– Говори урок! – нахмурился Конрад Карлович.
Из всей Европы
В середине XVI века Московия оказывается перед фактом своей отсталости от Европы. Хочет она или нет, ей надо заимствовать то, что сделало европейцев такими сильными.
В самой по себе проблеме нет совершенно ничего нового: так было везде и всегда, где европейское общество сталкивалось с неевропейским. Выход у всех всегда был один: как можно быстрее стать сильным, чтобы не быть поглощенными, как народы Прибалтики.
Смутное время поставило эти вопросы, и весь XVII век Русь стремительно рвалась вперед; не случайно сами русские называли этот век «бунташным». В эпоху стремительных экономических и культурных перемен к лучшему создано практически все, что потом будет приписано Петру и периоду «Петровских преобразований». Это время создания русского флота, светской живописи, театра, современной для того времени армии, время исчезновения многих диких законов и обычаев[68].
К 1630 году армия состояла из таких групп войск: дворянская конница – 27 433; стрельцы – 28 130; казаки – 11 192; пушкари – 4136; татары – 10 208; поволжские народы – 8493; иноземцы – 2783.
Как видим, состав армии – традиционные иррегулярные войска, но очень много наемных иноземцев. После Смоленской войны 1632–1634 годов в Московии окончательно поняли, что нанимать за границей солдат нет никакой необходимости. Вполне достаточно приглашать иностранных офицеров, и пусть они выучивают солдат из стрельцов, или из «охочих людей», или «даточных людей».
В годы правления Алексея Михайловича уже перед Украинской войной 1654–1667 годов каждый третий ратный человек Московского государства служил в «полках иноземного строя», и число их все время росло… А это меняло и все общество.
Во время Украинской войны в 1655 году отряд князя Федора Федоровича Волконского, состоявший из нескольких рейтарских и драгунских полков, совершил глубокий рейд на Украину. Этот рейд вызвал у поляков настоящую панику: к их неприятному удивлению, качество русских конных воинов ничем не уступало польской гусарии, а малороссы встречали православных московитских рейтар как дорогих освободителей. При одном слухе, что где-то неподалеку появились московиты, начинали гореть помещичьи фольварки, а в лесах появлялись партизаны. Разумеется, князь Волконский ко всем этим явлениям не имел никакого отношения, – не он их организовывал; но возникали они ровно потому, что московитская армия шла по Украине.
Но что интересно: у самих малороссов появление русских рейтар вызывало порой полнейшее изумление. Они привыкли, что поляки – в большей степени европейцы, знающие иностранные языки, иначе одетые… А тут москали ехали в мундирах европейского покроя, а между собой говорили по-французски… Ведь обучавшие рейтар офицеры были французы.
К 1680 году состав вооруженных сил Московии был таков: дворянская конница – 15 797; московские стрельцы – 20 048; рейтары – 30 472; солдаты – 61 288.
Как видите, не выделены и не названы особо казаки и татары, воевавшие «своим природным обычаем», под руководством беков и ханов, почти как во времена Батыя. Нет и особой категории «служилых иноземцев», – они становятся просто не нужны.
В 1636 году голландский купец Андрей Виниус пустил чугунолитейный и железоделательный заводы в Туле, получив за это льготы: денежную ссуду на 10 лет, право пользоваться трудом дворцовых крестьян на заготовке топлива и руды. Завод продавал казне пушки, ядра, металлические изделия.
Общее же число мануфактур, созданных иноземцами, переваливает за сотню.
Поток служилых иноземцев не означал каких-то особых отношений с прибалтийскими немцами. С 1620-х годов в Москве работают голландские и немецкие ремесленники и организаторы производства из всех областей Германии, а правительство старается заманить на Русь как можно больше иноземных мастеров, – неважно откуда.
Приезжали в Московию из разных стран Европы, но в основном из протестантских… Протестантские страны были самыми развитыми, самыми цивилизованными, самыми культурными в тогдашнем мире. Московии нужны были квалифицированные кадры; такие же кадры оказывались в основном в протестантском мире. Ну не было в южной Франции, в Италии и Испании таких мастеров, таких офицеров и таких производств, как в Англии, Швеции и Голландии!
В XVII веке именно корабли Голландии и Британии бороздили океаны, оттесняя испанские и португальские. А когда Испания бросила на Великобританию свой флот, протестантская Англия разметала и потопила великую армаду в 1588 году.
К тому же католическая Речь Посполитая чуть не включила в себя Московию во время Смутного времени. В землях западной Руси, отошедших к польской Короне, католики жестоко теснили православных, навязали им Унию 1596 года.
