Кэти ответила, что не смотрит телевизор, и не читает газет.
— А что тогда вы делаете, если не смотрите телевизор, не читаете газет, не слушаете радио и, как сами мне поведали, не читаете книг? Чем вы заняты тогда?
— Я глажу белье, — сказала Кэти, — глажу и смотрю на море.
Она захлопнула дверь у зла перед носом, жить — значит быть все время на страже, чтобы оно никогда не проникло и не испугало ее. Жить — значит выключить все приемники, кроме схемы течения воды по трубам, она текла у нее на компьютере, контролируемая пятьюдесятью красными клапанами, чтобы при малейшей проблеме можно было переключить поток на запасной маршрут, закрыть один резервуар, открыть другой. Она всегда делала прививки детям, скупала все страховки, которые гарантировали ей защиту от любых несчастных случаев. Она даже подписала себя и Тони на страховку «от беспомощности»! Она считала, что одной только подписью в чековой книжке она защищает семью от всего, чего опасается, и даже того, чего и предположить нельзя.
Жить — значит, все остальное оставить на откуп злу. Прикормить его, как можно дальше отсюда. Несколько почерневших от бомбового удара вдов, пожертвовать парой-тройкой самолетов, принять как должное, что где-то на краю света социальный переворот поглотит пару тысяч костлявых человек. Жить — в конце концов, значит допустить, чтобы смерть склевала крошки на пороге ее дома, не расстроиться по поводу аварии, в которую попала дальняя знакомая, по поводу кончины старого соседа. Нужно отдать должное судьбе, которая пожирала мир вокруг, чтобы сберечь ее. Жить — значит сохранить мирное пространство между платанами, посаженными ее предками и ничего не испортить в этой части вселенной, которую она унаследовала, чтобы передать нетронутой следующему поколению в качестве образца подлинной чистоты и красоты. Жить — значит еле дышать, чтобы не испортить воздух. Жить — значит замолчать, не двигаться, и, сидя на берегу счастья, наблюдать за ним постоянно, чтобы оно вдруг не убежало.
— А зло само вломилось к вам в сад, — заметила судья, — Разрушило ваш дом, разбило семью, и ваши фотографии появились на первых полосах газет, которые вы не читаете, вас показали по телевизору, который вы не смотрите. Все вокруг в прямом эфире наблюдали, как вы ехали прямиком в тюрьму. Вы сами восстановили горе в правах, хотя гнали подальше от себя. Вы стали частью мирового зла, и где-нибудь на том конце света обязательно найдется женщина, которая делает все, чтобы защититься от вас, и искренне убеждена, что ваша история ее не касается.
25
Адвокату не давало покоя, что допрос принял слишком личный оборот. Судья могла прямо показать, что враждебно настроена по отношению к Кэти? Кому понравится, когда убийцы — из одного с нами мира, и что еще хуже, одного пола: выставляя себя на показ, они выставляют наши скрытые раны. С женщинами адвокат всегда опасался такого рода столкновений, как будто они в один прекрасный момент обязательно начнут копаться в застарелой личной обиде, не доведенное до конца дело с матерью, сестрами, дочерьми. Что в Кэти такого, что так выводило из себя судью? Почему она так презирала эту обычную женщину с порядочной судьбой? «Если бы еще из-за любовника, я бы поняла, — бросила она в порыве, — но из-за мужа…». Что такого могла она ей противопоставить из своей собственной судьбы в потоке зла, с которым они все боролись, адвокаты, судья, психиатры, в лавине лжи, несчастья, мнимых страхов? Чтобы подняться в глазах судьи, нужно отказаться от брака по плану и жизни по распорядку, и посвятить себя правому делу, как певцы, которые выходят на сцену только во имя борьбы со СПИДом, голодом, войной? Что такого сделала эта женщина, стремясь спрятаться от мирового зла?
— Вы действительно не читаете, не слушаете музыку? — продолжала судья.
Кэти сторонилась музыки, равно как и других источников эмоций. Она бы не хотела испытать боль, разочарование ради чего-то не существующего. Она считает, что вызывать чувства впустую не хорошо потому, что нечем будет защититься в момент реального несчастья. Она не хочет ни развлекаться, ни веселиться. Стремится заниматься только конструктивными делами, которые придают сил — теряется, ищет в глазах судьи помощь, которой нет, — спорт, например, — она считает, что спорт — занятие, основанное на консенсусе, или природа — природа — это хорошо, с этим никто не поспорит, даже судья. Или…
Адвокат попросил, чтобы допрос был завершен, тем более что таковым давно уже не являлся. Все с самого начала плохо сложилось для Кэти, нужно было срочно что-то предпринять. В коридоре он подождал, пока судья выйдет из кабинета и пошел за ней. Чересчур короткое платье и высокие каблуки. Он поймал себя на мысли, что она одевается, как в двадцать лет, как тогда, когда он поцеловал ее в кустах роз рядом с юрфаком, где он целовался со всеми однокурсницами на память.
