Мне нравилось наблюдать за ним. Можно было вечно смотреть, как он бережно перебирает пальцами по струнам. Ни один цыган бы не смог загипнотизировать меня так, как завораживала его игра.
Я хотела подпевать ему, да только не могла отлепить язык от неба.
«Я и сам много лет в этом мире страдал, пережил много бед и отрады не знал».
— Ну вот, отходим, — неожиданно прервал чудесное пение Вася. — Колбаса на походе.
Мне хватило минуты, чтобы сообразить, о чем он говорит. К этому времени, вся остальная компания уже слезла с рельс и отошла ближе к лесу. Я почувствовала слабую дрожь в железе и неохотно приподнялась. «Колбаса» — так в понимании Рыбина назывался грузовой состав.
— Вы бы еще в лес убежали, трусы! — смеясь, выпендривалась Надя. — Даже Цветкова ближе стоит! Рыбин, а я думала, что ты у нас самый смелый! Иди сюда, — на этих словах Кукушкина начала толкать его в спину, приближая к железным путям. На мгновение я осознала, что хочу ей помочь.
Взбесившись, Вася оттолкнул Надю, и та повалилась на траву.
— Только тронь меня еще раз и…
Больше я ничего не слышала. В голове промелькнули воспоминания прошлого. А точнее, жуткой ночи, когда не стало дедушки.
«Только тронь меня, Федор. Отец узнает и будет худо».
Крики. Угрозы. Драка. Выстрел. Какая часть событий начала восстанавливаться в памяти. Лишь самая малость, но этого хватило, чтобы застыть от ужаса. Я слышала нарастающие звуки приближающего поезда, но не могла сдвинуться с места. Окаменение. Полный ступор.
— Эй, дура, тебя сейчас по шпалам размажет, — злорадствовала Кукушкина. — Ты хочешь, чтобы нас твоими кишками забрызгало?
— Цветкова, если ты решила сдохнуть, то ляг поперек рельс! Будь добра! Я всегда хотел увидеть тело без головы! — выкрикивал Рыбин.
— Она что, серьезно не собирается уходить оттуда? — промычало подобие на человека, которое днем ранее помогало Рыбину удерживать меня в лесу, а теперь притворяется, будто его заботит моя жизнь. — Черт, да она точно больная!
Пара фонариков вдалеке разбавила темноту. Я не знала для чего именно я продолжала стоять, но я стояла как вкопанная. Страха не было. Были лишь повторяющиеся раз за разом слова, которые звучали в моей голове.
«Теперь посмотрим, что скажут о тебе Соколовы».
— Ого, да она самоубийца!
— Цветкова, ну хватит, иди к нам!
— Я не собираюсь сидеть из-за тебя!
«Только попробуй проболтаться. Мне нечего не будет.»
— Злата, твою мать! — голос Саши вывел меня из оцепенения.
Поезд был совсем рядом. Глаза начало слепить. Дыхание перехватило. Словно на прощанье, я взглянула на Сашу. На прежнего Сашу. На макроскопическую долю секунды он вернулся. Неподдельное беспокойство промелькнуло в его глазах, отчего мое сердце согрелось. Стало радостно. Захотелось петь.
«Просвисти нежно ей, как я болен душой. Вспоминая о ней, заливаюсь слезой».
Меня оглушил звук несущегося поезда. А потом мне стало больно. Грудь сдавило. И темнота, ею заполнилось все пространство. Я молилась. Беспрерывно. Я молила господа отправить меня в Рай.
— Какая же ты дура, Злата, — тяжело дыша, выругался Саша.
Неужели, мои молитвы были услышаны, и я попала в Рай?
— Дура. Долбанная дура.
Открыв глаза, я увидела злое лицо Саши. Он навис надо мной, упираясь руками о землю. Соколов был в ярости и дышал так, будто это были его первые глотки воздуха. Его вздымающаяся грудь касалась моей, а губы тряслись.
Я и впрямь дура! Я не умирала! Саша спас меня!
— Больше такого не повториться. Это в последний раз, — рычал он, словно оправдывался за свой поступок. — Это в последний раз. В последний.
Саша был не в себе. Он был диким. Казалось, что это он едва не погиб под колесами поезда, а не я. Так в чем же моя вина?
— «Ненавижу», — одними губами произнес он, и оставил меня лежать на покрытыми камнями земле любоваться звездным небом.
Саша покинул станцию, позабыв о гитаре, а я, с трудом передвигая ушибленными ногами, пыталась его догнать. Я не должна была этого делать. Мне следовало оставить его в покое и больше никогда не попадаться ему на глаза, но я снова и снова действовала вопреки логике. Мне нужно было поговорить с ним, как будто это стоило мне жизни. Забавно, ведь своим поведением я показывала, что она ничего для меня не значит. Следовательно, разговор с Сашей был мне нужен больше, чем воздух. Да уж, коварные алкогольные чары заводят тебя в невероятные рамки. Все значительное сравнивается с посредственным: стоять или падать, любить или ненавидеть, смеяться или умереть.
— Саша, стой, — я остановила его у самой калитки, жадно схватившись за рукав его рубашки. — Пожалуйста, поговори со мной.
— Чего тебе?! — фирменный вопрос прозвучал агрессивнее, нежели это было раньше. — Отвяжись!
Какой же он был сложный. То он спасает меня, то не изнемогает от одного лишь присутствия. Почему? Эта неизвестность душила меня.
— Что с тобой случилось? — начала я. — Почему ты злишься на меня?
