Меньше чем за две недели до новогодних праздников Иван Иванович навязывал ей деловую поездку — командировку в Амстердам с праздничным отчетом. Гуманитарный фонд должен был собрать очередные пожертвования для успешной деятельности в следующем году. На месте надо быть двадцать четвертого, обратно — двадцать восьмого, если ничего не помешает. Билеты в оба конца уже заказаны. Туда на двадцать третье, так как двадцать четвертого все голландцы летят к родным на праздник.
«Какой прыткий, — подумала Аня. — А что, если у меня планы на этот период времени?»
С собой Ане необходимо иметь одного-двух из своих пациентов, чтобы они благодарно улыбались репортерам и денежным мешкам — потенциальным жертвователям — и рассказывали о своей счастливой участи быть причастными к деятельности означенного фонда.
Аня изучила послание и отодвинула бумагу в сторону. Никуда она, естественно, не поедет.
Надо готовиться к праздникам. Разобраться ближе к концу месяца со своими документами. Нет у нее приятелей среди пациентов. И заводить не хочется.
Смешно представить, как Аня с давешним двухметровым черным под ручку — он — в спадающих штанах, Аня — в деловом костюмчике — раскланиваются перед репортерами, жмурятся от вспышек и источают счастье, одно только счастье и ничего, кроме счастья.
Она просто не поедет, потому что ей Иван Иванович не нравится. Хотя это и не деловой подход.
Об астароле Аня запретила себе думать. Виктор уже пять дней не проявлялся. Вспоминать об астароле, о гибели Толика было сейчас для Ани все равно что упрямо воспроизводить в памяти один и тот же кошмарный сон, который оказался вещим.
Бессознательно Аня отодвинула анализ кошмара в глубины души, до следующего года. Позволила страху затихнуть — и он улегся на самом дне ее души, свернулся клубком, как спящая в сырой норе змея. До поры до времени.
«Вот наступит новый год, — говорила она себе, — и тогда…» Рана ее саднила, но затягивалась. Не стоило растравлять ее, пусть немного подживет. И тогда…
Пропажа Виктора делала ее такой беспомощной, но как стыдно признаваться себе в этом.
Она не успеет получить голландскую визу за такой короткий строк, и это сойдет за главный предлог ее отказа. Хотя с прытью Ивана Ивановича этот предлог может оказаться неубедительным.
Аня составила короткую вежливую записку для Ивана Ивановича и продиктовала ее секретарше по телефону.
Сегодня Аня захватила с собой подарок охраннику, который угодил в больницу раз и навсегда.
Ночью она поработает, разберется в хаосе, накопившемся за год. Дождется шести утра в надежде, что Виктор позвонит ей сегодня. Под утро немного подумает, не свернуть ли ей вообще проект «Ночная аптека» и не начать ли торговать в своем магазинчике колготками, пирожными или книгами. Тоже мне, драгдилерша выискалась.
С первыми лучами солнца она оденется и покинет свой кабинет.
Заедет в «Ацтек» и съест пятидолларовый ранний завтрак, который готовится специально для тех, кто возвращается с вечеринки. «Или с ночной смены на заводе, на выбор», — хмыкнула Аня. Давно хотела послушать немного мексиканской музыки ранним утром. И желудок свой хранила от Митиных сосисочных посягательств специально, чтобы сжечь его при помощи «ацтековского» чили и пива «Десперадо», главная бодрящая особенность которого состоит в том, что оно смешано с текилой прямо в бутылке.
Аня потянулась от удовольствия. О гаишниках она думать не станет.
К восьми утра Аня как раз будет готова навестить Анатолия Георгиевича и поздравить его с неумолимо надвигающимися праздниками.
«И смертью», — напомнила она себе и шумно выдохнула, чтобы не застонать от неловкости. Бедный несчастный охранник. А ведь ему только сорок три.
Аня разыскала в столе книжку о жизни после смерти, сняла с нее грязную газетную обертку и надела новую, кожаную. Полюбовалась на свою работу. Подарок выглядел еще лучше, чем в день покупки. Завернула в цветную оберточную бумагу — снежинки и шишки по алому полю — и осторожно положила сверток на угол стола, чтобы не мешал при работе.
Забавно, но при ближайшем рассмотрении старая газета оказалась «Фармацевтическим вестником». В те времена, когда вышел номер, Аня еще и не помышляла о блестящей карьере фармацевта.
Она приблизила газету к глазам, пытаясь разобрать стершиеся буквы:
«…опыты на заключенных или других людях с отклонениями способны повлечь серьезные последствия, если препарат обладает заявленной силой действия хотя бы отчасти…»
«…представляет собой синтетический аналог (не разобрать чего), обладающий сильными седативными, гипнотическими, болеутоляющими свойствами, сопровождающимися выраженной галлюциногенной активностью…»
«…Проявления второго рода наблюдаются в качестве способности испытуемого воспринимать «приказ» извне, причем «приказ» усваивается им в форме непреложной мотивации, приобретающей в ряде случаев черты классической сверхценной идеи…»
Это все, что Аня смогла разобрать, не переутомляя глаз. Больше всего похоже на романы Ричарда Бахмана из жизни медицинских работников на службе у ЦРУ. Секретные эксперименты над людьми, краденые органы и тому подобная интригующая фантастика.