С точки зрения московитов, именно католицизм был еретическим извращением «правильного» христианства и к тому же религией, враждебной московскому православию. А вот с лютеранством как с чем-то враждебным они не сталкивались. Шведы-лютеране оставались совершенно лояльны к православию своих новых подданных в Ижорской земле и никогда не пытались их перекрестить в лютеранство или обижать их веру.
Лютеране казались не только интереснее католиков с точки зрения учения, но и приемлемее с точки зрения религиозной.
Говорящих на других языках называли эдак общо – «немцы», то есть люди, лишенные членораздельной речи, не умеющие говорить. По свидетельству Гоголя, слово «немец» в Малороссии дожило до XIX века не как название конкретного народа, а именно в своем первозданном значении: «Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь он француз, или цесарец, или швед – все немец»[69].
Отмечу еще, что в русском обществе сложилось очень хорошее отношение к «немцам». Когда в 1648 году, во время Соляного бунта, возле царского дворца выстроился отряд служилых иноземцев, плотная толпа расступилась, давая им пройти, а народ кланялся немцам, говорил, что знает их как людей справедливых, честных, которые обманов и притеснений боярских не одобряют[70].
Рождение «Кукуя»
Еще при Иване IV Кукуй отвели для поселения немцев, взятых в плен во время Ливонской войны. Еще Борис Годунов разрешил «немецким людям» завести себе кирху на Кукуе. Постепенно слободу забросили, при Михаиле Федоровиче «немцы» покупали себе дворы и селились в Москве, не ограниченные ничем. Их образ жизни, поведение, театральные представления и свободное поведение женщин были очень видны, потому что все это происходило на глазах у москвичей. Для православного московского фундаментализма здесь таился немалый соблазн.
В 1643 году жены немцев, недавно привезенные из Германии, сочли себя выше женщин, долго живших в Московии, и стали занимать в кирхе почетные первые места. «Местные жены» с этим, конечно, не согласились и начали сгонять, даже силой стаскивать «приезжих» с первых мест…
Возник безобразный скандал, и в конце концов на крики к кирхе подошел патриарх: он должен был надзирать и за религиозными делами иноверцев, не только православных. А! Тут плохо, богопротивно себя ведут?! И патриарх велел… срыть до основания кирху, что и было тут же проделано. К вечеру этого же дня на месте кирхи было пустое место, заваленное строительным мусором.
С тех пор иноземцам запрещено было селиться где-либо, кроме Немецкой, или Иноземной, слободы. Днем они могли ходить довольно свободно по своим делам, но вечером обязаны были возвращаться и ночевать только в Кукуе. Сохранился оклик, с которым добрые москвичи гнали задержавшихся в Москве «немцов»: «Шишь на Кукуй!» Причем крик «шишь на Кукуй!» в нескольких источниках приводится как «обидное слово», с которым на улицах обращались к пьяницам, бродягам и прочим сомнительным людям.
Ко временам Федора Алексеевича, 1680-м годам, население Кокуя достигло примерно 20 тысяч человек. Не так много было городов с таким населением в тогдашнем мире – не только в Московии, но и в Речи Посполитой, в Германии и в Западной Европе.
Население этого города было очень различно – шведы, шотландцы, датчане, голландцы, англичане, французы, но особенно много немцев. Это был город протестантский.
Город со своими органами самоуправления, своими лютеранскими кирхами, своими нравами и законами. Иноземцы по утрам выходили из своего государства в государстве, а по вечерам возвращались. Если иностранец приезжал с семьей или привозил на Кукуй жену, его семья могла годами, десятилетиями жить в этом городе иноземцев, не видя русского лица, не слыша русской речи и ни в чем не изменяя образа жизни, к которому привыкли в Саксонии, Абердине или в Стокгольме. Вырастали дети, которые только подростками впервые видели русских, выходя вместе с отцом из Кукуя.
Часть из «немцев» принимали православие – как правило, не первое, а второе-третье поколение тех, кто переселился в страну. Эти быстро растворялись в рядах основного населения.
Высокое качество «немцев»
В числе этих «первых русских иноземцев» оказалось очень много талантливых людей, чьи гены очень обогатили кровь служилого сословия Московии. Приведу только несколько примеров – просто тех, кто наиболее известен.
Александр Лесли после Смоленской войны послужил в нескольких европейских армиях, в том числе и в армии Речи Посполитой. Под старость же он окончательно осел в Смоленске, сознательно выбрав Русь местом своего проживания. Несколько Лесли в конце XVIII века служили во флоте, помогали Алексею Орлову создавать флот Российской империи. Во время войны 1812 года Лесли прославились организацией первых в России ополченцев. По их инициативе и на их деньги был создан Смоленский дивизион ополчения.
Более поздние потомки Александра Лесли составили совсем немалый пласт провинциальной русской интеллигенции середины – конца XIX века. Судьбу рода Лесли в XX веке мне не удалось проследить.