Его глаза сузились. Превратились в тончайшие щелки, через которые сочилось презрение.
— Я не злюсь, — обрубил он. — Мне плевать на тебя.
— Плевать? Это не правда. Ты только что спас меня.
Саша фыркнул.
— Это была обычная реакция, о которой я сильно сожалею. Не подходи ко мне, Злата, или я собственноручно привяжу тебя к тем чертовым рельсам.
Сколько же ненависти было в его словах. Мне стало ясно — все это не беспочвенно. Есть какая-то причина его неприязни, ибо такая смена настроения не бывает на пустом месте.
— Все из-за моего отказа? — выпалила я, уже не в силах себя контролировать.
— Что ты мелешь?
Ерунда или нет, но меня посетила новая мысль. А точнее тот довод, который выдвигал Сема.
Саша был из тех котов, которых нельзя гладить против шерсти.
— Я знаю, — сказала я, набирая воздуха в легкие. — Ты не терпишь отказы, предательства, поэтому, начинаешь ненавидеть! Только это неправильно! У меня не было выбора, Саша! Вы едва не погибли! Скажи, я права?! Это из-за того случая на дамбе?!
Задрав голову, Соколов нервно рассмеялся.
— Тебе нужно отрезветь, Цветкова! Твои слова — ересь!
— Нет! Я права! — меня накрыла истерика. Ткань рубашки заскрипела. — Скажи, ты ведь не терпишь отказов, так?! В этом все дело?!
Парень смотрел на меня, как на полоумную. С сочувствием.
— Я не твой отец, Саша! Я не предавала тебя! — слова вылетели прежде, чем я успела подумать.
Казалось, его сердце прекратило ход. Мышцы лица задеревенели. Повеяло холодом. Жалкая секунда замешательства, и меня схватили за грудки.
— Не смей говорить о моем отце, — прошипел он. — Никогда больше не позволяй себе говорить о нем.
Я задохнулась, но не переставала смотреть в его искрящиеся глаза.
— Да, ты не предавала меня. Но, ты сделала кое-что похуже. Ты понимаешь, о чем я. Понимаешь. Просто сама не хочешь верить в это.
Я не понимала. Искренне не понимала, но и не могла произнести ни слова, чтобы воспротивиться.
— Больше никогда не пытайся возобновить наше общение. Этого не будет. Никогда, слышишь? — на этом, он откинул меня в сторону и скрылся за воротами.
Я осталась одна, наедине со своими мыслями, которые напрочь перемешались. Одно я знала точно — он ненавидит меня. Ненавидит так, как когда-то ненавидел своего отца. Разве можно по щелчку пальца стереть все то, что так крепко связывало? Вероятно можно, но вот только у меня этого не получалось…
Бывает, что ты обжигаешься. Это неприятно и больно. Со временем все проходит, бинты и мази заживляют рану, но безобразный шрам напоминает о прошлом, и тогда возникает фантомная боль. Самая коварная и ничем неустранимая. Что ж, я обожглась об это лето. Обожглась об эту дружбу. Я обожглась об него.
Как же это больно осознавать, что я хочу держатся только за те руки, которые без стесненья будут аплодировать на моих похоронах.
Глава#16
Мне смутно помнилось, как я вернулась домой; как скинула с себя грязную одежду; как проскочила незамеченной мимо тетушки и как уволилась рядом с кроватью и накрылась пыльным вязанным ковриком. Всего этого я не помнила, но точно знала, что еще долго лила горючие слезы в подушку. Глаза болели, а веки неприятно щипали. Впрочем, мое пробуждение стало нерадостным совсем по другой причине.
— Вставай, дрянь! — раздалось над головой, а потом, меня, как невесомую куклу, протащили по полу. Я тебе устрою, как по ночам гулять! Как ты только посмела меня ослушаться, мерзавка?!
Позвоночник пронзила боль. Я ловила ртом воздух, в страхе, что сейчас задохнусь от ужаса. Что это? Дурной сон? Или я попала в искаженную реальность, в которой моя тетя — озверевшая ведьма, ненавидящая утро, да и в общем, весь земной шар с его обитателями.
— Дрянь!
Распахнув глаза, я уставилась на захлебывающееся слюнями тело. Оно нависло надо мной и угрожающе трясло кулаком. Господи, изыди! Моя тетушка в конец обезумила. Я судорожно моргала, пытаясь уловить логику ее действий.
— Мерзкая дрянь! — кричала тетушка. — Шельма!
— Что случилось? — прохрипела я. — Мой голос был похож на запись переменчивых частот.
— Что случилось? Что случилось?! Ты еще смеешь спрашивать?!
Мою щиколотку пронзила боль. Клавдия снова потащила меня по твердому полу, оставляя на моей спине безобразные полосы.
На этот раз, я не стала мириться с ее «капризами», а просто что есть мочи оттолкнула ногой. Ошарашенная злыдня исказилась в лице, походя на одержимую бесом. Меня смутила ее реакция, а точнее, напугала до чертиков.
— Ты испачкала все вещи! По-твоему, я должна стирать их целыми сутками? Где ты шлялась, пигалица?! Хочешь опозорить мое имя, шалава?!
Каждое ее слово заменяло грубую пощечину. Неужели, ее так разозлила пара испачканных вещей? Это абсурд!
— Я не нарочно! Это вышло случайно! Да что с вами такое? — я не понимала буквально ничего. Мне бы не хватило жизни, что найти ее действиям логическое объяснение. Я прежде не видела такой злости. Даже от Саши.