– Нет, – ответила Мария. – Пойми, за тебя я была спокойна, а он бы… погиб. Ты еще слишком молодая, чтобы понять. И слишком молодая, чтобы простить.
От злости и ярости Лизу колотило.
Все о себе: «так получилось», «не могла его оставить», «любила до смерти», «судьба» и все остальное.
«Правильно говорила мам-Нина, что она страшная эгоистка. Так и есть. Ну и черт с ней. Завтра уеду».
И опять не встала, не подошла, не обняла…
А Лиза ждала. Не нравоучений и советов, а совершенно другого. Все время их разговора ждала. Весь вечер.
Но снова не получилось.
Когда Лиза проснулась, на часах было почти десять. Значит, будить ее мать не осмелилась, и тащить в больницу к своему любовнику тоже.
«Ну и отлично, – думала Лиза со злостью. – Сейчас разбужу Дымчика, попьем чаю, соберем вещи – и тю-тю. Тю-тю, уважаемая или неуважаемая так называемая мамаша! Живите дальше. Любите своего любовника, мерзните в своей халупе, дружите с глухой Зинкой, а мы уезжаем».
Дымчик безмятежно спал. Лиза смотрела на него и думала, какой он красивый. И какой любимый…
Он вздрогнул и открыл глаза.
– Лизка? Ты?
Лиза рассмеялась:
– Нет, Мэрилин Монро!
Дымчик протер глаза, широко зевнул, потянулся и улыбнулся:
– А ты мне снилась!
– Я? – от удивления Лиза поперхнулась. – Интересно, в каком обличье?
– Не скажу, – зажмурившись, ответил он. – Но ты была прекрасна!
Лиза не нашлась что ответить.
– Иди ко мне, – сказал он.
– Раскладушка, – хриплым от волнения голосом ответила Лиза, – раскладушка развалится.
– Ну и черт с ней, – хмыкнул Дымчик. – Не наша же, чужая.
Он внимательно посмотрел на нее и повторил:
– Ну? Иди!
Лиза осторожно примостилась рядом. В спину врезалась алюминиевая основа, заскрипели пружины.
Лиза застыла и закрыла глаза.
Ей было страшно.
Но его руки и губы были нежными, ласковыми, осторожными и, как ни странно, очень умелыми…
«Когда он успел научиться? – мелькнула мысль. – Сколько женщин у него было? Кажется, много…»
Спустя пару минут послышался треск разрываемой ткани, и они с грохотом рухнули на пол.
Сначала замерли, а через минуту начали хохотать.
– В комнату, – задыхаясь от смеха, скомандовал Дымчик. Охая и потирая ударенный бок, поднялся с пола. – Иначе будем иметь дело с зэчкой Зинаидой. А не хотелось бы.
Он подал ей руку.
На старый затертый палас бросили одеяло.
– Половое грехопадение, – усмехнулась Лиза. – В прямом и переносном.
Они лежали, крепко обнявшись. За окном угрожающе завывал ветер, мелко дрожали стекла.
– Встаем? – вздохнул Дымчик. – А то я усну. Сначала усну, а потом замерзну. Или наоборот. Как думаешь, есть разница?
Быстро одевшись, Лиза поспешно свертывала одеяло.
– Давай побыстрее уедем, – сказала она.
– Даже не попрощаешься? – удивился он. – Что-то случилось, а я, как обычно, проспал? Ладно, как скажешь. Может, оставим записку?
Лиза мотнула головой.
– Нет, и так все понятно. А если не понятно,– поймет, когда увидит, что уехали. Может, дойдет до нее,– вздохнула Лиза.– Дойдет, что могла бы и дома остаться, ведь дочка приехала. Мы ведь ненадолго и много не просили, всего-то один день! Один день провести вместе с дочерью! Но нет, планы не поменяла, рванула в больницу. Все правильно, он важнее! Он, а не я. Ну и черт с ней, аудиенция окончена.
Наспех глотнули чаю, съели по куску хлеба с вареньем, оделись, взяли сумки с вещами – и на пороге застыли.
– А ключи? – спросил Дымчик. – Ключи-то она не оставила.
– А что тут воровать? Да и вряд ли здесь у соседей воруют. Хотя кто их знает, эту публику.
– А шуба, Лиз? Мне что, ее обратно тащить? Потом тайком на вешалку у дяди вешать?
– Сам виноват. Идиотская затея, я сразу сказала! И шубу спереть, и сюда притащить. И ей подарить! Глупость какая!
– Да пропади она пропадом! – Он пинком загнал сумку в угол комнаты. – Все, валим отсюда!
На улице было холодно, но ветер стих, усердно наметав новые горы снега.
Лиза поежилась: бррр! Как можно здесь жить? Как можно к этому привыкнуть?
Мела поземка, дороги были не чищены (да и вряд ли их чистят), и они с трудом доползли до центральной, проезжей.
Голосовали, но машин было мало, а проезжающие не останавливались.
– Дымчик, мы здесь околеем!
– На полу не околели, так здесь дуба дадим, – кивнул он. – Вот ведь попали!
Наконец притормозил небольшой крытый грузовичок, и они забрались в кузов.
В здании вокзала было тепло, и, выпив чаю и съев по холодной и твердой как камень котлете, слегка отогрелись.
Знакомая буфетчица – все та же Красная Шапка – смотрела на них с подозрением и наконец не выдержала.
– Что так коротко погостили? – спросила она. – Плохо приняли?
– Нормально, – ответила Лиза. – Просто надо домой. Вы не в курсе, когда первый на Москву?
– Лильку ждите, – бросила буфетчица, – кассиршу. Скоро придет. Сына побегла кормить, он у нее болеет. Покормит и придет. Но первый, кажется, пятичасовой. Тот, что с остановкой.
