– Есть еще Елена Ханнанова… – предприняла последнюю попытку блондинка: – Она по генотипу подходит…
– Внешне – да, – Варяг не стал спорить. – Но внутри – нет. Для меня она – одна из своих, а вот для нее свои – все вокруг. Я когда ее увидел, сразу почувствовал недоброе. Потом на дочку ее поглядел. Знаешь, как она ее назвала? Снежана!
– Красивое имя, – осторожно произнесла Ингеборга.
– Очень красивое, – согласился Варяг. – И со смыслом. На древнем языке «Снежана» означает «Подобная Снегу». Я на поверхности часто бываю, да и ты пару раз выходила. Имя – в точку!
Порфирьев погрустнел:
– Я до последнего надеялся, что мне повезет найти брата среди фээсбэшников из Росрезерва, но не вышло… своих среди них не оказалось. Короче! – Его взгляд вновь стал злым: – Пусть все живут как хотят, это их судьба, им и решать! Но не им решать, как жить мне! Это мой удел, он таков, каким я его выковал, а свое авторитетное мнение они могут благополучно забить себе куда подальше! Мне на мнение чужих наплевать. И еще больше наплевать на мнение предателей!
Капитан недовольно рубанул рукой по воздуху и злобно прорычал:
– Достаточно! Ты узнала, что хотела! Рода у меня нет, Расы своей я так и не нашел! Все, что осталось, это два мужика и одна баба, не видящие ничего неприемлемого в том, чтобы смешаться с чужаками! Мне места здесь не осталось, но я буду бороться за остатки Родины, сколько проживу! Жить вечно я не собираюсь, так что чем больше пользы успею принести, тем лучше. Все, разговор окончен! Помещение уже прогрелось! Вали, собирай свои тряпки! А я пока посплю.
С этими словами Порфирьев поднялся на ноги и принялся снимать скафандр. Ингеборга молча направилась в кладовую и выкатила оттуда робота-уборщика. Аккумуляторы робота опустели еще до того, как в ее маленьком бункере начал заканчиваться кислород, но сами батареи уцелели, и она подкатила уборщика к инсталлированной в стену пластине беспроводного зарядного устройства. Последние дни здесь прошли тяжело, в бункере было грязно, особенно в ванной комнате, но оставлять все в таком виде она не будет. Это ее дом, и этим все сказано. Остальное неважно. Как только робот будет готов к работе, она отправит его наводить порядок.
Запущенная на максимум система отопления делала свое дело, в лыжном костюме стало жарко, и Ингеборга сняла куртку. Маленький бункер прогревался быстро, температура уже была близка к комнатной, и можно было осуществить свою маленькую мечту. Девушка вернулась в кладовую, в целях экономии места совмещенную с гардеробом, и открыла встроенный в стену одежный шкаф. Все три ее платья, аккуратно накрытые пластиковыми чехлами, висели на том же месте, где она повесила их два года назад. Тогда, после гибели родителей, эта одежда казалась ей слишком нарядной и женственной. Радоваться в те дни было нечему, быть привлекательной не хотелось тем более, и Ингеборга унесла самые нарядные вещи в бункер. Носить их она больше не собиралась, но платья были родительскими подарками, и выбросить их она бы не смогла. С тех пор они висят тут вместе с более функциональной одеждой, предназначенной для выживания, вроде лыжного костюма.
Ингеборга сняла с вешалки самое летнее из трех и аккуратно расстегнула чехол. В свое время это платье очень ей шло, но часто надевать его не удавалось. Слишком легкое для учебы, а учеба в те времена занимала почти все ее время. Зато сейчас момент самый подходящий. Ингеборга вылезла из до жути надоевшей одежды, переоделась в платье и взяла в руки кобуру с пистолетом. Под этим платьем его не спрячешь. Блондинка зашла в ванную и огляделась. Здесь беспорядок был еще сильней, но об этом она позаботится потом. Сейчас ей нужно зеркало и расческа. Девушка положила оружие на туалетный столик и принялась приводить себя в порядок. Через несколько минут она осталась довольна своим отражением. Изящное платье смотрится куда привлекательнее застиранного спортивного костюма, остаточные следы от шрамов под загаром почти не видны, и даже уложенные в два потока на груди волосы, можно считать, закрывают проплешины на голове.
Девушка забрала кобуру с пистолетом и вернулась в жилой отсек. Порфирьева там не оказалось. Капитан обнаружился в спальне лежащим на отцовской кровати. В спальне царил полнейший бардак, ее покидали в спешке, одеяла и покрывала валялись прямо на полу. Варяг сдвинул их в кучу, чтобы не наступать ногами, выбрал самую большую кровать и улегся на пустой матрас прямо в армейских ботинках и камуфляже.
– Обувь можно было снять, – вздохнула Ингеборга. – Это же постель.
– Они не сильно грязные, – недовольно возразил Варяг, открывая глаза. Он увидел стоящую посреди комнаты блондинку в воздушном платье и помрачнел: – Зато лифчик можно было надеть!
– Зачем? – удивилась девушка. – Я дома!
– Зато я – нет! – зло буркнул Порфирьев.
– Вы тоже дома! – заявила она. – Все, что мое, – ваше! И вообще, под это платье лиф не надевают, оно с открытой спиной! – Блондинка закружилась вокруг своей оси: – Вам нравится?
– Я такое не ношу! – еще более недовольно прорычал капитан, и его лицо стало злым: – А все остальное под него тоже не надевают?!
– Если приходят соблазнять ворчливую злюку, то нет! – Ингеборга положила кобуру на пол и уселась на краешек кровати рядом с Порфирьевым.
