Император держал в руках проект «Высочайшего манифеста», который развернул бы историю России на 180 градусов. Подпиши государь документ – и всё было бы по-другому. Для революции просто не нашлось бы весомого повода… Но Александр не подписал. Он назвал документ нелепым. Его возмутила идея, заложенная в проекте манифеста. Царю предлагалось созвать Земский собор – другими словами, привлечь народ к решению государственных проблем. А это уже слишком похоже на демократию!
Как всё начиналось
Земский собор – это старинный аналог парламента. С той только разницей, что представители всех слоев населения собираются не на постоянной основе, а разово, по какому-то особому случаю.
На знаменитом Земском соборе 1613 года избрали царем Михаила Романова. Тогда в столицу приехали представители всех сословий без исключения, в том числе и крестьяне. Как не сложно догадаться, на заседании сразу начались крики и взаимные оскорбления. Депутаты подсовывали каждый своего кандидата. Бояре предлагали героя русско-польской войны Пожарского. Казаки требовали отдать власть кабардинским князьям. Свои кандидатуры выдвинули и иностранные участники: польский королевич Владислав и шведский королевич Карл Филипп.
Сын костромского боярина Михаил Романов стал компромиссным вариантом. Граждане довольные разошлись по домам – в уверенности, что сами определили свое будущее. В общем, отличный средневековый вариант демократии.
С годами власть Романовых укрепилась, Земские соборы стали проводиться всё реже, и в конце концов Пётр I с ними окончательно покончил. Не хотел император знать мнение людей о радикальных реформах, которые он придумывал.
Новый Земский собор, чтобы выпустить пар
Но вернемся к Александру III. Разумеется, советники предлагали ему созвать Земский собор не для того, чтобы избрать нового царя. Речь шла об обсуждении насущных вопросов – что делать с угнетенными крестьянами, как бороться с коррупцией в полиции… Список проблем XIX века не сильно отличался от сегодняшнего. Земский собор мог бы дать уставшему народу хотя бы иллюзию участия в управлении государством.
Представьте солнечное майское утро 1882 года. Государь сидит в своем рабочем кабинете и готовится к собственной коронации, которая должна состояться через неделю в Москве. Обстановка тревожная. В стране бурлит недовольство властью в целом и Романовыми в частности. Отца Александра год назад убили террористы. Сам Александр уже двенадцать месяцев руководит государством, но коронацию решился устроить только сейчас, потому что все это время буквально боялся выйти из укрепленной резиденции в Гатчине.
И вот ему кладут на стол проект «Высочайшего манифеста», в котором предлагается приурочить к коронации созыв Земского собора. Чтобы снять напряжение в обществе, выпустить пар.
Кто это придумал?
Автор проекта – граф Николай Павлович Игнатьев, интереснейшая личность. Бесстрашный путешественник, хитрый дипломат. Его биография достойна приключенческого фильма. В молодости он блестяще выполнял спецзадания российского правительства за рубежом, эдакий русский Джеймс Бонд девятнадцатого века. Историки его обожают, пишут: «Игнатьев ходил по острию ножа… Ему, безусловно, присущ был некоторый авантюризм, что нередко спасало его в сложных ситуациях. Игнатьев, впрочем, верил в свою счастливую звезду и не боялся рисковать»[254]. Одним словом, человек с невероятно широким кругозором и смелым мышлением. Но при этом – преданный патриот, славянофил. Он дослужился до кресла министра внутренних дел и тут же рьяно взялся за государственные реформы.
И вот на закате жизни Игнатьев снова рискнул. По-крупному. Представил свой дерзкий проект императору, известному своим суровым нравом.
А Победоносцев против!