Она ничего такая была, симпатичная брюнетка, но слишком предсказуема, боролась за правое дело, каковых было много в газетных статьях. Она также пользовалась репутацией высококультурной барышни, что отбило всякое желание пойти дальше. Она рассказывала ему тогда со слезами на глазах, как ходила на оперу «Травиата», и что у певицы был такой хрупкий голос, из-за чего смерть ее героини с самого начала была неминуемой. Она была не в его вкусе, но он знал, как такие устроены, потому что они были все одинаковые. «Cosi fan tutti!» — «Так поступают все!».
Он догнал ее будто случайно в лифте. Они спустили вместе на подземный паркинг.
— Есть люди, — сказал он ей, — которым не ведомы страсти трагедии, это — мишень для правосудия. Они барахтаются, оправдываются, врут, приспосабливаются. Все не могут быть героями, которые сражаются с мировым злом, музыкантами, которые способны проникнуть в глубь зла, судьями, адвокатами, врачами, которым удается исправить зло. Все не могут быть монашками, святыми отцами, солдатами, которые приносят себя в жертву мировому злу.
Он почувствовал, что она раздражена и не сдастся.
— Эта женщина — животное, — сказала она, наконец. — Такая чистая внешность, вся жизнь по распорядку, а за всем этим — коварный ум, который придумывает, организует, приводит в исполнение ужасающие вещи.
Они стояли на большой парковке дворца правосудия, он навсегда запомнит, на 4 уровне, стены синего цвета. Желтый глухой свет ламп и фоновая музыка вырвали их из реальности. Он чувствовал, что она искренне тронута, и, возможно, готова в порыве благородных чувств спасти обоих подсудимых. Поставить Джеффа и Кэти, и даже скорее Джеффа, чем Кэти, в один ряд с бедными афганскими детьми и чеченскими вдовами. Он представлял, как дрожит она от обиды за чеченских женщин, плачет над судьбой Травиаты, или наоборот, тронута Травиатой, и рыдает над судьбой чеченских вдов, все, явно, перепуталось в потоке сочувствия — единственной форме выражения ее чувств.
Он вдруг подумал: «Прения состоятся здесь, на проходе среди машин, под табличкой „ВЫХОД“».
Он схватил ее за плечи, приблизив к себе, но при этом сохраняя дистанцию. Обращаясь к благородной и сочувствующей девушке, вел разговор он все-таки с судьей. Со стороны могло показаться, что он собирается ее поцеловать…
— … Эти герои из реальной жизни, оказавшиеся заложниками громадного, слишком жестокого для них мира, подобно телу, приводимому в движение необъяснимым потоком сознания, не поддающимся контролю, эти судьбы в приступе эпилепсии, они вас не задевают?
Она дернула плечом и освободилась от его рук. Девушке, похоже, достались на память не лучшие впечатления о красавчике-студенте с юрфака, и судья брала ситуацию в свои руки. Она повернулась к машине, которую открыла решительным жестом с помощью электронного ключа. Будто прицелилась и стреляла с вытянутой руки. Лампочки в машине загорелись, раздался характерный звук. Судья сказала:
— Нет, меня они не трогают.
— А вот я, — ответил адвокат, — складываю оружие перед ними. Я готов встать на колени и молить о прощении.
— Оставьте ваши благородные порывы для прений, господин адвокат, вам они еще пригодятся, — сказала она, открыв дверь.
Благородные порывы… «Они не мои, они ее», — пробурчал он и, глядя, как сгибаются ее колени на водительском сидении, подумал, что у нее никогда не были красивыми ноги, вот в чем ее трагедия.
26
Всю печально известную неделю накануне трагедии Кэти возвращалась домой с ребенком в колыбельке, Оливье не было, он — в спортивном лагере, но это шокировало ее меньше, чем отсутствие Джеффа. За два месяца он обжился здесь. За два месяца она столько раз мечтала, чтобы он ушел, а теперь, оказавшись в пустом доме, почувствовала комок в горле. Отчаяние снова настигло ее как тогда, когда ее бросил дезертир Тони. «Я — одинокая женщина, брошенная женщина с маленьким ребенком на руках, я не знаю, что со мной будет дальше». Она невольно признавалась сама себе в том, что присутствие Джеффа не было столь невыносимым и возмутительным, каковым казалось ей ранее. Если абстрагироваться от ремонтного бардака, он внушал доверие, уверенность. Она соскучилась. И набирала его номер телефона.
Если он отвечал, она выдыхала с облегчением. «Где ты?», — спрашивала она. Он называл какое-нибудь место, порт, дорогу в горах, Марсель, Канны или Ницца. Она считала, как далеко он был от нее, как долго ему придется добираться сюда, если понадобится.
— Вы не спрашивали у него случайно, чем он занят? — уточнила судья.
Нет, то, чем он был занят, подразумевалось само собой, он следил за Тони, который ездил к клиентам. Но она не хотела, чтобы Джефф был слишком далеко, иначе кто будет присматривать за ней.
— Зачем за вами присматривать? Неужели ваш муж до такой степени был страшный!
Чтобы защищать ее, не оставлять одну. В свете произошедших событий, она понимает, что то ожидание лишило ее рассудка. Но в той ситуации она всего лишь хотела, чтобы Джефф знал, что она боится оставаться одна. Боится кого? Чего? Она ее спрашивает. Боится собственного отчаяния.