ведомственной? Ты думаешь, там лучшие врачи? Не уверена! К ним, знаешь ли… обычные доктора относятся с легким пренебрежением. Все блатные, а это, как понимаешь…
– Брось, – ответила Полечка, – а то я сама не понимаю. Все-таки около медицины всю жизнь, всего повидала… Ладно, Лиз. Не обо мне. Я как-нибудь… Но в обычную не пойду. Вонь, палаты на десять человек, медсестры и няньки хамят, вымогают! Нет, ни за какие коврижки. Належалась я в обычных районных, вспомнить страшно… А нам, Лизок, документы надо собирать. И побыстрее.
– Какие документы? – не поняла Лиза.
– В Дом малютки. Ты ж понимаешь, что некому, кроме меня. А про меня нечего говорить: полгода максимум обещают, и то я из них вытрясла, ни за что не признавались. И про папашу этого говорить нечего – только и смог, что заделать! А на все остальное твой дружок не способен. Ему самому впору сопли подтирать, тот еще герой. И что моя дура в нем нашла? Не понимаю… Всегда сильные нравились, крепкие, а тут этот задохлик.
Полечка перевела дух, хлебнула из кружки.
– И родители его… Вот ответь: им это надо? Ни разу не прилетели на внучечку посмотреть! Скажи им сейчас – рассмеются! Внучку забрать, ага, как же! На кой им она?.. – Она горько усмехнулась. – Вот и выходит, что некому, кроме родного государства, на него вся надежда. Только бы не отказали. А то скажут – одна бабка, вторая. Да еще и отец! Ведь знала я, чувствовала! Не будут они жить, не будут! Не пара они, это ж все видели! Какой из него, хлюпика, муж? И какой отец?
– Ты права, не отец, – сказала Лиза. – Димка не отец Анечки.
Полечка растерянно хлопала глазами.
– Ты что, Лиз? Что несешь? Как не отец?
– А так, – спокойно ответила Лиза. – Полечка, это все постановка. Димка тут вообще ни при чем. Пришла Ритка, устроила истерику: залетела, парень бросил, и куда теперь? Аборт делать поздно, врачи не берутся, а мать – то есть ты – убьет. И вообще – зачем ей ребенок? Надеялась, что ты заберешь, не оставишь. А Маргарита Анатольевна вернется в свою беспечную жизнь. Зная Ритку, Димку я отговаривала. Понимала, что ничем хорошим это не кончится. Да и такой грандиозный обман!.. Свадьба эта, ресторан, подарки, приезд родителей… Но ты же знаешь, ей на все наплевать. Димка испугался, хотел дать заднюю, – но как же, отпустит она, разожмет челюсти! Обещал – женись. Ну и женился, дурное дело нехитрое. Такая история, Полечка. Так что Димка и его родители отпадают. Но Дом малютки… Это же невозможно, Полечка!
– Пока жива – внучка будет со мной, – ответила Полечка и повторила: – Пока жива. А там… Ты знаешь, кто отец?
Лиза кивнула.
– А что толку? Кажется, он уехал за границу… Поссорились они, разбежались. От ребенка он отказался. Хочешь найти его? Зачем? Даже если найдем – что дальше? Ребенок ему не нужен, рассчитывать на его родственников смешно. Выбить деньги? Они не спасут, да и унизительно. Откажется он, не примет Анютку.
– Ты думаешь, мне это просто – открыть рот и сказать эту фразу? – Полечка расплакалась. – «Отдадим в Дом малютки, и дело с концом»? Мне в сто раз тяжелее, чем тебе. В миллион раз тяжелее. Но я человек практичный и все понимаю. Я не вытяну, да и сколько мне осталось. Папашу этого чертова… – Полечка махнула рукой. – Ты права, искать глупо, а надеяться еще глупее.
Полечка посмотрела на Лизу умоляющим взглядом.
