, зовут.
Далеко ушла. Куда может удрать крупный, крепкий, здоровый кот? В любом направлении.
Едва успевает в храм к началу литургии. На путь истинный встала Анна Николевна совсем недавно. Все думалось – она своей жизни хозяйка, все, что захочет, сможет сама, ни у кого ничего не попросит. Беззаботной она была родительницей. А о чем заботиться, если дети народились активные, здоровые, кровь с молоком? Учились влегкую, плюс спортивные секции, плюс репетиторша по английскому, плюс детская музыкальная школа-семилетка. Успевали все без скрипа. Институты сами выбрали. Было чем похвастаться. Правда, объявлялись ни с того ни с сего тревожные сигналы. Да кто бы в ту пору это за сигналы принял? Так, глупость, одурь. Снилась ей, короче, бабушка. Не маленькая, как при жизни, а огромная. Голову приходилось изо всех сил задирать, чтоб в лицо вглядеться. Лицо было сердитым, темным. «Детоубийца! – возглашала бабушка, – в геенну огненную ввергаешь детей своих!» Голос звучал гулко, издалека. Наяву Анюта, конечно, поиронизировала, поинтересовалась бы, и кого это она, интересно, убила и с какой стати бабушка выступает. Но во сне почему-то цепенела и не находила нужных слов. По утрам она выкидывала все это из головы, наслаждаясь ежедневными хлопотами. И только потом, десятилетия спустя, поняла, в чем ее бабушка винила. С огромным опозданием стала всматриваться в души своих сыновей и с ужасом видела пустоту. У них все было благополучно. В смысле – по работе. Но от старшего почему-то ушла жена. Не к новому мужу, а в никуда. От полного материального благополучия. Вел он себя, оказалось, по отношению к ней несдержанно. То есть срывался. Бил. Не так, чтобы уж очень часто. Время от времени. Лидерствовал. Всегда любил быть главным. Ни перед чем не останавливался. Ну и наломал дров. Потом младший начал метаться, запил. Правда, работа пока не страдала, но если каждый вечер в грязь, то когда-то и не достанет сил выплыть. Вот тут-то Анна Николаевна и поняла свое бессилие и полное одиночество.
Почувствовала себя круглой сиротой. Принялась молиться Отцу Небесному о спасении дорогих ей душ.
«Хвали, душе моя, Господа. Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему, дондеже есмь.
Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения».
Она уже многое сейчас понимает. Эх, пораньше бы! Пораньше к бабушке прислушаться. Но ничего! Ничего. Время пока есть. Молитва матери со дна морского достанет. Ведь так батюшка говорил. Значит, так и есть. Значит, успеет она вымолить своих детей от самой страшной напасти – душевной погибели.
Анна Николаевна выходит из храма в день Божий. Светло, суетно.
Так. Что там у нас дальше? Квартирный вопрос. Время от времени ходит Анна Николаевна по объявлениям о продаже квартир. Приглядывает варианты обмена. Это, конечно, очень и очень гипотетически. Квартира ее в любом случае не пропадет – приватизирована, завещана. Но мало ли что?
Вдруг такой вариант сказочный попадется, что не грех и при жизни с кем-то из своих чад съехаться. Дело это утомительное, и предпринимает его Анна Николаевна редко, в случае переизбытка жизненных сил и отсутствия гололеда. Конец осени – самое время. Летом все затихает – дача. Зимой – риск костей не собрать. Вот и надо успеть на переходе сезона в сезон набраться новых впечатлений. Для такого случая она переодевается в шубку, давний подарок покойника-мужа. Шубу положено выгуливать в холода для лучшей сохранности, но почем зря не таскать. Эти правила соблюдались ею многие года, и вот результат – мех как новенький, блестит, пушится.
Больше всего нравится ей осматривать квартиры в старых домах – конец девятнадцатого, начало двадцатого века. Мало их по Москве осталось. Часть реконструировали, значит, только фасад и пощадили так называемые реставраторы, атмосферу же уничтожили безвозвратно. Часть развалилась сама, смотреть слишком страшно на плоды деяний своего века. Поэтому, когда попадаются достойные внимания варианты, надо бросать все дела и идти на разведку.
В подъезде, как положено, смердит. Стены облуплены, лифт заплеван, надписи повсюду разоблачительные детским неустоявшимся почерком, рисунки скверные, впрочем, настолько уже привычные, что и пакостью не кажутся: все гармонично – телесные испражнения на горизонтальной плоскости, душевные – на вертикальной. Вроде и дверь с кодовым замком, а не спастись. Потому что болезнь – внутри. Маленькие жильцы дома самовыражаются. Что видят, о том и поют. Почему-то со старыми домами жильцы особенно безжалостны. До сих пор все отрекаются и отрекаются от старого мира, попирают воспоминания о другой жизни, топчут и топчут и так все давно уже затоптанное.
– Обратите внимание на перила. Ручная ковка, известный мастер, уникальный рисунок, – гнет свою линию настойчивая девушка-риелтор, – лестница мраморная, витражи.
– Так, так, – кивает Анна Николаевна.
Квартира когда-то была великолепным гордым домом приличных людей. При кухне – комната для прислуги, кладовая с крохотным окошком, ватерклозет и душевая для кухарки и горничной. А потом – хозяйские покои. Кабинет, где обсуждались дела с какими-нибудь поверенными, большая гостиная с огромным арочным окном, далее, через коридор, три спальни, просторная ванная комната, туалет.
– Сколько же всего комнат? – поражается гостья.
– По бумагам четыре. Раньше-то было две спальни, одна в три окна – ее разгородили. Комната для прислуги считается подсобным помещением. Хотя до нас, когда коммуналка была, везде жили, даже в кладовке. Квартира на троих максимум плюс прислуга рассчитана, а жило больше двадцати душ. Вот и убили все, что смогли, места живого нет, – показывает свои хоромы хозяйка.
