Вышли нарядные, торжественные. В руках – букет белых гладиолусов, красивый, но тяжелый и неудобный.
Во дворе школы было не протолкнуться. Мама кивала знакомым, поправляла дочкины банты, одергивала фартук и цыкала на бабушку.
Наконец детей выстроили в шеренгу, заиграла музыка, и нестройным гуськом первоклашки двинулись за учительницей.
Анюта обернулась и увидела, что мама плачет. И почему? Странная мама, ведь сегодня праздник…
Правда, плакала не только ее мама, а почти все. Это немного утешило Анюту, и через пару минут она о мамах, ревах-коровах, забыла. Детей завели в класс, рассадили по партам, и началась новая взрослая жизнь. Школа.
Лиза скучала по Лешке.
Скучала по его рукам – крепким, нежным, немного шершавым. По его крепкой шее, пахнувшей дешевым одеколоном, по гладкой мускулистой загорелой спине, по щекам с нежной, словно девичьей, кожей и ярким румянцем. По губам – горячим, нетерпеливым, сухим.
Ее тянуло к нему, к этому красивому и сильному самцу, неприлично тянуло. Конечно, она понимала, что ничего – в смысле планов на совместную жизнь – не будет, и надо все оборвать, и так затянули… Зачем обнадеживать честного и хорошего парня?
«Лиза, ты медик!– напоминала себе она.– И все понимаешь, хватит прикидываться. Все это называется одним простым словом: физиология. Никакая это не страсть и не влечение, это фи-зи-о-ло-ги-я! А у тебя, к твоим почти тридцати, ничего подобного не было, Дымчик не в счет, это другое. Не мучайся! Бери от жизни то, что она тебе предлагает, бери и наслаждайся».
На следующие выходные, в субботу, в восемь утра, вышла из дома. Мечтала отоспаться, но встала легко, можно сказать, подскочила. Быстро оделась, выпила чаю, чмокнула дочку, вздохнула и выскочила за дверь. Город был тихий, пустой, выходной. На автобусной станции купила две ватрушки и бутылку лимонада: путь долгий, успеет проголодаться.
А Лешка обещал шашлыки.
– Боровчика зарезали, – сообщил ей по телефону, – шашлычок будет что надо!
Ее передернуло, но она взяла себя в руки. Ну да, зарезали. А для чего свиньи, коровы и куры? И не строй из себя неизвестно что, можно подумать, ты вегетарианка и не ешь мяса.
В общем – вперед, на природу. К реке, шашлыкам и сильным Лешкиным рукам.
И ничего стыдного. Жизнь. Разве лучше – одной?
13
В Плес Лиза ездила два раза в месяц. Дочка расстраивалась, обижалась и ревновала: ведь это она, Анюта, главный человек в маминой жизни, главный и самый любимый. А нате вам, завелся какой-то мужик «от сохи» – Анюта слышала, как бабушка Маша в телефонном разговоре с подругой Лидочкой шепотом говорила:
– Представь, простой деревенский мужик, совсем от сохи!
Интересно, что такое соха?
Спросила у мамы. Мама отмахнулась: отстань, мол! И вообще, последнее время мама была растерянной и раздраженной.
– Что? Какая соха, не морочь голову! Не видишь, я занята?
Чем она занята? Бульон варит, тоже мне важное занятие.
В пятницу Анюта наблюдала за матерью – начнет ли собираться? Если мама была спокойна и в хорошем настроении – значит, нет, останется дома. А если нервничала и суетилась – точно уедет.
Ну и начнется:
– Аня! Ты не видела мои новые колготки? Я их оставила на стуле!
– Не видела, – фыркала Анюта. – Нужны мне твои колготки!
– А ты? – обращалась мама к бабушке. – Ты их не трогала?
– Успокойся! – громким шепотом отвечала бабушка. – На что мне твои колготки? И вообще – при чем тут я и уж тем более Анюта? Решила ехать – не суетись. Что нервничаешь? Сомневаешься? А то как на каторгу. К любимому человеку с таким настроением не едут.
– Ну да, – недобро усмехалась мама. – Про каторгу тебе хорошо известно! И вообще, можно без комментариев!
Бабушка поджимала губы и уходила к себе, а мама продолжала суетиться. Наконец она успокаивалась и застегивала молнию на дорожной сумке. Пудрилась перед зеркалом, придирчиво разглядывая себя, и в сотый раз приглаживала волосы, кричала вглубь квартиры:
– Аня, Мария! Я ушла!
Бабушка не отзывалась, а Анюта нехотя выползала в коридор.
– Счастливого пути, – цедила она. – Когда вернешься?
– Как всегда, в воскресение вечером, – почему-то взрывалась мама. – А то ты не знаешь!
Потом чмокала ее в щеку, говорила дежурное «будь умницей, слушайся бабушку!» – и исчезала.
Анюта подходила к окну. Громко хлопала подъездная дверь, и из подъезда выбегала мама. Высокая, стройная, легкая. В темном пальто с белым воротничком, в сапожках на каблуках, в синем берете, из-под которого выбивались крупные кудри.
Анюта смотрела ей вслед и давилась слезами.
Опять к нему, к этому увальню! Аня его ненавидела.
И это вместо того, чтобы вместе провести выходные! И как провести! Сходить, например, в театр на лишний билетик – раньше они так часто делали. Или в цирк – Анюта цирк обожала. А потом посидеть в кафе-мороженом, съесть три разноцветных шарика, политых кисленьким красным вареньем: ванильный, клубничный и самый любимый – шоколадный.