Сели на деревянные неудобные стулья, взялись за руки и… уснули.
Разбудила их буфетчица.
– Эй, народ! – тормошила она их за плечи. – Просыпайтесь! Лилька пришла. Бегите за билетами, а то тут и останетесь. Тоже мне, спят как младенцы!
9
Билеты были только в общий, но они обрадовались и этому. Неужели скоро они будут дома, в Москве? Здесь, в этом ужасном поселке, в зачуханном буфете с немытыми окнами, провонявшем селедкой и тошнотворным кофе, в это не верилось.
Поверилось в поезде, когда они, держась за руки, улеглись на верхних полках напротив друг друга.
Снизу на них неодобрительно смотрели попутчики – по виду семейная пара.
– Чудики, – шепнула тетка мужу. – Странные какие-то.
Муж повел плечом.
– А чего странного? Просто молодые…
Попутчики почти без передышки жевали. Аппетитно ломали пресловутую жареную курочку, лущили отварные яйца, крупно резали пахнувшую чесноком колбасу. Дымчик глотал слюну и бросал жалобные взгляды на Лизу. Ей тоже хотелось есть, но с собой была только захваченная из Москвы пачка печенья и шоколадка «Аленка» – купить в буфете что-нибудь с собой, тех же бутербродов, не сообразили.
От печенья с шоколадкой есть захотелось еще сильнее.
Лиза, свесившись с полки, поинтересовалась, есть ли в поезде ресторан или хотя бы буфет.
– Мы не знаем, – недобро фыркнула тетка и с вызовом добавила: – Лично у нас все с собой! Свое, домашнее! Мы по общепитам не ходим!
Муж осуждающе посмотрел на нее, помотал головой и задрал кверху голову.
– Проголодались, ребята?
– Угу! – бросил грустный Дымчик. – Да и вы способствуете! То котлетами воняете, то колбасой!
Лиза занервничала, что назревает скандал.
Но нет, скандала не случилось. Муж захохотал, а после его воспоминаний («Тонь! А как мы, молодыми? Помнишь, из Севастополя ехали и жрать хотелось… А денег не было – все прогуляли!») – разжалобилась и недобрая тетка.
Вспомнила былое счастье, даже глаза увлажнились, – и принялась угощать молодежь. Положила на газету два яйца, два здоровенных, с ладонь, пирожка, оставшуюся котлету и куриную лапу. Представилась Тоней. Муж оказался Петровичем.
– Слезайте, – кивнула Тоня, – поешьте, а то и вправду, не ровен час, сознание потеряете!
Добрый Петрович сходил к проводнице и принес четыре стакана чая.
– И уж нас извините, – вздохнула Тоня, глянув на мужа, – любим мы поесть, да, Петрович? Прям любимое дело!
Дымчик не ждал повторного приглашения: моментально соскочил со своей полки, потер руки и жадно схватил котлету.
Смущенная Лиза взяла пирожок. Он оказался с капустой, ее любимый.
За чаем разговорились.
Оказалось, что едут они в Подмосковье, в Троицк – к родне, на свадьбу к племяннице.
– Ну и Москву посмотреть, ни разу не были! Жизнь прожили, а ни в Москве, ни в Питере не были, стыдоба, – смутился Петрович. – Да и вообще нигде не были, только рядом со своим городком да два раза в санатории, от завода. Один раз на Урале, второй в Белоруссии. Вот и все путешествия.
Тоня рассказала, что на Севере они почти всю жизнь.
– Смолоду, так что привыкли. Хотя родом с Рязанщины. Тут, на Севере, всю жизнь, родили двоих детей, дочку, – тут она вздохнула и коротко глянула на мужа, – и сына.
Петрович опустил глаза.
– Сын удачный, непьющий, недавно женился, – с нотками гордости рассказывала Тоня. – Девочку взял неместную: привез после армии из Краснодарского края. Снохе, конечно, тяжело – суровый климат. Рвется домой, к родне, теплу… Говорит, что море было близко, два часа езды, – и принимается плакать. Наверное, уедут, и мы их понимаем, – снова вздохнула она. – Не всем у нас нравится, не все приживаются. А там дом, сад, родня… Ну, пусть едут, а мы будем доживать, где привыкли.
И тут Тоня заплакала.
– А как мы без них? Не представляем… Сын – помощник, чуть что – рядом. А тут останемся на старости лет, да и внуки…
Петрович скорбно молчал.
– А дочка? – спросил Дымчик. – У вас же еще дочка? Или тоже уехала?
– Считай, что ее нет, – резко отрезал Петрович и, взяв газету, улегся на полку.
Лиза с Дымчиком переглянулись. Видимо, с дочкой было что-то не так, но больше вопросов не задавали.
«Скорее отсюда», – думала Лиза, глядя в окно.
От этого стылого холода, от злющих ветров, от необъятных сугробов.
От матери, которая так и не обняла ее, не прижала к себе, не покаялась.
К ночи стали укладываться. И опять мимо сновали нетрезвые мужчины, плакали младенцы, капризничали дети постарше. Бесконечно хлопала дверь вагона. Из тамбура несло табачным дымом и перегаром.
Пахло мочой, хлоркой, чужим потом и едой.
Уткнувшись лицом в подушку, Лиза думала: и что эта поездка была дурацкой ошибкой, и что ответы Марии ее совсем не успокоили – наоборот, и на сердце не полегчало, не потеплело, еще тяжелее стало… Она не хотела упрекать Марию, не хотела уличать, хотела лишь услышать ее правду и постараться понять. А поняв – простить, отпустить свою боль. Но не поняла и не простила.