Александр III тогда находился под большим влиянием реакционера Победоносцева, обер-прокурора Святейшего Синода. Полистав проект манифеста, Победоносцев заявил: «Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта… Что сталось бы, какая вышла бы смута, когда бы собрались в Москве для обсуждения неведомого чего представители народов и инородцев империи, объемлющей вселенную»[255]. Друг Победоносцева, московский городской голова Чичерин, соглашался: «Сочинить земский собор путем интриги и в виде комедии, подобно тому, как выкидывают фокусы, это просто прелестно!»[256]
«Нация ожидает твердого и авторитетного действия»
В тот же день, сразу после представления царю предложения о созыве Земского собора, Игнатьев был отправлен в отставку. Граф получил от императора собственноручную записку: «Взвесив нашу утреннюю беседу, я пришел к убеждению, что вместе мы служить России не можем»[257]. Игнатьев проиграл, победил Победоносцев.
Вместо манифеста, предложенного Игнатьевым, Александр III выпустил «Манифест о незыблемости самодержавия», провозглашавший курс на абсолютную монархию. Всё в полном соответствии с идеями Победоносцева, утверждавшего: «Надобно покончить разом, именно теперь, все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании… Нация ожидает твердого и авторитетного действия и не следует приступать к таким мерам, которые уменьшают авторитет власти, дозволять обществу рассуждать о таких вещах, о которых до настоящего времени оно не имело права говорить»[258].
Общество, которому в очередной раз запретили свободу слова и мысли, отреагировало на манифест со злым юмором. Документ прозвали в народе «ананасным» – из-за неудачного оборота в первом же абзаце: «…а на Нас возложить Священный долг Самодержавного Правления»[259].
Между тем, никакие «ананасные» манифесты не могли отменить новую реальность. Двадцатый век надвигался неумолимо и приносил все больше бед царской семье.
17 октября 1888 года императорский поезд, идущий с юга, потерпел крушение у станции Борки, в 50 километрах от Харькова. Александр Александрович чудом остался жив, однако катастрофа стала началом конца – 43-летний царь стал стремительно угасать.
«В момент крушения поезда Александр III с женой и детьми находился в вагоне-столовой. Вагон, большой, тяжелый и длинный, был укреплен на колесных тележках, которые при крушении оторвались, покатились назад и нагромоздились друг на друга. Тем же ударом были выбиты поперечные стенки вагона, а боковые стены треснули, и крыша стала падать. Стоявшие в дверях камер-лакеи погибли, остальных бывших в вагоне спасло только то, что крыша при падении одним концом уперлась в пирамиду из тележек. Образовалось треугольное пространство, позволившее практически уже обреченным августейшим путешественникам выбраться из вагона – пораненными, перепачканными, но живыми. Говорили, что рослый и сильный император поддерживал крышу, пока из-под нее вылезали его близкие. Когда через шесть лет еще не старый и всегда казавшийся крепким царь занемог и скончался, молва увязывала причины его недуга с физическим и моральным потрясением, пережитым во время крушения»[260].
В 1894 году императором стал старший сын Александра III – Николай II, на котором история российской монархии обрывается. Было ли падение неизбежным? Да – для государя, не признававшего демократию. Николай Александрович, преданный муж и чудесный отец, настолько погрузился в проблемы своей семьи, что не заметил наступления эпохи парламентов и революций. Увы, Ники был также слишком хорошим сыном: он дал слово умирающему отцу, что сохранит и укрепит самодержавие в России, и отдал жизнь (и целую страну), чтобы сдержать своё слово.
Во время своего первого публичного выступления Николай II четко обозначил свою позицию: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твёрдо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный, покойный родитель»[261].
По сути, Николай объявил войну всем сторонникам демократии в России. И тем самым подписал себе приговор. Эта речь, отвергающая модернизацию политической системы страны, стала сигналом для всех слоев общества: пора действовать.
