Полечка ругалась, называла дочку бестолковой и пустой, а Ритка смеялась:
– А что я, виновата? Какую родила! Ты сама-то много институтов закончила?
– Я – дитя войны, – обижалась Полечка. – Тяну тебя, дуру, а толку? Одни тряпки и киношки на уме… В общем, пойдешь в институт, и точка!
Шустрая Полечка наняла репетиторов и стала искать очередные блаты, – чтобы, как она говорила, «засунуть свою ленивую бестолочь хоть куда, без разницы, но чтобы было образование».
Блат нашелся в Институте культуры, в обиходе Кульке.
Ритка ржала:
– Ого! Культур-мультур! Теперь я буду культурная!
Но, услышав про библиотечный факультет, возмутилась и разобиделась.
– Ты куда меня засунуть решила? Я что, в библиотеке свою молодость буду просиживать? – орала Ритка. – Не буду! Я что, идиотка?
– Ах не будешь? – шипела Полечка. – Ну-ну! Вот кормить и одевать перестану, тогда посмотрим. Будешь, как Лизка, голодранкой? Хочешь пустую картошку с капустой жрать? Этого хочешь? Это запросто! Это я тебе мигом устрою! – кипятилась Полечка. – Только у Лизки твоей красота имеется и башка на месте! А ты, что на себя ни напялишь, все одно – болонка безголовая!
Лиза случайно это услышала. И как ей стало обидно – «голодранка», «пустая картошка»! Зачем же так?
И опять стало жалко себя до слез.
Если бы у нее была мама… Мама, а не одинокая несчастная тетка.
Даже слова про красоту и мозги не утешили. Про мозги она и сама знала – ведь не дура, и учиться старается. А что до красоты, то Лиза так не думала. Не нравилась она себе и искренне считала, что ничего особенного в ней нет. Ну волосы хорошие – густые, волнистые – это да. Глаза большие карие, черные почти. Нос нормальный, не курносый и не загнутый. Рот обычный. Правда, губы толстоваты.
И еще она смуглая. Интересно, с чего бы? Как будто нездешних кровей. Бабки любопытные спрашивали:
– Девочка, а ты какой нации будешь?
– Обычной, – фыркала Лиза. – Русской, какой же еще!
В общем, поскандалили Ритка с Полечкой крепко. Но победила Полечка:
– Пойдешь, и все. Иначе… Я тебя предупредила!
Мам-Нина тогда спросила:
– Тебе эти репетиторы тоже нужны? Ты скажи честно, у меня деньги подкоплены!
Лиза махнула рукой.
– Вот еще, деньги палить! Сама подготовлюсь, чай, не дура. И поступлю, не сомневайтесь! И буду врачом! И ты, мам-Нин, будешь мною гордиться!
Но погордиться мам-Нине не пришлось.
Накануне четвертого, последнего Лизиного экзамена, тетка скоропостижно скончалась: инфаркт. Приняла у какого-то дядьки плащ, покачнулась, схватилась за вешалку, но не удержалась, упала. И умерла. Мгновенно и без мучений.
3
На последний экзамен Лиза не пошла.
После похорон – на которых она, кстати, не плакала – легла на диван и пролежала так месяц.
И Ритка, и Полечка переживали: пытались накормить, предлагали погулять, просто звали к себе. Лиза просила оставить ее в покое.
Первого сентября Ритка пошла в свой Кулек, куда, как ни странно, поступила. Хотя что странного – Полечка дала приличную взятку. Ритка стала студенткой, а Лизе надо было устраиваться на работу.
Надо было начинать новую жизнь – и научиться на нее зарабатывать.
Полы мыть не хотелось: вспоминала мам-Нинины руки, больную спину и вздрагивала.
На кассиршу, как и на продавца, нужно было учиться.
На Главпочтамт искали уборщиц и сортировщиц посылок. Работа тяжелая, зарплата копеечная, но на что могла Лиза рассчитывать? Решила подумать.
А уже на следующий день в магазине «Свет» напротив дома увидела объявление, что требуется кладовщица.
– Считать хоть умеешь? – сурово спросил ее пожилой и одышливый заведующий. – Дел не натворишь? Должность материально ответственная, если что – сядешь. Усекла?
Лиза улыбнулась:
– Да у меня по математике пятерка!
Испуга не было. Тоже мне, высшая математика – сосчитать и оформить двадцать коробок!
На складе ей выделили закуток. Стол, стул, счетная машинка, пара толстых канцелярских журналов. В углу, на табуретке, стояла литровая банка с кипятильником, открытая пачка рафинада и мутная, сто лет не мытая чашка.
Лиза выкинула рафинад, отмыла чужую чашку и убрала на полку. Принесла из дома свою, купила любимое овсяное печенье, а Полечка дала банку вишневого варенья. Как-нибудь проживем!
Работа была несложной. Товар принимали три раза в неделю – пересчитай, сверь с накладными, подпиши счета-фактуры и разложи все по полкам.
Настольные лампы, бра и абажуры были легкими, а вот многорожковые люстры с металлическими аксессуарами да редкие хрустальные – неподъемными. Помогал вечно поддатый, добродушный грузчик Пашка.
Пашка любил посидеть на складе и поговорить «за жизнь». Точнее – пожаловаться на судьбу. А пожаловаться было на что: с женой Пашка был в разводе, но проживал на одной жилплощади, в коммуналке, вместе с бывшей тещей и дочкой Маринкой.
Пашка спал на надувном матрасе под подоконником, и утром матрас требовалось собрать и убрать вместе с бельем. А комната, между прочим, была Пашкина.
