Так тебя я люблю,
Что ночами на сплю,
Сохну с горя у всех на виду.
Вот и голос сорвал, и хриплю, и сиплю.
Ох, я дров нарублю, я себя погублю,
Но тебя украду, увезу.
Я женихов твоих — через колено,
Я папе твоему попорчу кровь.
О, выйди, выйди, выйди, Аграфена,
О, не губи разбойничью любовь.
Ей-ей-ей, трали-вали
Кабы красна девица жила в полуподвале,
Я б тогда на корточки
Приседал у форточки,
Мы бы до утра проворковали.
Ты, звонарь-Пономарь, не кемарь!
Звонкий колокол раскочегаривай.
Ты очнись, встрепенись, гармонист,
Переливами щедро одаривай.
Мы беду навек спровадили,
В грудь ей вбили кол осиновый.
Перебор сегодня свадебный,
Звон над городом малиновый.
Эй, гармошечка, дразни, дразни,
Не спеши, подманивай.
Главный колокол, звони, звони,
Маленький подзванивай.
В заповедных и дремучих
Страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей,
На проезжих сеет страх:
Воют воем, что твои упокойники…
Если есть там соловьи то разбойники.
Страшно, аж жуть!
В заколдованных болотах
Там кикиморы живут.
Защекочут до икоты
И на дно уволокут.
Будь ты конный, будь ты пеший — заграбастают,
А уж по лесу — так лешие и шастают.
Страшно, аж жуть!
И мужик — купец иль воин —
Попадали в темный лес.
Кто за чем: кто с перепою,
А кто сдуру в чащу лез.
По причине попадали, без причины ли,
Только всех их и видали, словно сгинули.
Страшно, аж жуть!
Из заморского из лесу,
Где и вовсе сущий ад,
Где такие злые бесы,
Что друг друга не едят,
Чтоб творить им совместное зло потом,
Поделится приехали опытом.
Страшно, аж жуть!
Соловей-разбойник главный
Им устроил буйный пир,
А от них был змей трехглавый
И слуга его — вампир.
Пили зелье в черепах, ели бульники,
Танцевали на гробах, богохульники.
Страшно, аж жуть!
Змей-Горыныч взмыл на древо,
Ну — раскачивать его:
«Выводи, разбойник, девок,
Пусть покажут кой-чего,
Пусть нам лешие попляшут, попоют,
А не то я, матерь вашу, всех сгною!»
Страшно, аж жуть!
Соловей-разбойник тоже
Был не только лыком шит,
Свистнул, гикнул, крикнул:
«Рожа, Гад, заморский паразит,
Убирайся отсюда, уматывай,
И вампира с собою прихватывай!»
Страшно, аж жуть!
Все взревели, как медведи:
«Натерпелись столько лет!
Ведьмы мы аль не ведьмы,
Патриотки или нет?
Налил бельма, ишь ты, клещ, отоварился,
Да еще на наших женщин позарился!..»
Страшно, аж жуть!
И теперь седые люди
Помнят прежние дела:
Билась нечисть грудью в груди
И друг друга извела.
Прекратилися навек безобразия.
Ходит в лес человек безбоязненно.
И не страшно ничуть!
КАЛЕЙДОСКОП
Дела семейные
А ну, отдай мой каменный топор
И шкур моих набедренных не тронь.
Молчи, не вижу я тебя в упор.
Или в пещеру, поддержи огонь.
Выгадывать не смей на мелочах,
Не обостряй семейный наш уклад.
Не убрана пещера и очаг,
Разбаловалась ты в матриархат.
Придержи свое мнение,
Я — глава, и мужчина — я.
Соблюдай отношения
Первобытнообщинные.
Там мамонта убьют, поднимут вой,
Начнут добычу поровну делить.
Я не могу весь век сидеть с тобой,
Мне надо хоть кого-нибудь убить.
Старейшины сейчас придут ко мне.
Смотри еще не выйди голой к ним.
Век каменный, а не достать камней.
Мне стыдно перед племенем своим.
Пять бы жен мне — наверное,
Разобрался бы с вами я!
Но дела мои скверные,
Потому — моногамия.
А все твоя проклятая родня…
Мой дядя, что достался кабану,
Когда был жив, предупреждал меня:
Нельзя из людоедок брать жену.
Не ссорь меня с общиной — это ложь,
Что будто к тебе кто-то пристает.