Николай II
Будущий император Николай Александрович с детства жил в обстановке нервозности и страха: постоянная угроза терактов стала для него такой же обыденностью, как петербургский дождь. Ники видел, как дедушка Александр II погиб от рук террористов; после этого Папа перевез всю семью в хорошо укрепленный Гатчинский замок, больше напоминающий средневековую крепость, чем дворец. Каждый вечер Папа ходил по всем спальням и лично проверял щеколды на дверях – он никому не доверял по-настоящему. Но террористы все-таки сумели дотянуться до сверхзащищенной царской семьи – подорвали поезд; Папа из-за этого сильно захворал. Потом болезнь отступила (тогда все еще надеялись, что она ушла навсегда), и Ники смог с легкой душой оставить родителей и отправиться в большое Восточное путешествие. Кто мог подумать, что цесаревич едет навстречу смертельной опасности!
Японский день рождения цесаревича Николая
Инцидент в Оцу, который едва не стоил цесаревичу Николаю жизни, – это же готовый сюжет для голливудского блокбастера! Здесь есть все: двое беззаботных принцев, путешествующих по загадочному Востоку; предатель-полицейский, решивший отомстить за честь самураев; смелые возницы, благородные императоры, обольстительные гейши, дракон с желтыми рожками и самое главное – хэппи-энд. Николай потом всегда отмечал два дня рождения: 6 мая, когда он появился на свет в Царском Селе; и 29 апреля, когда он чудом спасся от неминуемой гибели в далеком японском городе на острове Хонсю.
Предчувствие
Николай не желал ехать так далеко и так надолго. В свои 22 года он все еще жил с родителями, не имел ни собственных доходов, ни собственного двора. Ему не хотелось взрослеть – цесаревича полностью устраивало, что сильный отец, император Александр III, все и всегда за него решает. Но тут отец как раз решил, что сыну пора научиться самостоятельности – и организовал для Николая большое заграничное путешествие, в соответствии с традициями воспитания великих князей Романовых.
При этом Александр III составил для сына необычный маршрут. Император не собирался заигрывать с европейскими соседями, а потому отправил наследника на Восток – незнакомый, таинственный, многообещающий.
23 октября 1890 года Николай покинул родную Гатчину, попрощавшись с родителями и Вороном – собакой породы колли. И тут же начал писать домой трогательные письма. Например: «Моя милая душка Мама… Я едва удерживался от слез, при воспоминании того ужасно грустного и тяжелого дня, когда мы расстались на так долго! Пока мы ехали, я все время мысленно был с вами в Гатчине и час за часом следил за тем, что вы должны были в это время делать. Единственным утешением в вагоне были завтраки и обеды, в разговорах с моими спутниками я забывал на несколько минут мое горе…»[262]
Отец-император, несмотря на внешнюю суровость, тоже тяжело переживал отъезд любимого сына. Вот отрывки из посланий Александра III: «Мой милый Ники, очень, очень грустно было прощаться с тобою и знать, что на такое долгое время мы будем в разлуке. Как грустно было возвращаться в Гатчину, как пусто было дома и как наша прогулка по парку с милым Вороном была не весела в этот день. Ворон всякий день гуляет с нами и иногда приходит к Мама и лежит в ее комнатах, но видимо, он скучает и не весел… Ворон все толстеет, и глупые люди его целый день кормят так, что это не собака, а бочка какая-то… Возится он со снегом по-прежнему и страшно доволен, когда с ним занимаются»[263].
Двое беззаботных принцев
Спустя пару месяцев Николай перестал так сильно тосковать по дому – после того, как к нему присоединился развеселый кузен Георг, принц Греческий. Он являл собой полную противоположность мягкому интеллигентному Николаю. Георг был бесшабашным моряком, шумным заводилой с татуировкой-якорем на могучем плече. Он притащил на борт крейсера «Память Азова» с десяток кальянов и в каждом порту требовал знакомства с местными танцовщицами.
Дипломат Владимир Николаевич Ламсдорф, приближенный Александра III, весьма резко отзывается о Георге в своих мемуарах: «Присутствие принца Георга Греческого в свите великого князя-наследника было настоящей обузой. Добрая королева, по-видимому, плохо воспитала своих детей, а этот экземпляр особенно распущен»[264]. Кроме того, на всех официальных мероприятиях статный богатырь Георг привлекал к себе гораздо больше внимания, чем невысокий, тихий Николай, и это не лучшим образом сказывалось на имидже наследника российского престола.