Обиженный на судьбу и бывшую жену, Пашка поносил приезжих, уверенно считая, что им – лимите! – от них – москвичей! – нужна только прописка с жилплощадью.
– Одна сплошная корысть! – утверждал он. – Лиз, при любом раскладе! Не выходи за приезжего, Лизка, ты девка красивая! Послушай опытного товарища!
– Да я и не собираюсь, – смущалась Лиза. – Зачем мне замуж?
– А если надумаешь, возьми меня! – ржал опытный товарищ. – Не подведу!
В день зарплаты Пашка прятался у Лизы на складе – забирался на верхнюю полку стеллажа и, по-покойницки сложив на груди руки, замирал и почти не дышал. Надеялся, что бывшая его не найдет.
Но бывшая, наглая и громогласная Людмила, его находила и отбирала зарплату.
Пашка ругался, плакал как ребенок, а настырная баба, крашенная в огненно-красный цвет, приговаривала, запихивая деньги в потрепанную сумочку:
– Все равно пропьешь, сволочь. А так хоть пальтишко Маринке справлю!
И в завершение хлопала бывшего сумочкой по голове.
– Что делать, Лизка? – жалобно спрашивал Пашка. – Найди мне невесту, а? Нет, правда, чего лыбишься? Только хорошую, чистоплотную найди! А я квасить брошу, ей-богу, брошу! Ты ж меня знаешь!
– Я? – удивлялась Лиза. – Да что я про тебя знаю! Кроме одного: ты, Паша, трепач.
Но они подружились.
В обед Пашка бегал за теплыми бубликами и свежим кефиром, а после работы отстаивал очереди в китайском домике-пагоде, зная, как Лиза любит кофе и хороший чай.
В один из дней Лиза заметила, что домой Пашка не собирается.
Спросила. Тот буркнул:
– Некуда мне. Выгнала меня рыжая стерва. И замок поменяла. Сказала, если вернусь – сдаст в ментовку.
Что делать? Жалко же человека. И Лиза пригласила Пашку к себе.
Зайдя в ее комнату, Пашка присвистнул:
– Ну и хоромища у тебя! Почти две комнаты! Слушай, а сдай мне нишу? А еще лучше – выходи за меня замуж!
И – снова-здорово: пить брошу, зашьюсь, устроюсь на вторую работу, убираться буду, харчи готовить…
– Я щи умею варить, рассольник, – перечислял Пашка, откладывая на пальцах. – Ты, Лиз, правда, подумай!
– А кто говорил про корысть? – смеялась Лиза. – Все, хватит болтать. Вот белье, стелись. И марш в ванну!
Пашка послушно кивал и все исполнял.
Ритка дома почти не бывала, у нее началась студенческая жизнь. Полечка вздыхала:
– Одни мужики да гулянки на уме. Пустая девка. Боюсь, что вылетит из института. Ты бы узнала, а, Лиз? Как там и что, сдаст ли сессию?.. Хотя, – оправдывая дочь, вздыхала Полечка, – когда гулять-то, как не сейчас? Только бы не залетела, дура безмозглая.
Пашка то приходил, то уходил. Уходил, когда погружался в запой. Стеснялся, и где отлеживался – не говорил.
Когда из штопора, по его же словам, выходил, возвращался, виновато опускал глаза, протягивая полную сумку продуктов.
– Скромный вклад в общее дело, – смущенно вздыхал Пашка и бросался делать дела. Чинил краны, прибивал завернувшийся линолеум, пробивал засор, варил щи.
Только теперь Пашка спал в чулане, понимая, что молодой девушке неловко жить в одной комнате с чужим мужчиной.
Против Пашки Полечка не возражала – в доме мужик, и использовала Пашку как грубую рабочую силу. Принести картошки, моркови и капусты на солку нарубить. Вымыть полы, выбросить «помойку».
– Плохо без мужика, – говорила Полечка. – Всю жизнь одна, а так и не привыкла.
Пашка был и просто на подхвате. Идя с работы, Полечка занимала очередь за дефицитом – будь то мясо или куры, мандарины или маринованные огурцы, свежий карп или швейцарский сыр. Звонила Пашке из автомата, и он появлялся как двое из ларца, тут как тут, и вставал в занятую очередь.
– Не мужик, а золото, – смеялась Полечка. – Если б не такой доходяга и алкаш – ей-богу, пошла б за него!
Алкашом Пашка не был, он был пьяницей.
– В чем разница? Да пожалуйста! – объяснял Пашка. – Алкаш завязать не может, а пьяница может. При способствующих положительных обстоятельствах!
И многозначительно поднимал вверх указательный палец.
Он очень старался угодить. Мыл огромные окна, стирал тяжеленные шторы, драил полы и потрескавшуюся плитку, чистил картошку, пек блины, бегал за сигаретами для Ритки, убирался на могиле мам-Нины… Словом, был на все руки.
Но однажды пропал – ни «домой», ни на работе не появлялся.
Через месяц Лиза пошла в милицию.
Первый вопрос был:
– А вы ему кто?
– Никто, – растерялась Лиза. – Просто подруга.
Милицейский отмахнулся от нее, как от досадливой мухи.
– Не мешайте, гражданочка, работать.
Лиза сходила и к Пашкиной бывшей, но в квартиру ее не пустили, грубо послали и пригрозили милицией.
Искать было негде, решили просто ждать.
А вдруг?
Но предчувствие было плохое.
Да уж, привыкли они к горемыке Пашке, привязались. Хорошим он был человеком. И вскоре снова потек кран, перекосилось окно и начал заедать входной замок. И как-то сразу все посыпалось, сломалось, заскрипело – словно квартира тосковала по Пашке и его умелым рукам.