Знаменитый канцлер Елизаветы и Екатерины, Алексей Петрович Бестужев, «птенец гнезда Петрова» – потомок шотландца Беста, приехавшего в Московию при Алексее Михайловиче.
Отец не менее знаменитого сподвижника Петра, Якова Брюса, Вилим Брюс, приехал в Московию в 1647 году. Род Брюсовых существует до наших дней; он уже в XX веке дал миру поэта и писателя Валерия Брюсова и его брата, известного археолога, специалиста по новокаменному веку.
Несколько позже (в 1661 году) приехал в Московию Патрик Гордон, которого порой называют «одним из первых иностранных учителей и вдохновителей Петра на создание регулярной армии»[71].
Заслуга создания регулярной армии в Московии совершенно напрасно приписывается и Петру, и Гордону, но вот основателем еще одной русско-шотландской семьи он действительно является.
Михаил Юрьевич Лермонтов – потомок шотландца Лермона, участника Смоленской войны, участника Украинской войны 1654–1667 годов в чине солдата и сержанта. В семье Лермонтовых бытовала привезенная Лермоном легенда – о происхождении его от знаменитого поэта и барда XIV столетия Томаса Лермона. Томас Лермон – личность очень широко известная в Великобритании, ему посвящена одна из баллад Редьярда Киплинга – «Последняя песня старого Томаса». Соответствует ли легенда действительности – трудно сказать, ведь нет никаких письменных документов, есть только легенда, передававшаяся устно из поколения в поколение.
Дмитрий Иванович Фонвизин – тоже потомок немецкого дворянина, о чем свидетельствует фамилия его предков – фон Визен. Он потомок офицеров «полков иноземного строя»; когда Фонвизины приняли православие, мне не удалось узнать, но во всяком случае ко временам Екатерины и деятельности Дмитрия Ивановича семья совершенно обрусела.
Причин высокого качества «немцев» можно найти две…
Религиозные войны Реформации сорвали с насиженных мест множество приличнейших людей, которым просто приходилось бежать. Например, дед сподвижника Петра, Якова Вилимовича Брюса – из шотландских дворян и приехал в Россию в 1647 году.
После поражения при Марстон-Муре сторонники парламента не просто завоевали и оккупировали страну; они изводили, как только могли, шотландских дворян. Десятки, сотни родственников и друзей Вильяма Брюса погибли в сражениях и на плахе, прятались в горах или уехали в другие страны. Сохранилась легенда, что ехать в Московию Вильяму посоветовал старый друг его отца, генерал Дэлзелл: он побывал в Московии в Смутное время, прослужил в Московии восемь лет и знал страну не понаслышке.
В числе авантюристов, хлынувших в Московию, были третьи сыновья вполне приличных, культурных дворян, которым элементарно просто не досталось наследства; купцы, капитала которых хватало в Московии, но не хватало для серьезной деятельности в Британии; мастера, которым не нашлось места в родном цеху (по крайней мере места, на которое они претендовали).
Конечно, попадались и жутчайшие типы, от которых лучше держаться подальше, но их оказалось поразительно немного.
В страшные дни «Хованщины» 1682 года полки «иноземного строя» в этом безобразии почти не принимали участия, иностранцы – тоже. Среди агитаторов и Нарышкиных, и Милославских есть только одно иностранное имя – некоего Цыклера, приехавшего на Русь еще в 1671 году. Кончил авантюрист плохо, после очередного заговора против Петра.
А вот иноземцев, убитых буйными и пьяными стрельцами, известно несколько. Самый известный из них – Даниил фон Гаден, врач покойного Федора Алексеевича, обвиненный в отравлении царя. Узнав, что его ищут орущие и махающие бердышами стрельцы, он двое суток прятался в Марьиной Роще, переодетый в нищенское платье, – видимо, были и те, кто его прятал?
Потом несчастный врач снова пошел в Немецкую слободу – надеялся у знакомых взять чего-нибудь поесть. Москва с ее населеним тысяч в 80 была, по сути, маленьким городком; на улице врача опознали, привели во дворец; и как ни клялись царевны, как ни уверяли, что Даниил фон Гаден не повинен ни в чем, потащили в Константиновский застенок пытать. Стрельцы орали, что у него в доме нашли сушеных змей и «черные книги». Дикари не умели читать, а «змеи», скорее всего – это морские черви, которых в те времена использовали для приготовления лекарств. Врач и привез их, чтобы лечить убивавших его идиотов.
Фон Гаден, не выдержав пыток, наговорил самых невероятных вещей. Откровенно оттягивая время, он просил дать ему три дня – на третий день он покажет тех, кто виновен куда больше него самого.