– Лиз! Ты думаешь, эта стерва не вернется?.. А вдруг заскучает по Анечке, вдруг сердце начнет рваться? Ну вдруг, а? Очухается, придет в себя… Ну должно же быть что-то человеческое в этой заразе? Ну хоть что-то, хотя бы инстинкт?..
Лиза пожала плечами.
– Про инстинкт не знаю, но знаю Ритку… Не нужно ей это, понимаешь? Ни материнство, ни дочка, я же видела. Ну бывает же, что нет материнских чувств. И потом. Моя мать… Она за мной – вернулась?
– И все-таки, Лиза, – твердо сказала Полечка. – Документы собирать начнем, на это время нужно, за неделю не соберешь. Васильич подключится, без него вряд ли. А там – вдруг очухается?
– Да, Полечка. Вдруг.
Полечка повеселела. Неужели и вправду верила, что Ритка может вернуться? Да и где она, эта Ритка? Где ее носит? Где ночует, что ест, на что живет? Что у нее в голове? А может, и вправду – нашляется, нахлебается и вернется?
– Я здесь заночую, – сказала Полечка. – А утром заберу Анюту к себе, Васильич согласен. Сказал, что машину пришлет. Ты завтра рано уйдешь?
– Завтра воскресенье, Полечка. Завтра я дома, помогу.
– А вдруг ее удочерят хорошие люди? А, Лиз? Такое же бывает? – всхлипнула Полечка. – Бывает же, а?
– Бывает, – ответила Лиза. – Конечно, бывает. Иди, Полечка, отдыхай.
Ночью Лиза мучилась.
Как Полечка справится? Ведь видно, что еле живая. Ходит медленно, садится с усилием, встает с еще большим… Господи, Полечка-Полечка! Пышнотелая веселая Полечка! Что с тобой стало… А ведь Ритка видела, что мать болеет. Видела и… ни о ком не подумала – ни о матери, ни о дочери.
«Бедный ребенок, бедная Полечка… Бедные все. Как с этим жить? Как жить, когда своими руками – и в детский приют? Это я во всем виновата – настояла бы, поругалась бы с ними насмерть, отговорила бы Дымчика – и ничего бы не было. А теперь мой грех на всю жизнь. Я виновата не меньше, чем все остальные. Нет, больше – лучше всех понимала, что хорошего ждать неоткуда».
Утро было туманным и хмурым. Тоскливым, как похоронный марш.
«Какой с них спрос, с этих-то. Моя вина. Стыдно и страшно», – думала Лиза, собирая детские вещи. Соски, бутылочки, коробки с детским питанием, терочки для фруктов, остатки кефира и творожка с детской кухни…
Она подмыла Анюту, покормила ее. Девочка была весела и довольна, хватала Лизу за нос, теребила волосы, требовала бутылочку от каши, шмякнула ее об пол, рассмеялась и осталась довольна.
Лиза зашла в комнату и увидела Полечку. Разобранная и непричесанная, та сидела на диване, уставившись в одну точку.
– Тебе плохо? – испугалась Лиза.
Полечка медленно подняла голову.
– Мне теперь всегда плохо, Лизка. Я и забыла, когда было хорошо. Все тяжело, все с трудом. А помнишь, какой я была?
Лиза кивнула.
Полечка усмехнулась:
– Конь-огонь, да? Вскочу пораньше, напеку пирогов, наварю борща, сбегаю в магазин, вернусь – и бегом на работу. И там целый день кутерьма: клиенты, рецепты, касса, туда-сюда – уставала, конечно, но… Посижу после смены, попью чайку – и готова к новым подвигам! Губы накрашу, волосы начешу, взобью попышнее, влезу на каблуки, косыночку на шею… Помнишь, как я любила косынки? Красные, синие, желтые. В горох, в полоску, в цветочек. И как они мне шли, помнишь, Лизка!
Полечка задумалась, глядя в стену бесцветными глазами. Смотреть на нее было больно.
