетки горстями, чтобы глушить боль, когда надо улыбаться.
Спину сверлил чей-то недобрый взгляд, аж почесать между лопаток захотелось. Я обернулся, думая, что это или Радин, или кто-то из гостей, что обосновались на втором этаже, но на балкончиках никого не было, потому что стриптизерши ушли на перерыв, смотреть стало не на кого, и снова заиграл оркестр.
И все же кто так меня ненавидит? Я подумал на завидующего Жену, но встретился со взглядом Погосяна, и меня до костей пробрало. Мика сразу же отвернулся. Ревнует. Думает, что я обманываю девушку, которую он любит. И как объяснить, что это не так?
— А после таблеток я как чумная, — все жаловалась Энн. — Сонная. Целыми днями бы лежала.
Я отодвинул стул от столика, стоящего у окна, помог Энн сесть, занял место напротив нее. Подумав немного, пересел ближе и прошептал одними губами:
— Александр Радин, организатор, — он ведь наш?
— Ты о чем?
Удивление на лице девушки было искренним.
— Он так занервничал, когда ты пришла. Может, ты нас познакомишь? — закосил я под дурачка. — Пусть не волнуется, поймет, что мы заодно.
Я говорил в расчете на то, что намерения Энн выдадут Радина, даже если ей велено молчать о том, что он агент, но, похоже, я ошибся в его причастности. В Энн сейчас боролись два желания: обнять, поцеловать и бежать скорее домой, хоть пешком, хоть вплавь, но — отсюда. Причем второе будто бы пробивалось сквозь помехи. Ничего не понятно. У нее что, раздвоение личности?