Почему бы и не печатать в серьезном издании такие рассказы? Аня, во всяком случае, ничего не имела против борьбы за тиражи.
Волна холода накрыла Аню. А как же ее любезный «Астарол-4»? Чем не синтетический аналог не разобрать чего, способный повлечь серьезные последствия?
Она толком ничего не знает об этой несостоявшейся панацее. Помнит по газетному скандалу, что новый антидепрессант все желающие бросились использовать как галлюциноген, обнаружив после трех-четырех приемов химическую зависимость. Один сошел с ума, второй умер от закупорки сосудов головного мозга, третий покончил с собой.
Достаточно было прессе пронюхать об этом, и лекарство запретили.
Запретили, немного поколебавшись. Деньги, труд, время, подопытные крысы, в конце концов, — жалко вот так бесславно расстаться со своим детищем.
«Астарол-4». Интересно, почему четыре? Куда подевались первые три?
Неплохо бы зайти в библиотеку и полистать газетные подшивки за прошлый год, когда разразился скандал.
Виктор не позвонил.
Аня успела в больницу как раз к открытию для посещений и была первой. Справившись в регистратуре и обменяв меховое пальто на белый халат, она поднялась на четвертый этаж пешком.
В голове ее еще билась надрывная индейская песенка о жизни после смерти — «Полет кондора». Глухая индейская флейта солировала, беря за самое сердце.
Под мышкой Аня несла подарок, в руке — пакет с мандаринами и виноградным соком в картонной упаковке. Она понятия не имела, что охраннику можно, а чего нельзя. Она боялась застать его опутанным проводами капельницы, по которым сочится физраствор, и с бессмысленным выражением на лице. Или вообще без выражения — в коме.
Мимо скользили туда-сюда каталки, которые подгоняли впереди себя сестры. «Как игрушечные вагончики в парке аттракционов», — пришла в голову Ане бессердечная мысль. Цинизм — хорошо известное, проверенное средство защиты от чужой боли.
Под белоснежными салфетками у сестер кровожадно позвякивали металлические инструменты. Над Аней клубился густой запах хлорки и лекарств — запах несчастья, безнадежности. Этот запах был ей знаком — так пахла книга Анатолия Георгиевича.
«Смерть после жизни» — в помещении больницы такая перестановка звучала уместнее всего.
А если бы Аню спросили, то она бы ответила, что название «Смерть после жизни» соответствует больше и содержанию любимой книги охранника, ее мертвящему энтузиазму, упорству, с которым автор железной рукой отправлял в рай все человечество строем.
Ну да Аню не спрашивали. Она только рада будет, если Анатолий Георгиевич попадет после смерти на свой зеленый лужок и не обманется в своих ожиданиях. Лужок не окажется фальшивкой.
Аня замерла, глядя в дальний конец коридора.
Прислонившись лбом к стеклу, у окна стоял сутулый, худой человек в блеклой больничной пижаме и растрепанных безразмерных шлепанцах.
Он смотрел вперед, за окно, и ничего особенного там не видел. Облака, троллейбусы, голые ветви кустарника, покрытый ледяной коркой тротуар. Неуклюже поскальзываясь и размахивая руками для равновесия, по тротуару двигались люди в тяжелых зимних одеждах.
У этих людей могли быть непослушные дети, капризные супруги, сварливое начальство. Но с кровоснабжением головного мозга у них все в порядке. И выбора — умереть на операционном столе или чуть позже в больничной койке — перед ними не ставят.
Ане показалось, что Анатолий Георгиевич очень похудел за время своего отсутствия в аптеке.
И вдруг Аню дернуло как током. Это тот самый человек, который видел, как убивают ее мужа.
Аня неосторожно перехватила пакет с мандаринами в левую руку. Пакет выскользнул и осел на полу бесформенной кучей. Один оранжевый шарик выкатился и, подпрыгивая, помчался под батарею, где и затих. Аня не стала его подбирать.
Как она могла выбросить из головы, начисто стереть из памяти, что Анатолий Георгиевич — ее свидетель? Загадка природы.
Ранним утром он прогуливался по улице и увидел, как два человека убивают третьего. Мог ли он изменить что-нибудь? Движение в это время еще не сильное. Броситься через дорогу и помешать двум мерзавцам — неужели это такая проблема с его-то боевым прошлым?
«Стоп!» — сказала себе Аня. Значит, нельзя было ничего изменить. Не хватало еще обвинять в своих бедах охранника. Ему и так досталось.
Аня окликнула Анатолия Георгиевича, и тот обернулся. Несколько мгновений стоял как соляной столп, смотрел на закатившийся под батарею мандарин.
Когда он поднял глаза на Аню, ей показалось, что он не вполне узнает ее. Он улыбался приветливо и вопросительно, как приятной незнакомке, которая сейчас спросит у него, как пройти в ординаторскую.
— Как поживаете? — вместо этого спросил он сам.
— Спасибо, хорошо. А вы? — Аня прикусила язык.