– Я тебе все уже сказал, – угрожающе зарычал тот. – Уходи!
– Не уйду, – она мягко улыбнулась. – Не волнуйтесь, я сделала себе БРК. Это минимум на год. Опасаться не за что. Я вас очень люблю, не прогоняйте ме…
– А что потом? – злобно оборвал ее Варяг. – Через год?! Или через два?! Думаешь, я баб не знаю?! Ты чем меня слушала?!
– Через год вы умрете, – тихо прошептала девушка. – И я умру вслед за вами. Я не останусь здесь одна.
– Да ты совсем долбанутая! – яростно взревел Порфирьев. – Пошла вон!
Он грубо схватил ее пятерней за шею и вышвырнул с кровати. Ингеборга упала на пол и села, машинально потирая ушибленное колено.
– Больно, – негромко сказала она, вытирая слезы. – За что вы так со мной… Вы же знаете, что я не лгу… Как еще мне заслужить ваше доверие?..
– Никак! – злобно заявил капитан, поднимаясь. – Собирайся! Мы возвращаемся!
– Очень жаль… – сквозь слезы прошептала Ингеборга. – Простите… что все так получилось… Я сделала все, что могла. Уезжайте. Я больше туда не вернусь.
Она потянулась к тактической подвеске и вытащила из кобуры оружие.
– Что ты несешь? – устало рявкнул Варяг. – Убери ствол и одевайся!
– Мой мир погиб два года назад, – бесцветным голосом произнесла девушка. – Я очень надеялась, что нашла новый… хотя бы на чуть-чуть… жаль, что я не полетела тогда с родителями. Простите… за все.
Она зажмурилась, набираясь храбрости, рывком поднесла пистолет к виску и нажала на спусковой крючок. Прежде чем грянул выстрел, что-то схватило ее за кисть и больно вывернуло руку, уводя пистолетный ствол в сторону. Грохот выстрела острой болью резанул по барабанным перепонкам, и пистолет вырвали из руки.
– Ты что творишь?! – Варяг схватил ее за плечи и затряс. – Совсем крыша съехала?! Так и умереть недолго!
– А зачем жить? – Ингеборгу била крупная дрожь, и слезы против воли ручьем текли по ее лицу. – У меня не осталось ничего. Одиночество посреди чужого мира переросло в рабство в тесном медотсеке. Все вокруг чуждое, злобное и ненавистное. Единственное, ради чего я живу, это вы. Но вы умрете через год, и я ничего не могу с этим сделать. Я надеялась хотя бы этот год прожить, а не просуществовать… но вы мне не верите. Вы так и будете пинать меня, а я буду смотреть, как вы медленно умираете, пока не останусь совсем одна и не сойду с ума от тоски. Я больше так не хочу. Я больше туда не вернусь. Отдайте мне пистолет.
– Ты хоть понимаешь, что он тебе не поможет? – бессильно вздохнул Порфирьев, глядя на нее наполненными болью глазами.
– Почему? – беззвучно рыдала Ингеборга.
– Потому что при выстреле в висок человек погибает из-за разрушения головного мозга, – Варяг вздохнул еще тяжелее. – А у тебя нет мозгов. Пуля ничего не заденет.
– Тогда просто уезжайте без меня, – ее взгляд потух. – Я остаюсь дома. Это все, что у меня осталось. Я больше не могу.
– Это какой-то тихий ужас, – обреченно покачал головой капитан. Он прижал ее к себе и коснулся губами залитой слезами щеки. – Что ты творишь, дуреха… Я же долго не проживу. Что мне с тобой теперь делать?
– Что угодно, только не бросайте одну, – она вцепилась в него так, словно всерьез собиралась не отпускать никогда. – Иначе я умру без всякого пистолета…
За толстым стеклом иллюминатора непроницаемым взгляду бесконечным потоком мчалась ночная пылевая муть, тускло освещаемая отсветами ходовых прожекторов. Колонна мчалась вслепую со скоростью под сто километров в час, пытаясь за время штиля наверстать расстояние, упущенное из-за сильного бурана. Разглядывать что-либо в таких условиях бесполезно, только лишний раз накручивать и без того взвинченную нервную систему. Овечкин нервно выдохнул и отвернулся от иллюминатора. За время существования недопилота не случилось ни одного столкновения, убогая автоматика исправно водила колонну туда-сюда по одному и тому же маршруту, но Антон так и не смог привыкнуть к абсолютному отсутствию видимости, облепившему стекла вездехода со всех сторон. Стоило взглянуть в закрытый мутью иллюминатор, как сознание начинало рисовать ужасные картины столкновения с неразличимым во тьме препятствием на бешеной скорости. Лучше было не смотреть.
Но из-за монотонной головной боли, лениво грызущей затылок, заснуть не удавалось, и взгляд поневоле попадал в тот или иной иллюминатор. Антон болезненно скривился. После того как Дилара пыталась его убить, он провел в медотсеке почти двадцать дней. Кости обеих кистей были сильно повреждены, остальные травмы, к счастью, оказались не столь серьезными. На голове и теле осталось несколько шрамов, Снегирёва обещала, что избавит его от них за месяц-два, но сам Антон подумывал о том, надо ли сводить их полностью. После выписки он неожиданно обнаружил, что шрамы придают его образу некий налет брутальности, производящий сильное впечатление на женщин. Тем более что никой головной боли тогда не было, она появилась уже здесь, в вездеходе, едва экспедиция отъехала от Центра на десяток километров.