– Всю жизнь крутилась, ни на минуту не останавливалась. Киношка, магазины, очереди, – и все после работы, после тяжелой смены… И всегда улыбалась. Неохота было, а улыбалась. Черно на сердце, ан нет, скрываю. Никому, ни о чем, даже приятельницам на работе. Они завидовали: только у нашей Полечки все хорошо! Только наша Полечка всем довольна! И клиенты в мое окно встать старались – знали, что не обхамлю, улыбнусь, расспрошу, посоветую, помогу… «Полиночка! Вы наш ангел! Полечка, вы чудо! Полечка, если бы не вы!»
Лиза стояла, не в силах пошевелиться. В носу у нее свербило. А Полечка продолжала, монотонно, тихо:
– И никто не знал, что у меня на душе. Как я страдала по своему Толику, как боялась новой любви. Как не хотела замуж, пока Ритка была ребенком, – не дай бог обидит, порушит наше бабье царство… А были хорошие мужички, были. А я все профукала, всю свою жизнь. Думала, все мои жертвы ради дочери, только чтобы ей было комфортно и спокойно. И вот результат.
Полечка усмехнулась и, помолчав, горько вздохнула:
– А когда за Васильича пошла… Тогда мне, по правде говоря, это было уже и не нужно. В молодости, в самом расцвете, от мужиков отказывалась, а сейчас-то – чего уж… Одиночества испугалась. Уйдет Ритка, и останусь одна – вот и пошла за Васильича. Думаешь, радости было много?
Полечка покачала головой.
– Да никакой. Никакой не было радости. Два пожилых, поживших и усталых человека. Два человека сошлись из-за своих страхов. Страха одиночества, страха болезней. Кто вызовет скорую, кто подаст лекарство, кто будет ездить в больницу… Нет, это тоже неплохо, но… Надо было привыкать к новой жизни, а привыкать не хотелось. Не хотелось менять привычки, приспосабливаться к чужому мужику. Думала – а на черта мне? Комната есть, деньги отложены, тряпок в шкафу – не сносить. На черта мне этот старик? Ладно, думаю, попробую. И знаешь, все оказалось… – горько усмехнулась Полечка, – не так уж и страшно. Привыкла. Мы, бабы, ко всему привыкаем.
Полечка тяжело, натужно дышала. Но она впервые говорила откровенно и не продолжать уже не могла.
– Да и не в барак шла: в трехкомнатную, отдельную. Водитель когда надо, спецполиклиника. Спальня у меня появилась – красивая, румынская, из натурального дерева. Кровать – аэродром! Матрас – сказка! Правда, рядом, на расстоянии вытянутой руки, храпит чужой пожилой человек. Неплохой, но… чужой и ненужный. И зубы эти в стакане, и все остальное… Ладно бы смолоду, понимаешь? Когда сходишься смолоду и проживаешь жизнь, со всеми радостями и горестями, – человек родной, понимаешь? Помнишь его молодым, крепким, с чистым дыханием, здоровыми зубами, густыми волосами. Помнишь, как он тебя целовал, как вы валялись в снегу и в траве, как засыпали, крепко обнявшись. А сколько прошли!.. И старились вместе: болели, ругались, шептались, раздражались, вспоминали… Вместе вырастили детей и дождались внуков. Пусть и надоели друг другу до чертиков, а жить друг без друга нельзя, невозможно. Тогда все равно, в стакане его зубы или все целы…
Она закашлялась. Лиза дернулась было, но Полечка махнула рукой и отдышалась.
– А здесь… Зря я пошла на это. Зря. И Васильича подвела: брал крепкую и здоровую, а получил трухлявую. Бедный мужик, вторую жену похоронит… Осталась бы дома – может, и дуру бы свою сберегла. До такого бы, – она кивнула на спящую внучку, – точно бы не дошло… Получается, я виновата.