«Долго ждать!» – кричал революционный народ, после чего совершил типично революционные же подвиги: потащил за ноги фон Гадена на Красную площадь, где его изрубили на части. А запись пыточных речей фон Гадена изорвали в куски. Так что все, чего наплел несчастный доктор, мы знаем только из показаний самих стрельцов.
К тому же времени, к 1680-м, иноземцы подготовили целую плеяду русских по происхождению офицеров и генералов: Г.И. Касогов, М.О. Кравков, А.А. Шепелев, В.А. Змеев… В их числе и Василий Васильевич Голицын – сподвижник, правая рука первого русского генерала Григория Григорьевича Ромодановского. Молодой – моложе Касогова и Змеева, примерный сверстник Кравкова и многих полковников, – родился в 1643 году.
В.В. Голицын разрабатывает проект реформы всей системы управления государством… а по сути дела, и реформы общественных отношений.
Все эти люди начали службу в «полках иноземного строя» под командованием иноземцев. Все они прошли путь от младших офицеров до генералов. Силами именно этих генералов и полковников была выиграна тяжелейшая война 1676–1681 годов с Оттоманской империей. Это благодаря им Чигиринские походы вошли в историю как славная страница в истории русского оружия. Это они сделали так, что Турция потеряла под Чигирином треть (!) своей стотысячной армии, а московитская армия – вдвое меньше солдат и офицеров. Это им спасибо, что в 1681 году был заключен Бахчисарайский мирный договор, по которому султан признавал, что Левобережная Украина вошла в состав России.
Судьба этих людей тяжела: ни один русский поручик, капитан или майор из армии царя Федора (из армии, выигравшей войну 1676–1681 годов!!!) при Петре генералом не стал. Карьера у всех у них, независимо от их личных и служебных качеств, сложилась крайне скромно. А генералами в начале XVIII века стали пьяницы из Всешутейного собора. Впрочем, об этой гадости я подробно пишу в другой книге[72].
Ухудшение качества иноземцев
Петра до сих пор провозглашают эдаким «агентом влияния» Европы. Но ведь ни трубка во рту, ни пьянки до блевотины в Кукуй-слободе, ни дружба с активным педерастом Францем Лефортом и другими подонками иностранного происхождения никак не говорят о стремлении делать что-то полезное. В конце концов, в Европе есть офицерские собрания, академии наук и цеха ремесленников, а есть и низкопробные кабаки, публичные дома и притоны бродяг и уголовников.
Если Петр – агент влияния, то разве что немецкого портового кабака. Он – что-то вроде туземного вождя из Африки, которого спаивают ромом боцманы полупиратских кораблей, чтобы дикарь дал бы им побольше рабов и слоновых клыков.
Еще одна классическая байка в стремлении возвеличить алкоголика и сифилитика на троне – про привлечение Петром невероятного количества иностранцев. Факты свидетельствуют против этого суждения: ко времени восшествия Петра на престол в слободе Кукуй на Москве жило уже больше 20 тысяч человек, а за все время его правления въехало в Российскую империю не больше 8 тысяч. Немало, но и никакой революции. Тем более что все стеснительные ограничения прежних лет – типа проживания на Кукуе, правового неравенства с православными Петр как раз и отменил.
Кстати, после смерти Петра в 1725 и до 1740 года в Россию въехало еще около 4 тысяч европейцев… А по-настоящему большая иммиграция, сравнимая с эпохой первых Романовых, началась только со времен Екатерины.
Почему иноземцы не так уж рвались в империю Петра, становится понятно из брошюрки, выпущенной в 1704 году Мартином Нейгебауэром, бывшим офицером московитской армии и приближенным царя. Брошюра называлась торжественно: «Письмо одного знатного немецкого офицера к тайному советнику одного высокого владетеля о дурном обращении с иноземными офицерами, которых московитяне привлекают к себе в службу».
В ней Нейгебауэр писал, что иноземных офицеров в Московии бьют по лицу, секут палками и кнутами. Полковника Штрасберга городовой воевода бил батогами только за то, что тот не захотел ослушаться царского указа. Полковника Бодивина казнили только за то, что его слуга заколол шпагой царского любимца, фельдшера. Майора Кирхена царь лично бил по лицу, плевал на него только потому, что тот, прослужив майором год, не захотел становиться капитаном, уступая место некоему русскому. Все имущество Франца Лефорта взяли в казну, оставив наследникам только долги покойного.
В какой степени можно доверять этой брошюрке, трудно сказать. Сам Нейгебауэр был уволен из московитской армии за то, что ругал русских варварами и собаками и высокомерно поучал придворных за то, что они неправильно воспитывают царевича Алексея.
