Таким образом, можно принять как данность тезис о том, что ни один монарх не желает зла своему народу. И в то же время монарх должен понимать: получая по наследству не только власть, но и доверие народа, он должен этот капитал доверия хранить и увеличивать.
Для дореволюционной эпохи, когда подавляющее большинство подданных – люди верующие, отношение к монарху как к помазаннику Божьему обеспечивало кажущуюся нерушимость царской власти. Собственно, вся российская государственнообразующая традиция как раз и была афористично сформулирована в знаменитой уваровской триаде «Самодержавие – Православие – Народность».
Принятие трех составных частей этой триады и строгое им следование и делало Романовых русскими, вне зависимости от впрыскивания очередной дозы иноземной крови, доставленной очередной немецкой принцессой. В своей повседневной политической практике Романовы демонстрировали не просто патриотизм, но и готовность принести во имя России самые высокие жертвы, вплоть до собственной жизни.
Вспомним сказанное Петром I накануне Полтавской битвы: «А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе, для благосостояния вашего».
И это были не пустые слова. Спустя два года, находясь в отчаянном положении на берегах Прута, он беспокоится не о личной безопасности, а о судьбе государства. И до и после этих событий Петр не раз рисковал жизнью, сражаясь как простой ратник, хотя отнюдь не относился к числу людей, любящих рисковать и не могущих жить без адреналина.
В 1689 году, узнав о заговоре царевны Софьи, он среди ночи бежал в Троице-Сергиеву лавру и после этого ночного вояжа находился в состоянии, близком к прострации. Нервный тик на его лице стал памятью о том ночном приключении. И все равно, словно переступая через себя, царь снова и снова лез в гущу сражений, помня, что должен быть для подданных не только повелителем, но и примером.
Любовница, а затем и супруга Екатерина Алексеевна также рисковала жизнью, сопровождая его в бесконечных походах. Если поначалу главным мотивом ее действий была забота о собственном политическом выживании, то постепенно личные интересы срастались с интересами России, хотя, будучи вознесенной на престол, она, конечно, так и осталась служанкой, если не по кругозору, то по интеллекту и менталитету.
Можно сказать, что краткое царствование Екатерины II стало своего рода тестом для созданной Петром государственной машины, которая, по мнению многих, должна была сломаться сразу после его кончины. Однако машина продолжала функционировать даже в экстремальных условиях, при резко выросших коррупции и некомпетентности высшего руководства. И это значило, что Россия действительно стала другой, сменив старомосковский кафтан на мундир империи.
Трудно сказать, насколько своим высоким предназначением проникся Петр II, поскольку он умер в слишком молодом возрасте. В любом случае его краткое царствование позволило несколько «выпустить пар», накопившийся у сторонников московских традиций, ничего не меняя при этом кардинально.
Анна Иоанновна также воспринималась как сторонница старомосковских традиций, хотя за два десятилетия своего вдовства прониклась Европой гораздо глубже, нежели Петр I. И конечно, сколько бы немцев ее ни окружало, как хозяйка Российской империи в своей политической практике она руководствовалась именно российскими интересами.
События 1740–1741 годов можно трактовать как борьбу между двумя ветвями Романовых – Иоанновичами и Петровичами, хотя такая трактовка отражает лишь малую грань исторических реалий. Иоанновичи уже не могли выступать как сторонники старомосковской линии, поскольку даже по крови были в гораздо большей степени иностранцами. Дочь же Петра I и Екатерины – Елизавета, напротив, воспринималась как хранительница национальных традиций.
Пожалуй, именно в 1740–1741 годах вопрос о чистоте крови и засилье немцев впервые из умозрительных разговоров стал частью политической практики, сыграв не последнюю роль в перевороте, вознесшем на престол «дщерь Петра Великого».
Вторично в аналогичной плоскости вопрос прозвучал в 1762 году, когда наполовину (если не на три четверти) немца Петра Федоровича обвинили в обслуживании прусско-немецких интересов. В результате патриотично настроенные заговорщики привели к власти уже стопроцентную по крови немку Екатерину II. Очередной парадокс заключался в том, что реально курс в отношении Пруссии поначалу не изменился, но использование во внутриполитической борьбе подобной карты себя оправдало.
Павел I, сколько бы и какой крови в нем ни было, какими бы иноземными символами (например, мальтийскими) он ни увлекался, ставил национальные интересы на первое место, а потому радикально поменял внешнеполитические интересы, что, собственно, и привело его к гибели.
И особо показательно смотрится фигура Александра I. Вступив в политическую борьбу практически поневоле, в дальнейшем он воспринимал свое правление как служение – такое же, как в армии или государственных учреждениях, только более трудное и ответственное.
