Он обнял ее и крепко прижал к себе.
– Господи, как я соскучился, – прошептал Дымчик.
– И я, – жалобно всхлипнула Лиза и добавила: – Я больше.
В ту ночь он говорил ей те самые слова, которых ждет каждая влюбленная девушка.
Нет, он не расточал комплименты. Не называл ее пошловатыми словечками из лексикона влюбленных. «Киса», «зайка», «рыбка», «малыш»…
Дымчик никогда не был пошлым, за что ему большое спасибо.
Но была короткая и емкая фраза, от которой замерло сердце.
– Лиза, кажется, я тебя люблю.
– Кажется? – глупо хихикнула она.
– Это я от смущения, – ответил он и повернулся, чтобы закурить. В темноте вспыхнул красный огонек сигареты. – Я люблю тебя, – после недолгой паузы повторил Дымчик и глубоко затянулся. – Ты – самая лучшая из всех, кого я знаю. Самая честная, самая смелая. И самая красивая. Ты лучше всех, Лизка! И я сомневаюсь, что достоин тебя.
Лиза прижалась к нему и закрыла рот поцелуем.
– Молчи, – прошептала она. – Какой же ты дурачок!..
Засыпая, она повторяла, что все плохое пройдет, они выберутся, конечно же, выберутся! Из всего этого маразма, из этой дурацкой, противной, липкой лжи. Они во всем разберутся, всем объяснят, все разрулят, и все у них будет в порядке, они будут вместе и все друг другу простят. И их простят, правда? Они же хотели как лучше! Потому что все у них навсегда.
Теперь они встречались на Фрунзенской, в квартире Дымчика. Он был нежен, как настоящий влюбленный. По утрам, когда она спала, варил кофе и делал бутерброды. Красиво, не кое-как, раскладывал их на большом блюде и будил ее поцелуем.
– Лизка, завтрак готов!
Завтракали не торопясь. Смакуя, потягивали кофе, рассказывая друг другу смешные истории, приключавшиеся с их однокурсниками.
А однажды Дымчик спросил:
– Лиз, мать тебе не пишет?
– Нет.
– А ты ей?
– С какой стати?
– Ну-у-у, не знаю, мать все-таки…
– Я ее ненавижу. И никогда не прощу.
– Простишь, Лиз.
– Тебе-то откуда это знать?
– От дядькиной покойной жены. Мудрая была тетка. Она говорила: «Мы, бабы, всегда прощаем. Любить, может, и перестаем. А прощать – прощаем». И ты, Лиз, простишь.
– Это она тебе говорила? Ты ж сопливый тогда был совсем.
– Не мне, соседке, они на кухне сидели. Я только это и услышал. И запомнил.
– Нет, Дим, не прощу.
– Не зарекайся. Не зарекайся, Лиз.
– Ну все, хватит! – Лиза поставила на поднос недопитый кофе. – Все, тема закрыта.
О Ритке и связанных с ней предстоящих событиях они не говорили.
Ритка из дома не выходила. Какие прогулки, необходимые малышу? Ха! Неохота. Вообще ничего неохота. Ни-че-го, понятно?
Понятно…
Ритка валялась на диване, пила запрещенный кофе, ненадолго засыпала – и просыпалась в ужасном настроении, с помятым лицом и заплывшими глазами. Раздраженная, злющая, ненавидящая весь мир и обвиняющая всех в своих неудачах.
Проснувшись, сидела на кухне и постоянно что-то жевала: щелкала семечками, хрустела яблоками, грызла сухари или сушки. После нее оставались крошки, обрезки, шкурки, кожура и бесконечные фантики.
Потом ей становилось плохо и начинало тошнить, и она принималась рыдать.
Скрепя сердце и с трудом сдерживая раздражение, Лиза убирала за ней, уговаривала погулять, но Ритка злилась, обижалась, кричала, что Лиза ее не понимает, уходила к себе и хлопала дверью.
– У меня ноги болят! – кричала она. – И спину тянет! И вообще, мне плохо, это ты можешь понять, будущий врач? Господи, ну за что мне все это?
Лиза брала себя в руки, пыталась разговаривать спокойно, как разговаривают с больным человеком. Она ведь и вправду будущий врач: нужно иметь терпение. Врач – это отсутствие раздражения и нечеловеческое терпение, их этому учат. Больному всегда хуже, чем вам. Сочувствие и сопереживание – без этого не бывает хорошего врача.
Лиза старалась изо всех сил, но получалось не очень.
Она срывалась и начинала кричать.
– Воздух! – кричала она. – Свежий воздух и движение необходимы будущей матери и ребенку! А ты только жрешь и валяешься! А ноги будут болеть еще сильнее, уж поверь! Скоро начнется атрофия мышц, и ты вообще не сможешь ходить! А что ты ешь? Одно дерьмо, Рита! Молотишь все подряд, как мышь! Есть надо размеренно и аккуратно, и только то, что полезно…
Ответ был один:
– Хорошо тебе говорить! Ты-то свободна и развлекаешься! Я что, не понимаю, что ты ночуешь на Фрунзенской? Милуешься с моим законным, ха-ха, а я тут дохну!
Ничего не получалось: ни вытащить ее на улицу, ни засунуть полезное, ни заставить делать гимнастику.
– Не разродишься, – вздыхала Лиза.
– Наплевать, – фыркала Ритка. – Может, и к лучшему.
13
Странное дело, но почти два месяца Полечка не замечала, что происходит. Причина была: серьезно заболел Васильич.
Инфаркт. Цековская спецбольница, откуда Полечка не вылезала. Потом реабилитация в подмосковном санатории – разумеется, тоже в ведомственном.