Характерна реакция московитов: в 1705 году отправлен в Германию «служилый иноземец», некто Гюйссен с опровержением: «Пространное обличение преступного и клеветами наполненного пасквиля, который за несколько времени был издан в свет под титулом «Письмо одного знатного немецкого офицера к тайному советнику одного высокого владетеля о дурном обращении с иноземными офицерами, которых московитяне привлекают к себе в службу».
В этом сочинении Нейгебауэра называли «архишельмой» и другими сильными словами, его характер и поведение в Московии расписывалось самыми черными красками, вплоть до обвинения в измене, воровстве и так далее. По существу же обвинения, брошенные Мартином Нейгебауэром, не опровергаются. В «ответе» только рассказывается, что обиженные в Московии сами виноваты в подобном обращении.
Нейгебауэр опять отвечает в совершенно отвратительном духе – что Гюйссен сам вор и получил место через посредничество любовницы Меншикова… Но эта «полемика» для нас уже малоинтересна.
Для попыток понять происходящее несравненно важнее вот эта деталь – попытка не опровергать, что кого-то казнили, а кому-то плевали в лицо, а «переводить стрелки» на самих обиженных, очень подозрительна. Невольно приходишь к выводу, что обвинения Нейгебауэра могли иметь основания… Тем более что, если тот солгал, нет ничего проще – устроить турне по Германии и майору Кирхену, и полковнику Штрассбергу, и уж тем более «покойнику» Бодивину – пусть они пьют во всех кабаках, выступают на всех офицерских и дворянских собраниях во всех княжествах и такой приятной службой доказывают лживость выдумок Нейгебауэра… Однако это сделано не было, и тут тоже возникают вопросы…
Ведь каков царь, таковы и бояре!
Далеко не всякий человек стал бы участвовать по доброй воле в кощунственных запоях: в сборищах Всепьянейшего собора. У иностранцев, кстати, и была возможность не участвовать! Участник посольства Священной Римской империи германской нации католик Иоганн Георг Корб не захотел принять «благословения» пьяного «князь-папы» Никиты Зотова скрещенными трубками и ушел прочь. Но за каретой шута Якова Тургенева, запряженной свиньями, шли вусмерть пьяные Лефорт, Гордон, Тиммерман, Памбург, до десяти иноземцев-полковников: иностранцы, променявшие остатки чести на милости царя Петра.
Среди иноземных слуг Петра огромен процент джентльменов, по которым плачет веревка или прочный каземат с решетками на окнах. По крайней мере трижды он возводил в адмиралы откровенных пиратов, а общая «нехватка кадров» доводила до того, что герцога Огильви, под Нарвой в 1700 году позорно перебежавшего к шведам со всем своим штабом, Петр опять принял на службу. С Огильви он окончательно расстался только в 1706 году, когда бестолковость Огильви превзошла все мыслимые пределы.
В 1712 году командовал Генеральный штаб – два фельдмаршала, Меншиков и Шереметев, и 31 генерал, причем из них только 14 иностранцев.
Иногда неким учителем Петра называют и Франца Лефорта… Фигуру столь же зловещую, сколь и загадочную. Происхождение Лефорта покрыто мраком. Называли его и французом, и голландцем, и крещеным евреем, но никто не смог бы показать дом, где родился Франц Лефорт, и назвать имя его родителей. Вроде бы он из Женевы, из семьи тамошних купцов, там до сих пор показывают дом, где он родился… Но существует по крайней мере еще две версии места его рождения.
Выражаясь в духе братьев Стругацких, Лефорта следует называть «человеком безо всякого прошлого». При некоторой фантазии можно считать Лефорта и инопланетником, заброшенным из Волос Вероники или Магелланова Облака для вершения каких-то нехороших дел на Земле.
Всплывает Лефорт в 1675 году, когда приезжает в Московию. По его словам, он до этого успел послужить во французской и голландской армиях, но сослуживцы его неизвестны и подтвердить это некому. А его слова – источник черезвычайно ненадежный.
В московской армии он начинает служить только в 1678 году; несмотря на участие в кампании против Турции, в Крымских походах В. Голицына, так и остается капитаном. Только Петр сделал его генералом через полгода или год знакомства.
«…человек забавной и роскошной, или назвать дебошан французский. И непрестанно давал у себя обеды, супе (ужины. – А.Б.) и балы. И тут у него в доме первое начало учинилось, что его царское величество начал с дамами иноземными обходиться и амур начал к первой быть к одной дочери купеческой, названной Анна Ивановна Монсова… Тут же в доме Лефорта началось дебошанство, пьянство такое великое, что невозможно описать, и что многим случалось оттого умирать. И от того времени и по сие число и доныне пьянство продолжается, и между великими домами в моду пришло. Помянутой же Лефорт с того времени пришел до такого градусу, что учинен был генералом от инфантерии, и потом адмиралом, и от пьянства скончался». Так характеризует Лефорта Борис Иванович Куракин.
