али. Достали Мансурович Халилов. Так вот без его ведома никто шагу ступить не может.
— Он начальник рынка? — спросил я.
— Да какой там. Начальник там вообще сожиха. Он типа местный авторитет.
— Хм… Может, это глупый вопрос, но кто такие сожихи? — спросил я, решив, что лучше сейчас показаться идиотом, чем в более неудачный момент.
И снова он расхохотался, причем так буйно, как будто попал на передачу «Аншлаг», начал стучать себе по коленкам.
— Ты из какой дыры к нам приехал, Саня? Сожиха — это советская одинокая женщина. Сом — советский одинокий мужик. Слыхал поговорку, что сожихе нужен сом или… — Он назвал грязное слово, — а сому — сожиха?
— Не-а.
— Ты что, с луны свалился?
— С гусеницы.
— А-ха-ха!
Глядя на него, я и сам заулыбался. С возрастом многие теряют способность так искренне проявлять эмоции. Я вспомнил себя-школьника и своих приятелей — мы были такими же дурносмехами.
Успокоившись, Тоха продолжил:
— В грузчиках у него бывшие зэки, за еду пашут. И все ему за место платят мимо кассы.
Вот тебе и коррупция в мире Полдня.
— А куда менты смотрят? — возмутился я.
— Ну ты точно с гусеницы. Достоевский не беспредельничает, оказывает услуги ментам, стучит — они и позволяют ему э… ну, это. Ты понял. Работать.
Все то же самое. Чуть подворовывать можно, беспредельничать — нельзя. Или можно, но тихо. И если бить по почкам — то так, чтобы следов не оставалось. Если об отношениях Достоевского с ментами в курсе даже дети, неужели Ирина Тимуровна ничего не знает? Или закрывает глаза?
— Хотя… — Тоха глубоко задумался, словно решая, говорить или нет. — Короче… Там у меня дядька с женой работают. На елках. Может, им в команду кто нужен.
Я тоже задумался. И в моем мире почти все рынки держат азербайджанцы, даже в Турции они есть. Недалеко от моего дома фруктами торговал Самир, вроде нормальный парень, улыбчивый, как-то в гости меня позвал, чаем напоил. С ними легко договориться, если по-человечески.
Перед Новым годом покупательная способность населения растет, нагрузка на продавцов и грузчиков — тоже. Им хочется расслабиться, а расслабиться проще всего, на пробку наступив. А некоторые уж если наступают, то падают. Так что шанс подработать есть.
— Откуда ты так много знаешь? — поинтересовался я.
Тоха приосанился, самодовольно ухмыльнулся и ответил с гордостью:
— Я много чего знаю. У меня батя милиционер, а мама — продавщица.
В огромные арочные ворота рынка двумя потоками текли люди, словно муравьи, разнюхавшие, где рассыпали сахар. В основном женщины с авоськами, сумками и бумажными пакетами. Целлофановых было исчезающе мало. Интересно, их стирают, как в девяностые? Или они были в обиходе, но их заменили более экологичной альтернативой?
— Отида! — Тоха махнул рукой и зашагал к рынку.
Поначалу мозг забуксовал, но потом вытащил из глубин подсознания поверхностное знание болгарского — словечко было оттуда. Интересно. Не «камон», а «отида» — болгарское слово интегрировало в молодежный сленг.
Вообще, я не люблю толпы, у меня от них голова кружится, но сейчас она кружилась приятно. Воздух пах цитрусовыми и хвоей, люди толкались беззлобно, суетливо, улыбались друг другу. Возле аппарата с газировкой толпились подростки, на двоих были пионерские галстуки поверх обычной уличной одежды. Меня в пионеры приняли, но галстук поносить не довелось. Старшие приятели, насколько помню, стеснялись его и старались снять еще на подходе к школе, а тут, ты глянь — гордятся.
Присмотревшись, заметил, что панель выбора у автомата с газировкой — тачскрин, на котором с два десятка сиропов. Каждый был представлен яркой картинкой: апельсин, яблоко, груша, арбуз, дыня, банан… Здорово!
Шли мы медленно, переваливаясь, как утки — слишком много было желающих войти на рынок. Похоже, как и давным-давно, в этом Союзе рынок — место, где бурлит жизнь, в то время как в моей реальности рынки приносили в жертву глобализации, сносили и строили модные торговые центры, похожие один на другой. А может, зря, есть в рынках что-то душевное, настоящее.
За воротами было вполне цивильно и чисто. С одной стороны — магазины с одеждой и бельем, с другой — огромная крытая площадь, где справа — беленькие ларечки, похожие на шампиньоны, слева — бетонные прилавки для жителей частного сектора.
Насколько помню, в старом Союзе на рынке можно было продавать излишки кому угодно, достаточно было показать документ, что у тебя в пользовании есть земельный участок. Сейчас, наверное, принцип тот же. Только вот торгуют в основном лица кавказской национальности. Чего у них только нет!
— Огурцы хороший, крэпкий, молодой!
— Памидор! Покупаем памидор! А перчик какой, смотри, красавица! Смотри, какой перчик на новогодний стол! Ну куда ты, вах?!
— Ай, покупай ананасы, бананасы, свежие, вкусные, только что из Вьетнама! Утренним рейсом привезли, мамой клянусь!
Отвесив челюсть, я остановился, всмотрелся в призывающего купить бананасы. Прикалывается или реально не знает анекдота?
— Неправильно кричишь, дядя! — воскликнул я. — Не бананасы, а бананы!