Под влиянием Георга важная дипломатическая миссия Николая превратилась в экзотическую развлекательную поездку. Что ж, осень, зима и весна – лучшее время для отпуска в жарких краях. Внушительный российский крейсер швартовался у берегов Египта, Индии, Таиланда, Вьетнама, Китая. Везде цесаревич получал горы подарков, а сиамский король наградил его орденом. В Коломбо наследник посадил железное дерево, которое благополучно растет и по сей день, в Нанкине заглянул на чайные плантации, в Бомбее накупил матери великолепных индийских тканей.
15 апреля 1891 года в сопровождении шести кораблей российского флота цесаревич прибыл в Нагасаки. И удивил встречающих ребяческой просьбой – предоставить ему самых лучших местных татуировщиков, об искусстве которых он столько читал в туристическом справочнике. На следующий день на борт крейсера поднялись двое мастеров. Через семь часов Николай и Георг хвастались друг перед другом новенькими драконами. Цесаревич выбрал себе цветного – с желтыми рожками, зелеными лапками и красным брюшком. «Дракон вышел на славу, – писал он в путевом дневнике, – и рука совсем не болела»[265].
В тот момент Николай еще не подозревал, что уже через две недели обзаведется гораздо более серьезным шрамом на память о пребывании в Стране восходящего солнца.
Покушение
Япония понравилась цесаревичу: «Замечательно приятное впечатление производят улицы и дома в Нагасаки: все отлично вычищено и выглядит опрятно; любо входить в их дома; да и сами японцы и японки такой радушный и приветливый народ – совсем противоположный китайцам!»[266] – отмечал он в дневнике.
На суше принцев ждала насыщенная культурная программа. Смотрели решительно все: от рыбацких деревушек до фарфоровых ваз, от «летучих змеев» до боя палками. Пили сакэ в гостях у местной знати. Вечера не без приятности проводили в «чайном доме» в компании настоящих гейш. В японское жилище возвращались глубокой ночью.
Тем временем, в некоторых областях Японии поднималось недовольство самим фактом дружбы с Россией. Японские консерваторы критиковали западный курс страны, уничтожающий древние традиции. Одним из таких консерваторов оказался полицейский Цуда Сандзо. В юности он подавлял восстание самураев, но потом раскаялся, вспомнил, что он и сам – потомок самураев. Долгие годы Сандзо молча боролся с чувством вины, которое постепенно сводило его с ума. Пока 29 апреля по несчастливому стечению обстоятельств его не поставили в полицейском кордоне на пути следования цесаревича. В голове у Сандзо что-то щелкнуло, и он понял – прямо сейчас он должен отомстить за поверженных самураев, за неумолимую модернизацию Японии, за нашествие Запада в лице наследника российского престола.
Случившееся красноречиво описал сам Николай: «Вернувшись в Оцу, поехали в дом маленького кругленького губернатора. Даже у него в доме, совершенно европейском, был устроен базар, где каждый из нас разорился на какую-нибудь мелочь; тут Джоржи (Георг) и купил свою бамбуковую палку, сослужившую мне через час такую великую службу. После завтрака собрались в обратный путь… Выехали мы опять в джинрикшах в том же порядке и повернули налево в узкую улицу с толпами по обеим сторонам. В это время я получил сильный удар по правой стороне головы над ухом, повернулся и увидал мерзкую рожу полицейского, который второй раз на меня замахнулся саблею в обеих руках. Я только крикнул: “Что тебе?” и выпрыгнул через джинрикшу на мостовую; увидев, что урод направляется на меня и что его никто не останавливает, я бросился бежать по улице, придерживая кровь, брызнувшую из раны. Я хотел скрыться в толпе, но не мог, потому что японцы, сами перепуганные, разбежались во все стороны. Обернувшись на ходу еще раз, я заметил Джоржи, бежавшего за преследовавшим меня полицейским. Наконец, пробежав всего шагов 60, я остановился за углом переулка и оглянулся назад. Тогда, слава Богу, все было окончено… Более всего меня мучила мысль о беспокойстве дорогих Папа и Мама и о том, как написать об этом случае в телеграмме»[267].