Поклонник французских просветителей, тонкий дипломат, мистик и вообще человек, мало напоминающий почвенного русского самодержца, в самый критичный момент своей жизни царь нашел в себе достаточно сил, чтобы действовать именно как национальный правитель. И привел империю к одному из высших триумфов в нашей истории – победе над Наполеоном.
В конце жизни он часто говорил, что отслужил 25 лет, а в армии после 25 лет дают отставку. От этих его рассуждений и родилась легенда, что самодержец российский лишь имитировал свою кончину и прожил до 1864 года в Сибири под именем старца Федора Кузьмича.
Кажется, кончина Павла I подавляюще подействовала на всех его сыновей, так что перспектива занять престол внушала им едва ли не ужас.
Отсюда и поведение двух братьев Александра I – Николая и Константина, которое казалось необычным и лицемерным В.И. Ленину, не понимавшему, как можно отказываться от власти. Надо вспомнить, что и сам Николай I в роковой день 14 декабря 1825 года готовился к смерти, однако не отступил, не столько даже умом, сколько «шестым чувством» понимая, что от его действий зависит судьба России.
Именно ответственность за судьбу России фактически и свела его в могилу, когда в разгар Крымской войны он вдруг осознал, что все его победы и достижения пошли прахом. «В плохом состоянии оставляю я тебе дела, Сашка», – совсем не немецкая фраза, сказанная им сыну перед смертью.
Александр II, уступая отцу в силе характера, упорно и целенаправленно двигался путем, который считал правильным, расплатившись за относительный успех реформ своей жизнью. В какой-то степени смерть царя-Освободителя стала своего рода искупительной жертвой, приостановившей сползание страны в революцию и междоусобицу.
Царь-Миротворец – Александр III, русский на 1/128 – воспринимался и воспринимается как своего рода квинтэссенция национальной традиции. И он тоже последовательно шел путем долга, оставив своему сыну и преемнику вполне благоустроенное и динамично развивающееся государство.
Фигура Николая II смотрится на фоне предшественников с особым трагизмом. Методичный и трудолюбивый администратор, худо-бедно, но умевший разрешать сложные проблемы и ситуации, он в какой-то момент просто устал нести бремя власти и отказался от нее, позволив убедить себя, что так будет лучше для России.
Биографии других Романовых добавляют дополнительные психологические и политические нюансы в определяющую для правящего семейства идею служения. Многие великие князья тоже пытались жить в свое удовольствие, конфликтовали с главой Императорского дома, превращались в либералов, но в критические для Родины моменты (или же просто становясь с годами мудрее) почти всегда возвращались на дорогу служения.
И снова роковой вехой все закончилось в 1917 году.
Отречение императора словно избавило династию от оков служения, превратив Романовых в одно из заурядных обедневших семейств Европы. Но еще более резко и трагично изменилась судьба России. «Самодержавие – Православие – Народность» срочно меняли на «Свободу – Равенство – Братство».
Не прижилось, точно так же как не прижились выбранные в качестве суррогатов государственного гимна «Марсельеза» с «Интернационалом».
Судорожная попытка Временного правительства предложить наскоро сформулированную государственную идею завершилась неудачей. Что до большевиков, то фактически подобранную на дороге власть они воспринимали как случайный подарок. Первые три года своего правления ленинцы оказались поглощены проблемами выживания, а их действия во внешней и внутренней политике определялись тактикой, которую можно сформулировать как игру на обострение. И при этом, чувствуя себя «халифами на час», они совершенно не думали о стратегии, заготавливая в заграничных банках финансовые резервы на случай собственного падения.
Понадобилось не менее десяти лет, прежде чем в государственной идеологии снова стала доминировать идея патриотизма, пускай не русского, а советского. Хотя отношение к русскому народу как к боеприпасам для мировой революции ушло еще позже.
Советская система при всей ее недемократичности обеспечивала преемственность власти, ее персонификацию и следование определенным традициям, основанным все же на патриотических ценностях. Тех ценностях, при которых именно русское государственнообразующее начало являлось превалирующим, отодвигая на задний план конкретную национальную принадлежность высшей элиты. И в этом советская империя сближалась с российской. Будучи по крови скорее немцами, чем русскими, Романовы успешно отстаивали российские имперские интересы, обретая достойных сподвижников в лице таких деятелей, как швейцарец Лефорт, шотландцы Гордон и Ласси, грузин Багратион, армянин Лорис-Меликов, не говоря уж о бесконечных шеренгах немцев. Советская же имперская идея обрела свою завершенную форму при чистокровном грузине Иосифе Сталине, среди сподвижников которого можно увидеть не только русских, но и украинцев, белорусов, армян, даже латышей и поляков.