Не клевещи на нашу молодежь,
Она — надежда наша и оплот!
Ну, что глядишь — тебя пока не бьют.
Отдай топор, добром тебя прошу.
И шкур не тронь, ведь люди засмеют.
До трех считаю, после — задушу.
Возвращаюсь я с работы,
Рашпиль ставлю и стены.
Вдруг в окно порхает кто-то
Из постели от жены.
Я, понятно, вопрошаю: «Кто такой?»
А она мне отвечает: «Дух святой».
Ох, я встречу того духа.
Ох, отмечу его в ухо.
Дух — он тоже духу рознь.
Коль святой, так Машку брось.
Хоть и кровь ты голубая,
Хоть и белая ты кость
До Христа дойду и знаю:
Не пожалует Христос.
Машка — вредная натура,
Так и лезет на скандал.
Разобиделася, дура,
Вроде, значит, помешал.
Я сперва, конечно, с лаской:
То да се.
А она к стене с опаской:
«Нет, и все!»
Я тогда цежу сквозь зубы,
Но уже, конечно, грубо:
«Хоть он возрастом и древний,
Хоть годов ему тыщ шесть,
У него в любой деревне
Две-три бабы точно есть!»
… Я к Марии с предложеньем
(Я на выдумку мастак):
Мол, в другое воскресенье
Ты, Мария, сделай так:
Я потопаю под утро, —
Мол, пошел…
А ты — прими его как будто,
Хорошо?
Ты накрой его периной
И запой — тут я с дубиной.
Он крылом, а я — колом.
Он псалом, а я — кайлом!
Тут, конечно, он сдается.
Честь Марии спасена!
Потому что мне сдается,
Этот ангел — сатана.
Я влетаю с криком, с древом,
Весь в надежде на испуг.
Машка плачет. «Машка, где он?»
«Улетел желанный дух!..»
«Как же это я не знаю?
Как успел?»
«А вот так вот, — отвечает, —
Улетел.»
Он псалом мне прочитал,
И крылом пощекотал…
— Так шутить с живым-то мужем?
Ах ты скверная жена!
Я взмахнул своим оружьем:
Смейся, смейся, сатана!
Как-то вечером Патриции
Собрались у Капитолия
Новостями поделиться — и
Выпить малость алкоголия.
Не вести ж бесед тверезыми?
Марк-Патриций не мытарился,
Пил нектар большими дозами
И ужасно нанектарился.
И под древней под колонною
Он изверг из уст проклятия:
«Ох, с почтенною Матреною
Разойдусь я скоро, братия.
Она спуталась с поэтами,
Помешалась на театрах.
Так и шастает с билетами
На приезжих гладиаторов.
Я, кричит, от бескультурия
Скоро стану истеричкою.
В общем, злобствует, как фурия,
Поощряема сестричкою.
Только цикают и шикают…
Ох, налейте мне двойных!
Мне ж рабы в лицо хихикают.
На войну б, да нет войны.
Я нарушу все традиции,
Мне не справиться с обеими.
Опускаюсь я, Патриции,
Дую горькую с плебеями,
Я ей дом оставлю в Персии,
Пусть берет сестру-мегерочку…
На отцовские сестреции
Заведу себе гетерочку.
У гетер хотя все явственней,
Но они не обезумели.
У Гетеры пусть безнравственней,
Зато родственники умерли.
…Так сумею исцелиться я,
Из запоя скоро выйду я…»
И пошли домой Патриции,
Марку пьяному завидуя.
Сто сарацин убил во славу ей,
Прекрасной даме посвятил я сто смертей,
Но наш король — лукавый сир,
Затеял рыцарский турнир.
Я ненавижу всех известных королей!
Вот мой соперник — рыцарь круглого стола.
Чужую грудь мне под копье король послал.
Но в сердце нежное ее
Мое направлено копье…
Мне наплевать на королевские дела!
Герб на груди его — там плаха и петля.
Но будет дырка там, как в днище корабля.
Он — самый первый фаворит,
К нему король благоволит.
Но мне сегодня наплевать на короля!
Король сказал: «Он с вами справится шаля, —
И пошутил: — пусть будет пухом вам земля».
Я стану пищей для червей,
Тогда он женится на ней…
Простит мне бог, я презираю короля!
Вот подан знак. Друг друга взглядом пепеля,
Коней мы гоним, задыхаясь и пыля.