На грани войны
Две раны на голове наследника оказались несмертельными. Николая перебинтовали и сопроводили до российского крейсера. Все это время цесаревич держался очень достойно – шутил, улыбался и успокаивал взволнованных японцев, заверяя, что его мнение о Стране восходящего солнца нисколько не испорчено.
Позже стали проясняться детали инцидента. Во-первых, решающую роль сыграл котелок Николая – шляпа смягчила и отвела первый удар. Во-вторых, Георг Греческий, несмотря на всю свою молодецкую удаль, не сумел помешать нападавшему. Героями стали двое простых японцев, тащивших повозки с принцами. Именно джинрикши догнали и обезвредили Сандзо. Каждого спасителя Николай потом щедро наградил – по 2500 долларов сразу и 1000 долларов ежегодная пенсия. Тогда это были громадные деньги.
А самый неприятный факт раскрыл язвительный Ламсдорф в своем дневнике: «Задержанные цензурой частные телеграммы наводят на мысль, что фанатизм японцев был раздражен поведением молодых людей; между прочим, принц Греческий трогал своей палкой применяемые при богослужении колокола в одном из японских храмов»[268].
Тем не менее, у японской стороны и в мыслях не было обвинять гостей в провокации. Напротив, чтобы как-то сгладить катастрофическую ситуацию, японский император впервые за тысячелетнюю историю страны покинул свою резиденцию и лично навестил Николая на крейсере, то есть на территории другого государства. Отовсюду сыпались сочувствующие телеграммы – и снова подарки, в совсем уже немыслимом количестве. Кстати, многие из них можно сейчас увидеть в музеях Москвы и Петербурга.
Конечно, отец и мать Николая были в ужасе. Император писал сыну: «До сих пор еще не верится, чтобы это была правда, что действительно ты был ранен, что все это не сон, не отвратительный кошмар. Никогда не забуду, когда получил первое сообщение об этом ужасном происшествии»[269].
В мировых газетах давались мрачные прогнозы – со дня на день ждали, что Россия объявит Японии войну за нанесенное оскорбление. Но тогда все закончилось мирно. Александр III потребовал только провести расследование инцидента.
Чем все закончилось
Для Сандзо эта история закончилась довольно быстро. Его приговорили к пожизненной каторге. Девять месяцев он плел корзины на холодном острове Хоккайдо, а потом скончался от пневмонии.
Ну а Николай прервал свое восточное путешествие, распрощался с Георгом и направился домой. По воспоминаниям родственников, «он вернулся к нам возмужалый, пополневший, с большими усами и цветущим здоровьем»[270]. С собой, помимо всего прочего, он привез фарфоровую куклу гейши в полный рост.
В России его возвращение отмечали, как национальный праздник. Пес Ворон лаял от радости на всю Гатчину. А двое известных поэтов подготовили оды в честь японского дня рождения Николая. Приведу здесь фрагменты этих стихотворений.
Аполлон Майков:
«Царственный юноша, дважды спасенный!
Явлен двукрат Ты Руси умиленной,
Божия Промысла щит над Тобой!»[271]
Алексей Апухтин:
«Вот засыпает царевич в тревоге и горе,
Сон его сладко баюкает темное море…
Снится царевичу: тихо к его изголовью
Ангел склонился и шепчет с любовью:
«Юноша, Богом хранимый в далекой чужбине!
Больше, чем новые страны, увидел ты ныне,
Ты свою душу увидел в минуту невзгоды,
Мощью с судьбой ты померился в юные годы!
Ты увидал беспричинную злобу людскую…
Спи безмятежно! Я раны твои уврачую.
Все, что ты в жизни имел дорогого, святого,
Родину, счастье, семью – возвращу тебе снова»[272].