Я задумался. Получается, я что-то типа чернобыльца, а современный СССР, значит, не стал замалчивать свои преступления, покаялся и выплатил компенсации потерпевшим. Раков, свистевших на горе, разорвало от усердия, а в лесу передохли все медведи. Мне бы сейчас эти деньги не помешали — купить зимнюю одежду и поесть. Да что уж там, у меня трусов сменных нет и зубной щетки.
Мысли переметнулись к общежитию, куда меня везут, и на душе заскребли кошки. Вспомнилась студенческая общага, куда я лазал в окно к друзьям: вокруг окурки и битое стекло, штукатурка осыпается, трубы текут, плесень на стенах. Да и обычные были не лучше, особенно ужасны были места общего пользования типа сизой заплесневелой кухни с отваливающейся от стен плиткой, и душевой или туалета, куда заходить страшно.
В Союзе с жильем было плохо, мама жаловалась, что жила в общежитии в общей сложности семь лет, а потом, когда мне исполнилось два года, получила малосемейку. Здесь, может, и получше, но год-другой придется помучиться. Если, конечно, в армию не загребут.
— Еще раз спасибо, что спас меня, — нарушила молчание Ирина Тимуровна. — Если что понадобится или какие проблемы возникнут — обращайся.
— Спасибо, Ирина Тимуровна!
Я действительно был ей очень признателен и благодарил искренне, уверенный, что она — человек идейный, ратующий за благополучие Родины, и ее обещания не пустой звук. Вот только не хотелось от женщины зависеть, эксплуатировать ее материнский инстинкт.
А что сегодня в ней взыграл именно он, я это отчетливо чувствовал «эмпатией» — никаких домогательств и томных взглядов. Поняла, что ничего не выгорит, и оставила попытки.
Я провожал взглядом дома, проплывающие за окном автомобиля. Вроде и знакомый мир, но и что-то в нем есть фантасмагорическое. Например, эти продвинутые голографические билборды, славящие героев труда — мужчин и женщин, молодых и не очень. Облаченные в униформу, они приветственно махали руками, а улыбки у них были наивными, как на советских плакатах. И все это — на фоне современных домов и машин.
Вот акушерка. Вот летчик-испытатель. Вот милиционер. Вот девятиклассница-победительница всесоюзной олимпиады по физике. А между социальными билбордами — реклама производства: завод «Красный октябрь», завод имени Дегтярева, электромеханический завод имени Лилова. И лишь изредка — реклама пекарни «Улыбка»: торты, пирожные, конфеты на фоне сыплющихся конфетти.
На одном из билбордов я представил себя с мячом в руках. Как там в фильме говорилось? «Тщеславие — мой самый любимый грех».
Город дышал праздником. Витрины магазинов и частных лавочек были украшены мишурой, Дедами Морозами, Снегурочками, оленями, снеговиками, снежинками. Дети увивали себя дождиком, украшали новогодними шапочками.
Машина Ирины Тимуровны обогнала праздничную телегу Мороза, запряженную мощным конем с мохнатыми ногами. В телеге ехали румяные женщины, наряженные в народные костюмы, и подпевали самому настоящему баянисту.
Двадцать третье декабря. До Нового года рукой подать.
Машина свернула с центральной улицы во дворы, проехала пятиэтажки, миновала сталинки и остановилась у недавно побеленной трехэтажной коробки без балконов. Я вылез из машины и прочитал на табличке: «Общежитие МВД».
— Чего скис? Нормальное место. Я сама первое время тут жила, — сказала Ирина Тимуровна. — А некоторые комнаты выкуплены еще в девяностые и переоборудованы под квартиры.
Я не удержался от вопроса:
— А если хозяева продать захотят эти комнаты?
Майорша посмотрела, как на дурачка. Воздела перст:
— Государство выплатит им компенсацию. Общежитие-то государственное. Идем.
Мысленно перекрестившись, я потопал за ней. За металлопластиковой дверью обнаружился аквариум ресепшена, или как он тут зовется, в общем, проходная, где сидел сухонький востроносый мужичок со щеткой усов и волосами пшеничного цвета и пил чай из огромной оранжевой кружки. В углу стояла маленькая искусственная елочка, тарелка с мандаринами и, как солдаты на плацу, в рядок по размеру выстроились конфеты.
Неожиданно. Общага-то, оказывается, под охраной, нужно отчитываться за каждый шаг, девушку, опять-таки, не привести. Я еще не видел свой номер… тьфу ты, комнату свою, а уже хотелось отсюда бежать.
Увидев гостей, мужик на проходной вскочил, подобрался, а потом вдруг разулыбался:
— Ириночка, как я рад тебя видеть!
Он покинул пост, протянул майорше руку в черной перчатке, она очень осторожно ее пожала.
— Товарищ Мищенко, вот, жильца привела, я о нем рассказывала.
Оба уставились на меня.
— Это который без памяти? — уточнил товарищ Мищенко с выраженным украинским (или белорусским?) акцентом и обратился ко мне строго, как директор школы к провинившемуся ученику: — Давай паспорт.
Я похлопал по подкладке куртки, нашел внутренний карман, вынул оттуда документ и протянул коменданту, который принял его с важным видом, уселся за ноутбук, внес мои данные туда, потом — в журнал. Работал он одной рукой, правую, похоже, ему заменял протез.
