И стою перед ним… Лицом к лицу. С зареванными глазами и потеками туши на щеках. А она точно потекла, я знаю это.
– Дианка, ты чего? – спрашивает он, тут же меняясь в лице. Подходит ближе, кладет руки мне на щеки и стирает мокрые дорожки пальцами, внезапно добивая меня этим жестом. Я тут же начинаю плакать еще сильнее, прямо в его руках! Это очень неожиданно для меня, но ничего, совершенно ничего не могу поделать с эмоциями! Смотрю на его обеспокоенность и не понимаю, почему так происходит. Он ведь всегда был со мной таким, но кто тогда был всю нашу прогулку рядом с Викой?
– Пусти, Дим, я пойду, – пытаюсь отстраниться, но он не пускает.
– Ни фига, говори давай, что такое? Ты убегаешь, рыдаешь, а теперь «отпусти»? Тебе Даня сказал что-то? Так я ему быстро ноги сломаю, он и так весь день бесит меня, липнет к тебе, – рычит Дима.
– Он липнет? – внезапно для самой себя я просто взрываюсь. – Это он липнет? Да по сравнению с Викой он меня даже не трогает! Сидите как голубки, а ты и рад стараться, да? Улыбается, под ручку с ней ходит, комплименты слушает. А чего ты тогда сюда пришел? Иди к Вике! Вам же явно интересно вместе, вот и топай! А я сама как-нибудь, ясно тебе?
К концу монолога голос уже дрожит, а вся спесь спадает. Я понимаю, что натворила, только когда уже все высказала, и теперь мне хочется не просто уйти, а сбежать к чертям собачьим отсюда, вернуться в отель, закрыться в номере и спрятаться под кроватью. И не вылезать до тех пор, пока они все дружно не улетят в другой город.
– Да не рад я! – внезапно говорит Горин, тоже эмоционально. – Она как пиявка ко мне присосалась, ну что мне ее, матом послать, что ли? Она вроде как подруга твоя, некрасиво. Под руку она меня взяла, потому что чуть не грохнулась, попросила помочь. А потом я вообще не знаю, что ей надо было, я толком не слушал ничего, только смотрел, как к тебе Родин клинья подбивает, и думал, как бы руки ему не вырвать.
– Не надо оправдываться, всё, – качаю головой и вздрагиваю от резкого порыва ветра и разразившегося где-то совсем недалеко грома. – Просто отпусти меня.
– Стоять, Громова, – выдает Дима, и я вижу, как на его лице цветет просто потрясающая улыбка. Счастливая, широкая, искренняя. Это очень плохой знак, очень-очень плохой. – А ты что, ревнуешь?
Именно этого я и боялась больше всего. Его осознания.
– Я? – пытаюсь посмеяться. – Не неси чепухи!
Делаю пару шагов от него, разворачиваюсь, чтобы уйти. Еще секунда – и у меня не будет никаких аргументов, надо сматываться.
Но у Горина, видимо, какие-то свои планы на этот разговор, потому что он снова хватает меня за запястье, разворачивает к себе одним рывком и… целует.
Вот так с лету, обхватив за шею и талию, просто набрасывается на мои губы, словно ему хоть кто-то вообще это разрешал. Словно я давала добро на поцелуи или…
Или к черту все это, когда он так целует.
Его руки горячие, а капли, срывающиеся с неба, просто жутко ледяные.
Все, что мы делаем, ужасно неправильно, потому что еще минуту назад мы ссорились и, что уже скрывать, жутко ревновали друг друга, а тут…
Но от такого поцелуя отказаться невозможно, и вся непогода, все недомолвки и все прочее просто не имеют больше никакого значения.
Я просила Горина никогда не целовать меня, а сейчас готова умолять, чтобы он никогда в жизни не отрывался от моих губ.
Я привстаю на носочки, чтобы нам обоим было удобнее, и чувствую, как Дима наклоняется ко мне, отчего улыбаюсь прямо в поцелуй.
Дождь становится сильнее, он заливает уже даже наши лица, а мы начинаем дрожать от холода. Мурашки от поцелуя обнимаются с мурашками от прохлады, чтобы согреть друг друга, как и мы с Гориным прижимаемся ближе ровно с той же целью.
– Ревновала? Правда? – отрывается от меня на миллиметр и спрашивает на выдохе.
Я ни черта не понимаю, что он хочет от меня, ничего не слышу…
– Что?
– Малышка, ты правда ревновала?
– Я… да, – киваю ему, глядя в глаза и хмурясь от дождя, – очень сильно.
– Моя девочка, – выдыхает он в губы и снова целует. Еще слаще и еще сильнее, но спустя несколько секунд ливень становится таким сильным, что стоять под ним уже просто невозможно.
Со счастливой улыбкой на лице Горин отрывается от меня, хватает за руку, и мы бежим в сторону кофейни, откуда я хотела испариться несколькими минутами ранее.
Наверное, для всех это будет выглядеть странно, но… Так все равно, если честно! Впервые в жизни настолько плевать, что подумают обо мне другие, что я, ни секундочки даже не задумываясь, бегу за Гориным, отчего-то изнутри наполняясь счастьем.
Возможно, я совсем с катушек съехала, но сейчас мне просто очень хорошо.
Глава 32Марина
Так необычно…
Я со всей командой полетела на выездную серию игр просто потому, что Витя чуть ли не поставил перед фактом, а я… Кажется, я даже не собиралась отказываться и отправилась в путь с удовольствием.
Димка уже даже не скрывает, что подозревает между нами с Виктором какие-то отношения, хотя понятия не имею, о чем он. Отношений-то по факту никаких нет. Кажется.