Итак, пьяница и сводник, сумевший очаровать Петра, находившегося как раз на переломе от подросткового возраста к юности… К тому добавим – бисексуал, то есть человек, охотно занимавшийся любовью и с мужчинами, и с женщинами. Есть версия, что к педерастии приохотил Петра именно он.
Активнейший участник Всепьянейшего собора, Лефорт был к тому же любовником еще нескольких сподвижников Петра (в том числе и Меншикова), и вместе с тем множества дам.
О военных талантах и подвигах Лефорта никаких сведений не сохранилось. То ли он, плюс ко всему, был еще и человеком невероятной скромности и свои подвиги скрывал, или все-таки не было таких талантов и подвигов.
Вот что сохранилось, так это довольно неприятные слухи о связях Лефорта с нечистой силой… Вроде даже возлияния сатане он делал. Атеисты в этом месте могут начинать смеяться, дело их. Но вот одна история, связанная с Лефортом: мол, за несколько дней до его смерти глухой ночью в спальне Лефорта раздался невероятный шум. Вбежали слуги и не увидели никого и ничего. Но шум в спальне продолжался, в числе прочего – глубокие, очень сильные вздохи (или звуки, которые окружающие понимали как вздохи? Как знать). Наутро все кресла и стулья в спальне оказались опрокинуты и разбросаны по полу. Видело это все и слышало много народу, так что сомневаться в правдивости истории в общем-то трудно.
Умирал Франц Лефорт в возрасте то ли 43, то ли 44 лет от роду, причем лютеранского священника он от себя гнал, но в последний час потребовал вина, девок-плясиц и музыкантов. Музыканты заиграли, девицы заплясали, и под все это веселье Франц Лефорт пил вино, пока не началась агония. Присутствовали при ней многие люди, потому что Франц Лефорт не велел никому переставать играть и плясать, пока он жив. Не один, не два, многие одновременно видели, как труп Лефорта с зеленым оскаленным лицом сорвался с кровати, стал выписывать танцевальные па, воздел руки…
А в тот же миг, когда соскочил, заплясал труп, раздался дикий свист, многоголосое уханье с чердака и из-под пола дворца Лефорта. Этим свидетельствам можно верить или не верить, но видели-то многие, и доверять этим свидетельствам приходится больше, чем историям про подвиги Лефорта… которых не видел никто.
Вот такие иностранцы и ехали на Русь при Петре. Учителя? В определенной степени да – вопрос только, чему ж они учили?
При Петре в Московию едут в основном люди двух сортов: диковатые создания, которые не имеют ничего против риска получить порцию батогов или плевок в спитую физиономию. Или те, кому бежать особенно и некуда: можно податься в колонии, за океан, можно – в Московию. В колонии лучше, потому что в Америке и в Индии больше шансов разбогатеть; но в колониях европейцы мрут, как мухи осенью, а в Московии климат получше и попривычнее.
Единственный дельный иноземец, появившийся в России в эпоху Петра, – это Генрих Остерман, да и тот приехал на Русь после «истории»: обрюхатил дочку своего хозяина и покровителя и вынужден был бежать из Йены.
А приехал он в свите самозваного адмирала, пирата Корнелия Крюйса. В 1699 году норвежец Крюйс, плававший под голландским и французским флагами, бежал в Россию, – ему реально угрожал суд за всякую пиратскую «романтику» южных морей: абордажи и грабежи судов в открытом море, убийства на песке коралловых островков, под яркими тропическими созвездиями… О 12 годах в жизни Крюйса вообще ничего толком не известно, о других периодах есть сведения о его участии в работорговле, казнокрадстве, о подозрении в исчезновении нескольких кораблей со всей командой.
Поэтому и стало для него насущной необходимостью скрыться подальше от цивилизованного мира с его судами, полицейскими, прокурорами и другими типами, лишенными чувства романтики.
Остерман поступил на службу к Крюйсу, когда он уже работал на Петра и ездил в Голландию сманивать моряков для службы Петру (в числе сманенных был и Витус Беринг). Генрих Остерман уже знал несколько европейских языков, за первые же два года жизни в России присоединил к ним еще и русский. Причем умел по-русски не только говорить, но читать и писать, что ценилось тогда гораздо больше, – ведь русские писали буквами не латинского, а особого славянского алфавита, а правил правописания почти не существовало. Пойди выучи…
Петр оценил знания языков Остермана, заявил Крюйсу, что забирает у него секретаря, и приблизил его к себе. Сын пастора, Генрих Остерман, сделал блестящую дипломатическую и придворную карьеру, стал бароном Остерманом, и Петр даже женил его на своей дальней родственнице, Марфе Ивановне Стрешневой. Потомки Остермана до сих пор живут в России и во Франции, а вот потомков Франца Лефорта нет нигде.