— Ай, знаю, не учи ученого, пацан! — беззлобно ухмыльнулся он в усы. И как заорал: — Бананы, ананы! Свежие, вкусные, только что из Вьетнама! — И подмигнул, зараза.
В хор зазывал ввинтился звонкий женский голос:
— Хозяюшки, налетаем! Хурма по дешевке армянская! Мандарин! Яблоко! Груша! Айва!
Я отыскал крикунью, это была толстая темноволосая женщина в красной куртке. Н-да, и все крестьяне, все выращивают лимончики на балконе и гранаты в теплицах. А может, так правильно: каждый должен заниматься своим делом. Если крестьянин начнет торговать, откуда тогда урожай появится? Нужно будет тщательно изучить местное право, как живут перекупщики, чем можно торговать, чем не стоит.
В середине крытой площади зеленели сосны и ели, аромат тянулся аж сюда, вокруг крутились люди, приходили без ничего, уходили с новогодними красавицами.
— Нам к елкам. — Тоха кивнул вперед. — Авось повезет.
Вокруг была такая толчея, что я не сразу признал продавца в мелком и бородатом мужичке, похожем на лешего в фуфайке.
Над ним нависала краснощекая матрона, держащая огромную сосну. Возле ее ног стояли огромные сумки. Мужичок-лесовичок держал, похоже, кассовый аппарат, пробивал ей чек.
С другой стороны ожидала своей очереди мамаша, держащая елку так, словно ее могли украсть. Вокруг нее носились два светловолосых близнеца лет пяти.
— Это дядя Николай, двоюродный брат бати, — шепнул Тоха. — Он лесник, тут еще жена его должна быть, тетя Маша. Они это… Лес, в общем, прореживать надо, чтоб сосны друг другу не мешали, и это делают зимой, чтобы не выбрасывать хвойные, а продавать. Двойная польза!
Парень явно гордился познаниями. Не дожидаясь, пока дядька освободится, он подошел к нему, я остался в стороне. Лесовичок, кивнув, буркнул что-то, зыркнул на меня, рассчитал дородную тетку и занялся мамашей, а к нему с двух сторон подошли пожилая пара и молодой человек в современной модели спортивной шапки-«петушка» с надписью «СССР».
— И как мне все это тащить? — возмутилась покупательница с сумками. — Мне сказали, будет человек, который донесет покупку до машины.
Продавец жалобно посмотрел на нас с Тохой и взмолился:
— Парни, помогите! Маша слегла с простудой. Васька слег, некому таскать елки! За каждую ходку два рубля даю!
— Не, дядя Николай, мне домой надо.
Тоха подождал, когда дядька отвернется, и качнул головой, типа, дохлый номер, уходим, но я был другого мнения. Пусть два рубля и малые деньги, на них и самое дешевое мороженое не купишь, но не в моем положении харчами перебирать, да и мужик реально зашивается. Вся семья у бедолаги заболела — постой-ка сутки на холоде. Благо сейчас тепло, а еще недавно мороз был минус десять. Двадцать елок отнесу — уже сорок рублей.
— Спасибо, Тоха, но я останусь, — сказал я. — Помочь надо товарищу.
Пожав руку дяде Николаю, я представился. Тоха понимающе кивнул, распрощался с нами и сказал:
— Саня, ты приходи еще играть. Только чур в нашу команду!
— Поглядим, — улыбнулся я.
Лесовичок оживился, пошевелил усами и протянул мне веревку. Я без слов понял, что надо делать, забрал сосну у тетки, скрепил ветки веревкой, сунул покупку под мышку, в другую руку взял сумку и сказал:
— Давайте помогу. Показывайте дорогу.
И мы пошли. Женщина ледоколом прорубалась сквозь толчею, чуть ли не руками всех расшвыривала, жаловалась на погоду, на детей, не успевающих улизнуть с дороги, на маленькую пенсию.
За воротами стало попросторнее, но она все равно тарахтела, как газонокосилка:
— Понаставили машин, ни пройти, ни проехать. — Мы остановились, выпуская со стоянки зеленый пучеглазый «москвичок» со стариком за рулем. — Куда прешь! — погрозила кулаком она. — Вот раньше хорошо было, свободно. А сейчас ездят туда-сюда, туда-сюда… А в воздухе что? Аллергия у всех от выхлопных газов. Астма!
Мы свернули во дворы, где «девятка» покупательницы мало того что стояла одним колесом на тротуаре, так еще и перекрыла выезд «волге», похожей на «ниссан-микро» из моего мира. Тетка все продолжала пытаться испортить мне настроение брюзжанием: не так сосну привязал к багажнику, сумку неаккуратно поставил. В другой день это бы ей удалось. Но не сегодня.
Закончив с ней, я побежал к лесовичку, помог женщине с близнецами — отнес к остановке и елку, и сумки, получил в благодарность апельсин. А когда вернулся, заметил среди покупателей смутно знакомого мужчину. На вид ему было лет сорок, волосы русые с проседью, нос запоминающийся, с бороздкой, шрам над верхней губой…
Бросило в жар, сердце заколотилось. Это же Вадик! Тот самый, с которым мы играли в «Ваху» в том мире! Первым порывом было позвать его, пожать руку, расспросить что и как. Но я остановил себя. Вдруг показалось? Надо проверить, может, мужик просто на него похож.
— Вадик! — окликнул я его, а сам отвернулся, будто обращаюсь к кому-то другому, продолжая за ним следить боковым зрением.