Вообще тут черт ногу сломит, честно признаться. Мне кажется, ни я, ни Витя толком не понимаем, что между нами. Просто живем и поступаем так, как того хочется. Вот и все.
После того жуткого случая у ледового дворца, когда приехал Паша… Боже. Это было ужасно. Я не думала, что Громов бывает таким злым и даже жестоким, но, честности ради, это ни на сантиметр не оттолкнуло меня от него и не напугало. Он встал на мою защиту и сделал это ровно так, как посчитал нужным, и я не собираюсь его за это осуждать. Наоборот. Я успокаивала его еще около часа, потому что от нервов его потряхивало.
Потом мы поехали к его знакомым, и я долго-долго давала показания о преследовании и даже угрозах. Показала записки, которые сохраняла какое-то время, фото, сообщения. По возможности меня обещали не трогать, но в любом случае без показаний не обойтись.
Нам обещали, что как только Павел придет в себя в больнице, сразу поедет в тюрьму. Кажется, как-то так, я не особо вникала. Оказалось, что за преследование тоже есть статья, и Витя обещал, что добьется всей строгости, учитывая то, что он еще и угрожал и подрывал мое здоровье.
А потом… Мы долго разговаривали с Витей о той ситуации, что случилась со мной в прошлом. Так вышло, что Паша вновь разбередил еще не зажившие раны. В тот день действительно была годовщина аварии и, соответственно, гибели нашего неродившегося сына.
В общем, мы поехали на кладбище… Это был первый раз за долгие годы, когда я впустила мужчину так глубоко в свою жизнь. Никого и никогда. И я даже не была готова к тому, что когда-нибудь смогу это сделать.
Но Громов… он не спрашивал разрешения войти в мою жизнь. Этот наглец даже не постучал в дверь и не постоял на пороге. С ноги ворвался и стал устанавливать тут свои порядки. И я бы могла возмутиться, но… Эти порядки стали делать и мою жизнь лучше. И пытаться бороться я перестала. Потому что в какой-то момент поняла, что меня абсолютно все устраивает.
И это был первый раз, когда я не впала в истерику на кладбище. Я плакала на груди у Громова, пока он гладил меня по волосам и целовал в макушку, а потом мы положили букет цветов и уехали с мыслью, что душа маленького человека обязательно вернется в мою жизнь в каком бы ни было обличии.
Вдруг стало спокойно. Так тихо-тихо, как будто кто-то отключил все звуки. И сердце стало стучать ровнее, и мысли чище… Все еще не представляю, каким образом Витя так на меня влияет, но мне и правда хорошо с ним.
А сейчас я сижу на балконе в номере гостиницы, которую снимает «Феникс», и читаю книгу, заливая свою душу вкусным кофе. Витя на тренировке с мальчиками, завтра у них игра, которая внезапно перенеслась на утро, а потом мы снова едем в другой город. Это все так интересно… Поездки, игры, борьба. Я всегда интересовалась успехами племянника, а сейчас меня затянуло еще сильнее. Вплоть до того, что я постоянно проверяю турнирную таблицу, переживая, не подобрались ли какие-то из соперников к нам ближе. С ума сойти, насколько сильно ты вливаешься в жизнь человека, как только в него…
– Что… – шепчу сама себе, убирая книгу на колени. – Что ты собиралась подумать, а, Горина? Мало ты боли другим людям принесла, еще Громову жизнь испортить захотела?
Разговаривать самой с собой давно вошло в привычку. Я пытаюсь отмахнуться от невысказанных мыслей, убираю книгу в сторону, встаю, чтобы вернуться в номер, и вскрикиваю, замечая стоящего в балконных дверях Громова. Он опирается плечом на косяк и стоит, сложив руки на груди, глядя на меня с улыбкой. А у меня к нему миллион вопросов вообще-то!
– Ты как тут? А как вошел? А почему не предупредил?
– А почему ты не хочешь портить мне жизнь? – вдруг усмехается он, игнорируя все мои вопросы и задавая свой. Черт… пора прекращать говорить с самой собой, это играет злую шутку.
– Не понимаю, о чем ты, – улыбаюсь натянуто и хочу пройти мимо него в номер, но он останавливает меня, обнимая за талию, и смотрит точно в глаза, снова убивая пронзительным взглядом.
– Марин, – говорит он. Держит крепко, не вырваться. Хотя было бы желание… – Нам не по пятнадцать лет, чтобы предлагать друг другу встречаться. Да и я, наверное, не тот человек, кто мог бы стать по-настоящему тем мужчиной, которого ты заслуживаешь. Но… я готов пробовать становиться именно таким. Если ты мне сейчас скажешь, что у меня есть шанс. И что твои слова про «портить жизнь» я расшифровал для себя правильно, – улыбается он.
– Вить, но я… ты… – Хочу сказать ему, что я не готова быть обузой в его жизни, хочу признаться, что боюсь, что все испорчу и не смогу быть по-настоящему хорошим спутником и той, которая нужна Громову. Но с другой стороны, никто не торопит ведь, правда? И жизнь завтра не заканчивается. И расстаться всегда можно, если вдруг что-то не выйдет. И сейчас ведь нам и правда очень хорошо вместе, а вдруг это выльется во что-то большое и светлое? В то самое, во что я давно не верю, но вдруг? Сейчас такое ощущение, словно где-то вдалеке у меня появился огонек надежды, за который я готова крепко-крепко ухватиться. Именно поэтому я говорю: – Если только ты не боишься ввязываться в эту авантюру.