Мания европейства
«Агентом влияния» Европы делает Петра скорее некая мания внешней, чисто поверхностой европеизации всей жизни. Чудовищно неграмотной европеизации к тому же. Петр мог довольно свободно объясняться, читать и писать по-немецки и по-голландски, понимал французскую речь, но и на иностранных языках был чудовищно неграмотен. Петр попросту дико мешал русский язык с немецким и голландским, – лишь бы его понимали, и он хотя бы примерно понимал собеседников.
В письмах к Меншикову Петр часто писал русскими буквами такие немецкие фразы, как «Мейне либсте камарат» или «мейн бест фринт», смешивая в одной фразе немецкий с голландским. Архангельского воеводу Ф.М. Апраксина именовал он Min Her Geuverneur Archangel, ухитрившись опять в одной фразе перемешать немецкий с французским.
В сущности же Петр не был толком грамотен ни на каком языке – ни на русском, ни на немецком.
Сохранилась записка Петра Шафирову: «Стафь с ними на фсе, кроме шклафства»[73]. Что, если назвать рабство «шклафством», станет понятнее? Зачем вообще использовано иностранное слово?
Таковы и все его «нововведения» в виде как бы заимствований, но не сути учреждений, а в основном их названий.
Типа «конзилии министров», причем под «министрами» подразумеваются вовсе никакие не министры, а главы самых важных ведомств.
Городами управлять должен был Главный магистрат (вообще непонятно, что такое), а арестованных Петр приказывает доставлять в Московскую ратушу, но, конечно же, на практике это оказывается обычнейшая съезжая изба.
Сенат по своим функциям решительно ничем не отличается от Боярской думы, но вот по социальному составу – отличается не в лучшую сторону. В Боярскую думу попадали или знатнейшие владельцы вотчин, материально независимые от царя, или сделавшие карьеру чиновники. Теперь – только сделавшие карьеру чиновники.
Громкое название «кумпанств» для объединений, которые должны были строить корабли Черноморского флота, не имеет ничего общего с «компаниями» западных купцов. Это насильственные объединения подданных, которых заставляли давать деньги на строительство кораблей.
Так же и коллегии – Петр взял это слово у Лейбница, который называл «коллегиями» высшие органы правления в своем идеальном государстве. Коллегии были намного хуже приказов, их заменили министерствами в начале правления Александра I. Причем только коллегия иностранных дел, военная и казенных сборов называлась русскими словами. Остальные – это берг-, мануфактур-, юстиц-, коммерц-, штатс-, камер-, ревизион-коллегии. Духовная коллегия оказалась очень уж необычной, ее быстро переименовывают в Святейший синод.
В 1707–1710 годах созданы губернии: Московская, Смоленская, Киевская, Азовская, Казанская, Архангельская, Нижегородская, Астраханская, Сибирская. Прежние уезды складывались постепенно, исторически. Губернии вводились для нужд содержания армии и для удобства управления. Эти губернии разделили на 50 провинций, а провинции – на уезды и на дистрикты.
В чем была необходимость вводить эти причудливые названия? В современной Республике Польша территория делится на воеводства, а стоит во главе воеводств воевода. Есть даже такой латино-славянский фонетический уродец, как вице-воевода, то есть заместитель воеводы. Странным образом сохранение исторического названия для административных единиц ничуть не помешало стать Польше вполне европейским государством – как не мешали Московии приказы, губы, земли и уезды. А России как-то и «дистрикты» не особенно помогли.
А суть управления при Петре вовсе не меняется к лучшему: ведь «между тремя инстанциями центрального управления – консилией министров, сенатом и коллегиями – не существовало правильного иерархического отношения: власть учредительная, законодательная и исполнительная беспорядочным образом мешались в каждой из них»[74].
Названия чинов по Табели о рангах – тоже изобилие шталмейстеров, канцлеров, асессоров, камер-юнкеров и так далее.
В марте 1711 года завели 500 чиновников, официально именуемых фискалами и возглавляемых обер-фискалом. Их единственной официальной же службой было «выведывать случаи злоупотребления и доносить Сенату, невзирая на чины и звания».
Такова же и чисто внешняя европеизация всего служилого сословия. В 1698 году Петр разразился указами об обязательном ношении короткой одежды венгерского или немецкого образца. Всякого, кто появлялся на улицах в «неуставном» платье, надлежало ставить на колени и обрезать платье на уровне земли. Тех, кто изготовлял, хранил, носил, использовал, продавал остроконечные ножи, ждали кнут, ссылка, опала… обычный Петровский набор.
В 1700-м знаменитый прибыльщик Андрей Курбатов писал о необходимости повторить указы о ношении немецкого и венгерского платья – эти указы не выполняются, а многие и не знают, что такие указы издавались.