– А вы тут сколько уже?
– Да лет восемь будет. Тетя у меня тут жила. И я с детства, как у нее оставалась, мечтала, как бы я эту квартиру превратила в дворец, все расчистила, поклеила. Вот и съехались. Мы с мужем, отец. Унитазы поменяли, ванную отремонтировали. И – стоп. Муж умер. А папа с тетей лежат.
Женщина открывает дверь комнаты для прислуги, там на крохотном диванчике виднеется восковое личико в платочке.
– Тетя, – шепотом сообщает женщина. – А папа в кабинете. Лежачие они у меня. Вот так и живем. Так что мечты мои поменялись. Убраться отсюда мечтаю подобру-поздорову в однокомнатную светлую квартиру в тихом зеленом районе.
– Да как же в однокомнатную? – ахает Анна Николаевна. – Вас же трое!
– Вы разве не объяснили? – обращается хозяйка к риелторше. – Я же просила, ну сколько можно повторять…
– Да не успела я, – отмахивается та.
– Я буду переезжать… после них. После того, как они…
– Не продолжайте, понятно, – кивает Анна Николаевна, – значит, откладывается на неопределенное время. Позвольте мне невестку сюда привести, узнать ее мнение.
Анна Николаевна все больше склоняется к тому, что съехаться надо с обиженной сыном невесткой и внучкой. Когда-то ей казалось, что они друг друга понимают и откровенны во всем. Потом, узнав правду, устыдилась своего кокетства и пустой болтовни о детских годах своего успешного мальчонки, о его глазках-вишенках, о дрессированных крысах, которых он сажал себе на плечи (получались прямо-таки эполеты с кисточками). И это в то время, когда молодая женщина, оберегая ее, молчала о синяках и ссадинах, полученных в награду от супруга. Хорошенькая у них была дружба – упоенная гордостью свекровь и загнанная в тупик невестка. Ах, дура, дура! Но все же – если б теперь – теперь, когда все известно! – они смогли бы зажить вместе и при этом не маячить друг у друга перед глазами, а по-человечески – и под одной крышей, и врозь – это было бы правильно. Но согласятся ли ее девочки? И осилят ли они ремонт?
Зато, если – да, квартира-то, квартира! И время терпит – ведь какой плюс!
– Так я позвоню, мы на днях подойдем, – воодушевленно обещает Анна Николаевна, – может, заодно занести вам продукты или лекарства? Вы не стесняйтесь, мне это несложно. И живу неподалеку. В любую минуту, если что.
– Спасибо, – шепчет женщина, – вы не думайте, доктор говорит, скоро уже…
– Вариант ненадежный, в смысле времени, – оправдывается риелторша, – зато она хочет однокомнатную и небольшую сравнительно доплату. Вы и в ремонт уложитесь, и еще кое-что может остаться.
Так-то оно так. Но подъезд! Каждый день читать эти лозунги. И перекрытия деревянные. Думать есть над чем.
Между тем обеденное время подошло, можно сделать передышку. Только не забыть купить четвертушку черного к обеду. У булочной давно не виданная картина – коляска детская. Ведь сколько раз им говорят: крадут детей, нельзя оставлять. Находятся все-таки отчаянные. Коляска раскачивается, видно, проснулся младенец, сейчас закричит. Надо быстренько подкачать, а там и мать выбежит, видно, у бедняги совсем положение отчаянное, одно дитя дома не оставишь, а без хлеба не проживешь. Она осторожно, не заглядывая в кузов, чтоб не напугать проснувшегося ребенка, покачивает поручни. Из нутра коляски слышится страшная косноязычная брань: «Пошла вон, карга, уродина, воровка лишайная!» Из-за поднятого колясочного верха тянется к ней длинное взрослое перекошенное уродливое лицо. «Простите, простите», – шепчет она неслышно, голос сел от внезапности, ноги подкашиваются. Не может она теперь идти в теплое магазинное нутро, кто его знает, может, инвалид нажалуется матери, или с кем он там, и они оба примутся ждать ее у выхода, и набросятся вдвоем, один словами, другой с кулаками. Приходится идти в обход, к далекой хлебной палатке.
Дома, в чистой пустой тишине, сердце постепенно успокаивается. Анна Николаевна тщательно моет руки, аккуратно промакивает лицо влажным полотенцем, чтобы, освежаясь, не растягивать кожу. Наливает себе полную миску густого овощного супчика. Что может быть лучше с холода – супчик с круглым черным, еще горячим хлебушком. Чуть-чуть посолить, корочку потереть чесночком. Благодать.
И еще одно дело. Впрочем, так, пустячок, безделица для души. Раз в год, в самый мертвый, а следовательно, и в самый дешевый сезон, отправляется она в путешествие. Вот уже двенадцать путешествий на ее счету. Двенадцать стран, тщательно изученных предварительно, обсмотренных вдоль и поперек по карте, а потом воплотившихся во всей своей все равно неожиданной красе, как к ней себя ни готовишь. Год строгой азартной экономии (все, что подкидывают дети, не тратить, обходиться пенсией, и только) зато в ноябре – две чудесные недели, приключения на каждом шагу, новые лица, запах чужих морей. Она, путешествуя, ведет подробнейшие дневники, каждый раз по толстенной тетради исписывает. Нет-нет, да и заглянет потом, перечитает, порадуется. Внуки когда-нибудь прочтут. Не понравится – выкинут. А может, пример будут брать. Молодость-то прожить нетрудно. Дурацкое дело нехитрое. Ты поди старость проживи, чтоб быть людям интересной, нужной, чтоб самой не скучать.