Можно купить килограмм пончиков – горячих, обжигающих пальцы. Нежных, с хрустящей, посыпанной сладкой пудрой корочкой. Кажется – съешь весь пакет, а нет: проглотишь три пончика, и все, наелся.
– Аня, не торопись! – ругалась мама. – У тебя никто не отнимет! Дай немного остыть, горячее тесто вредно!
Но она не слушалась и хватала горячие. Какое остыть? Как мама не понимает, что самое вкусное именно сразу, с пылу с жару, как говорит бабушка?
Если тепло, можно просто бродить по городу.
Мама так и говорила: «Пошли побродим?»
Все было счастьем, все. Когда рядом была мама.
И они шли по Кировской, Лубянке, Ивановскому, Фролову, Сретенскому, шли и болтали. Присаживались на лавочку передохнуть и снова болтали. Анюта собирала каштаны – гладкие, блестящие, словно облитые шоколадом.
А уж когда шли в «Детский мир»! Это был настоящий праздник. Сказочный остров, где было все, о чем можно мечтать. Куклы!.. И совсем маленькие пупсы – пухлые, лысенькие, с круглыми глазками и полуоткрытыми красными ротиками, и большие куклы – куклы-девочки, как называла их Анюта, с блестящими золотистыми волосами. Куклы были одеты в платья, трусики и туфельки. Волосы у них были длинными, ниже плеч, и можно было делать прически. Плести косы, модные конские хвосты, украшать пластмассовыми заколками, «невидимками», капроновыми бантами…
Такую ей подарили на седьмой день рождения мама с бабушкой. Она лежала в большой картонной коробке, на которой было написано «Кукла Наташа».
Почему Наташа? Анюте нравилось имя Маргарита.
Маргаритка – как маленькие, нежные бело-розовые цветы. Но мама решительно запротестовала – написано Наташа, значит, она Наташа. Она привыкла к этому имени.
Анюта заупрямилась:
– А я хочу – Маргарита! Наташа дурацкое имя! Да, дурацкое и совсем некрасивое!
Но и мама не уступала:
– Никаких Маргарит! Или Наташа, или Алиса! Тебе же нравится Алиса из Страны чудес?
Спорили долго, даже обиделись друг на друга. И Аня упрямая, и мама.
«Нашла коса на камень», – вздыхала бабушка и с укоризной смотрела на маму.
Но мама так и не уступила и окончательно обиделась. Как маленькая, ей-богу!
Бросила:
– Делай тебе, Анна, добро!
И бабушка уговорила Анюту назвать куклу Алисой. Анюта нехотя уступила. Но мама?.. Какая муха ее укусила? В конце концов, это ее, Анютино, дело! А тут – сплошное сопротивление.
Мама ее так и называла – герой Сопротивления:
– Тебе лишь бы поспорить и настоять на своем! Даже тогда, когда это не имеет никакого смысла!
Еще в «Детском мире» была одежда. Правда, мама всегда кривилась: дескать, все блеклое, серое, размытое. Ну разве такое должен носить ребенок? Анюте тоже одежда не нравилась. И правда, дурацкие платья. Но однажды им повезло – при них выкинули импорт.
Это были венгерские, немыслимой красоты платья с яркими цветочками и кружевами. И моментально, как будто взмахнули волшебной палочкой, выросла длинная, как змея, бесконечная извилистая очередь. Они были совсем недалеко от прилавка и простояли всего ничего, полчаса. И мама тогда поругалась с продавщицей, противной теткой с высоким начесом и бордовой помадой.
Мама требовала три платья, а давали по два в одни руки.
– Нас двое! – настаивала мама. – И нам положено четыре! А я прошу три!
– На ребенка не полагается! – шипела продавщица. – Вы ж на девочку берете? Два в руки, и точка!
– Никаких точек! – громко чеканила мама. – Зовите заведующую!
Через какое-то время пришла заведующая – замученная бледная пожилая женщина. С виду не злая, в отличие от этой, с начесом.
– Женщина, такие правила, – заученно и монотонно твердила она. – Два в руки, не только у вас дочка, у всех дочки!
А мама не отступала.
Анюта устала, вспотела и, честно говоря, уже хотела домой, а не платья.
Она дергала маму за руку и поднывала:
– Мам, хватит. Пошли домой!
– Это дело принципа! – злилась мама, дергая Анюту за руку. – Ничего, потерпишь! Не мешай, стой и молчи!
И мама продолжала:
– А интересно, – недобро усмехалась она, – а вы, женщины, взяли строго по два в руки? Знаем мы, как живет советская торговля!
Очередь заволновалась и маму поддержала.
– Дай ей три, – устало вздохнула заведующая. – Она не отстанет.
И мама, с победным горящим взором, гордо вскинув голову, пошла в кассу платить за три платья.
– Умей настоять на своем, – говорила она на обратной дороге. – Иначе съедят. И не уступай, если чувствуешь свою правоту. Поняла?
Анюта кивнула. Только зачем ей целых три одинаковых платья?
А Лиза и сама не знала, что на нее нашло. Белены объелась, как говорила Полечка… Оттуда все, из детства. У нее не было, а у Анюты будет. Хоть и одинаковые, но три.
Еще стояли за колготками – выходными белыми и каждодневными, синими и красными. В очереди Анюта познакомилась с девочкой из города Уфы, и девочка Катя рассказывала Анюте про свою жизнь. Москва ей нравилась, только была очень шумной.