Тогда же вышел легендарный указ о брадобритии, выпущенный Петром после возвращения из Голландии, в 1698 году, предусматривал откуп – 100 рублей в год с купцов, 60 рублей с бояр, 30 рублей с прочих горожан. Заплативший выкуп получал специальный медный знак, который носил под бородой. Если прицепятся должностные лица из-за «неправильного» вида – бородач задирал бороду, показывал знак.
Даже жениться на русской было выше сил Петра. Отец Катерины Скаврощук – беглый из великого княжества белорус, присвоил себе фамилию своего помещика, Скавронского. Но и пани Скавронская Петра не устраивала! Бывшая прислуга пастора Глюка переходила в протестантизм и получила имя Марта. Она выходила замуж за шведского солдата Иоганна Круза и была вообще-то фру Мартой Крузе, строго говоря! Теперь ее опять перекрестили в православие, опять называли Екатериной… Причем крестным отцом ее при перекрещивании в православие был сын Петра Алексей, почему она и стала «Алексеевной». И получилось, что женится-то он не только на публичной девке, на законной жене шведского рейтара, но еще и на своей духовной внучке.
Но что характерно – Марта-Екатерина громогласно была объявлена немкой, до сих пор в ее немецкое происхождение искренне верит немало людей. Ведь пропаганда веками «работала» именно на эту идею, что женился Петр именно на немке.
Известно, что Петр обожал Петербург, называл его «парадизом», то есть раем, и был к нему совершенно некритичен. Пленный швед Ларс Юхан Эренмальм передает, что «царь так привязался всем сердцем и чувствами к Петербургу, что добровольно и без сильного принуждения вряд ли сможет с ним расстаться». Далее Эренмальм передает, что царь не раз и не два говорил, целуя крест, что он легче расстанется с половиной своего царства, чем с одним Петербургом[75].
При этом Петербург в воспаленном представлении Петра был как бы европейским городом, а был он даже не московитским городом, а своего рода военной ставкой царя, где население утром будили солдаты, бившие в барабан. Вечером те же солдаты приказывали тушить огни и ложиться спать.
Европейство Петербурга – такая же нелепица, как его «флот».
Мало того, что Петр уничтожил два русских флота: на Белом море и на Каспийском. Но и построенный им флот – чистой воды фикция. То есть внешне эти построенные ценой громадных усилий корабли вроде бы отличались от русских в лучшую сторону – корабли «допетровской» Руси имели «худшие» обводы, были заметно «пузатее» скоростных океанских судов Англии и Голландии. Если в них соотношение между шириной и длиной судна принято было выдерживать как 1:6, даже 1:8, то бус имел соотношение между шириной и длиной примерно как 1:4.
Второе отличие в том, что у судов Голландии было больше косых парусов и потому эти корабли могли лучше лавировать при ветрах с разной стороны и хуже «ловили» слабый ветер.
В результате голландские и английские корабли были маневреннее и быстрее, для управлением ими нужно было меньше людей[76].
Но во-первых, никакой необходимости плавать по океанам в России пока нет.
Во-вторых, «пузатые» российские корабли вполне исправно служат тому, что ей нужно.
В-третьих, одномачтовые (а у буса было 3 мачты) парусники-доу арабов в XV–XVII веках освоили весь Индийский океан и плавают по нему до сих пор. Испанский же галеон, легко ходивший через Атлантику, не намного лучше снаряжен и уж, конечно, не крупнее каспийского буса.
Но московитский флот приказано было уничтожить, и его не стало. После этого на Каспийском море долгое время не было никакого флота – ни торгового, ни военного.
На рейде же Петербурга что-то гнило, над серой водой торчали борта и мачты. Считалось, что флот существует, но в 1741 году флот попросту не смог выйти из гавани навстречу шведскому флоту, а в 1742 году – не решился выйти из гавани, хотя числом вымпелов шведский флот превосходил. Ведь строили флот из сырого леса, без соблюдения требований сушки и пропитки. Это были не корабли, а такие громадные муляжи кораблей, на которых выйти даже в Финский залив, не теряя из виду берега, было просто опасно.
Только при Екатерине построили реально действующий флот, и только к началу XIX века сложились морские традиции Российской империи. Важную роль в этих традициях играли выходцы из Костромской губернии, в которую когда-то, еще при Иване III, переселяли («переводили») новгородское дворянство. Прошло три века, и потомки русских (но не московитских) мореходов дали миру Невельского, Лисянского, род Бутаковых и многих, многих других.
Другой группой морских офицеров стали в Российской империи прибалтийские немцы, «трофейные иностранцы» (Литке, Врангель, Крузенштерн, Коцебу).