Васильич капризничал:
– Гулять велели побольше, а что я там, один буду круги нарезать?
И увез Полечку с собой.
– А как же Ритуля? – растерянно бормотала она. – Мне ж надо к ней!
– Справимся, теть Поль, – отводя глаза, неуверенно отвечала Лиза. – Ты не волнуйся.
– А горячее? – не унималась Полечка. – А витамины? Фрукты, овощи? Ведь ей пока не почистишь, не порежешь и не подашь на тарелке, сама не возьмет! Ты ж ее знаешь! Может, Диму попросить? Все-таки муж… Только мне неудобно… Попроси ты, Лизочка?..
– Попрошу, – сквозь зубы бросала Лиза и кривилась: – «Не почистишь»… «Не подашь»… Ага… Ох, теть Поль! Как же так можно!
– Что уж есть… – виновато соглашалась Полечка. – Теперь-то куда деваться? Беременная все-таки…
Однажды Лиза столкнулась с Полечкой у дома Дымчика: та приехала в Москву заплатить за квартиру.
Хорошо, что вовремя увидела! Спряталась за скамейку, и Полечка, сосредоточенная на своих мыслях, ее не заметила.
От Ритки Лиза узнала, что с матерью они встретились в городе, в кафе. Поели, поговорили, прошлись по магазинам.
Расстались в хорошем настроении. Ритка получила почти светское времяпрепровождение, а Полечка налюбовалась любимой дочкой.
«Поправилась, конечно, не в меру, – расстраивалась Полечка, – но что поделать…»
Сама помнила, как рот не закрывался: жевала все время – то одно, то другое. Так у многих.
А все равно хорошенькая Ритка! Глаза яркие, синие, как у отца. Губы тоже яркие, как малинки. Носик хорошенький, вздернутый – это уже от Полечки, их родовой, курносый и конопатый. Волосы хоть и потускнели, но все равно отдают золотом. Вот только кожу жалко, чудесную, нежную, почти прозрачно-белую Риткину кожу: на лице у дочки цвели неровные коричневые пятна.
Но и это пройдет. Как родит, все вернется – и кожа, и вес. И Риткино веселье, и жизнелюбие, и все остальное.
Если силы останутся после бессонных ночей…
Ох, жизнь… Но как уж есть. Больше печалило и огорчало Полечку здоровье мужа. Вернее, отсутствие этого самого здоровья.
Сдал Васильич после инфаркта. Боится всего: шагу лишнего ступить, кусочек лишний съесть… Держится за жизнь, хочет быть как прежде. Не понимает, что как прежде никогда – да и никто – уже не будет… Годы берут свое, и Полечка это чувствует.
Все стало тяжело – ну просто все. Все то, что раньше, еще пару лет назад, было тьфу – ерундой, мелочью, копеечным делом, – теперь стало почти непосильным. Полечка была легкой на подъем, и вот… Нервы, все нервы. Сначала эта дурочка всю душу перевернула. Слава богу, что так все закончилось, что Димка женился. Легко согласился, а ведь избалованный. Ритка ему не пара, это понятно…
И любви там никакой нет, Полечка это видит. Ее дурочке всегда нравились крепкие накачанные самцы, а тут Димка – с его нежным личиком, длинными волосами и худосочной фигурой. Совсем не Риткин типаж, совсем.
«Но все в жизни бывает, – вздыхала Полечка. – Кто их, молодых, разберет? Скорее всего, переспали разок-другой – молодость! – Ритка и залетела».
Зятя своего она не понимала: странный парень этот Дима. С одной стороны, избалованный, а с другой… Не капризный, ничего не требует: ни денег из родителей не тянет, ни машины ему не надо. Всего хватает. Можно сказать, что скромный. Умный, образованный, начитанный. Кино странное любит, совсем непонятное. Полечка минут десять посмотрела и ничего не поняла, а он был в восторге.
Ничего нет у них с Риткой общего. Ну, если только дите…
А ведь Ритка детей совсем не хотела: «Не буду рожать, и не жди! На черта мне эти пеленки ссаные и сопли зеленые, тьфу!»
Полечка нервничала: как же так, не будет у нее внуков? Ой, не дай бог! А тут – нате вам, рожать собралась. Не на аборт побежала, а рожать!.. Димка уговорил?.. А ему это зачем?.. Жизнь у него прекрасная, свободная, зачем ему этот ребенок?
Ничего Полечка не понимала. Знала только, что ребеночек этот нужен ей, Полечке. Вот она-то его залюбит-зацелует! Как дурочку свою когда-то… Только бы сил хватило и Васильич не подвел. Иначе как справиться с ними со всеми?
А то, что дочка подкинет ей дитенка, Полечка не сомневалась – свою Ритку она знала хорошо.
Слава богу, что денег хватит, сваты не подведут. Да и Васильичу в радость, он деток любит. Встреться они лет на пятнадцать раньше – родила бы и не задумалась, а как был бы счастлив Васильич!
Но нет, не судьба, и неча бога гневить. Скажи спасибо, что вообще встретились и все сложилось! А так бы и ходила в свою аптеку, и куковала в своей коммунальной, копейки считала… Ох, не приведи господи.
Ничего, она справится. Всю жизнь справлялась и не ныла. Все на себе тянула, только чтобы у Риточки все было, только бы не хуже, чем у других!
Смотрела на соседскую Лизку – девочку эту несчастную… Вот как бывает: ни матери родной, ни одежи хорошей, ни еды… А у них – слава богу, у них все хорошо!
В общем, опять все на ней, на Полечке, хорошо, что не привыкать. Отдохнула пару лет – и вперед.