Ирина Тимуровна обратилась ко мне:
— Пора мне на работу. Саша, если что надо, обращайся к Василию Ильичу. — Она по-мужски хлопнула меня по спине и убежала.
Здравствуй, жопа, Новый год. Веселый этап студенческой жизни в общаге прошел мимо меня. Но о приключениях друзей все в той же общаге я наслышан. Так что, спасибо, восполнять пробел как-то не хочется. Надеюсь, мне достанется не комната на четверых, где трое оболтусов будут неумело пить и бурлить тестостероном ночи напролет; общий душ и туалет я как-нибудь переживу.
— Распишись. — Комендант протянул какую-то распечатку. — Правила общежития. Да не пугайся ты так. Ничого там криминального: баб не водить, не пянствовать, после одиннадцати не буянить…
— А до одиннадцати? — проверил я у коменданта наличие чувства юмора, взял лист и ручку.
Василий Ильич улыбнулся, демонстрируя два металлических зуба, погрозил пальцем:
— Главное — имущество казенное и пыки соседям не портить.
— Пыки? — переспросил я.
— Физиономии.
Хорошо хоть этот с юмором.
Правила были строгими: регистрировать гостей на проходной, не оставлять их на ночь, не пьянствовать, предупреждать заранее, если возвращаешься поздно, соблюдать чистоту и график дежурства. Подписавшись и немного успокоившись, я вернул листок. Василий Ильич взял конфету с тарелки возле елки, отдал мне.
— Угощайся, Санек. Белочка.
— Рановато. Это после нового года «белочка» актуальна, а сейчас, вон, барбариска…
— Бери, я сказал! — прикрикнул комендант.
— Спасибо, Василий…
Он поднялся, махнул рукой:
— Зови меня товарищ Мищенко, а то прям, как Ленин. Только не Владимир. — Он хохотнул своей шутке. — Идем, покажу твою комнату.
Было ему около шестидесяти, но выправка выдавала в нем или бывшего военного, или мента. Он ничуть меня не стеснялся, вел себя естественно.
Судя по ярлыку с номером 36, комната моя находилась на третьем этаже.
— Первый — гостиница для командировочных, — сказал комендант, преодолев лестничный пролет, — там редко кто живет. Второй этаж — в основном семейные и девчата. — Он указал на дверь, погрозил пальцем и мечтательно причмокнул: — Там такие девчата, ммм! Лучше и думать забудь. Третий — для молодежи и футболистов. На службу их понабрали только потому, шо мяч гоняют. А вот у мое время без службы в армии не брали. Милиционер должен уметь стрелять! А то понабрали молодняк, який в обморок падае при виде трупа.
— Спасибо, Ва… товарищ Мищенко.
— Та не за що пока. Идем дали. — Комендант остановился возле пепельницы, стоящей у открытого на проветривание окна. — От же свинюки, понакурили! От я вам задам! — Он распахнул дверь в коридор и крикнул: — Поймаю, кто накурыв, ноги повыдергаю!
— Точно не футболисты, им нельзя.
— Ой, да прямо там.
— Никотин убивает лошадь, а футболист — почти лошадь, по полю так же сайгачит.
Шестьдесят шестая дверь оказалась шестой от входа. Комендант сунул ключ в замочную скважину и отошел.
— Открывай, Саня. Пусть замок знает нового хозяина.
Два поворота ключа — щелк! Деревянная вполне современная дверь отворилась. Но прежде чем переступить порог, я изучил коридор: с одной стороны — стена и окна, с другой — ряд дверей, всего двадцать, над входом и в дальнем конце — камеры. В середине коридора — карман, в больницах в таких располагается пост медсестры, тут, наверное, был кинозал или что-то такое, потом посмотрю.
Комендант сунулся в мою комнату и всплеснул руками:
— Да это свиня, а не советский милиционер! Ты глянь, який срач развел! От Артурка, получишь ты у меня!
Недоброе я почуял, даже не переходя порог. В нос шибануло ядреной вонью настоявшихся носков и портянок.
«Твою мать! — мысленно выругался я, узнав, что у меня будет сосед. И еще больше расстроился, когда вошел в комнату. — Мать твою, пока неведомый мне Артурка!»
С одной стороны стояли соседские кровать, шкаф и тумба, с другой — то же самое, но уже мое. И все оно было завалено скомканными вещами, на тумбе водили хороводы тараканы и хлебные крошки, съежились в ужасе засохшие апельсиновые шкурки.
Апофеозом — недопитая бутылка кефира на тумбе, где, вероятно, уже зародилась жизнь.
Глава 7Где же я буду харчеваться?
Я в нерешительности остановился. К вони чужих ног привыкнуть можно, как говорил мой кореш Леха, но башка-то помнит, что ты в легкие тянешь!
Так и я — постояв за порогом, к ароматам приспособился, чай не барышня. Еще и задумался, стоит ли разуваться или нет? Все-таки носки у меня одни, но по коврикам в обуви — как-то неприлично.
— Надо бы порядок навести. — Я посмотрел на коменданта. — У вас веника не найдется? Поработаю Гераклом.
— Шо?
— Авгиевы конюшни вычищу. Или, думаете, сосед будет против?
— Все найдется, сейчас принесу, — закивал товарищ Мищенко. — А сосед перебьется! Давай, ты пока располагайся, а я схожу за веником.