Он целый день торчит во дворе. Во-первых, живет здесь в крохотной квартирке, которую случайно отхватили в элитном доме еще его родители, а во-вторых, постоянно поджидает левого заработка. В квартирах остались сплошь старухи – писательские вдовы. Юрку они помнят с детства и доверяют, пускают к себе, когда нужно прокладку в кране сменить или лампочку поменять. За что-то более серьезное дворник не берется. Еще он поднимает наверх всяческие тяжести вроде сумок с продуктами и узлов из прачечной. К тому же у Юрки есть машина – вполне приличные «Жигули», и престарелые дамы просят довезти их иногда до аптеки или до рынка.
– Не боятся с тобой садиться, пьешь ведь? – спросила я.
– Думаешь, алкоголик? – окрысился мужик. – У меня цикла.
– Что?
– Цикла, три недели работаю, одну пью, а чтоб каждый день, такого не бывает.
Я вздохнула, значит, не алкоголик, а пьяница, употребляющий водку циклами.
Короче говоря, в одну трезвую «циклу» к нему подошла Нинка и попросила привезти из больницы женщину. Дескать, родственница, а у самой Нины машина сломалась. Юра обрадовался и доставил молодую девушку. Выглядела пассажирка ужасно – серо-белая, с отечным лицом. Правая ступня отсутствовала, брючина была просто заколота булавками, левая нога загипсована до бедра. Самостоятельно инвалидка идти не могла, и дворнику пришлось на руках тащить ее в квартиру.
Примерно дня через два Амалия Карловна из сто семьдесят пятой отрядила Юрку сгонять в Шереметьево. Ее дочка, постоянно живущая в Англии, передала матери с оказией посылочку. Дворник быстро добрался до нужного места, забрал сверток и уже хотел двигать назад, как заметил возле столиков, где заполняли декларации, Нинку. Девушка быстро оформляла бумагу. Рядом в инвалидной коляске сидела безногая. Она смотрелась чуть лучше – на щеках появился румянец, губы накрашены.
Не зная почему, Юрка спрятался за киоск с газетами и принялся следить за странной парочкой. Тут объявили посадку на Париж, и Нинка ходко повезла коляску к таможенному контролю. Дворник последовал за ними.
У стойки поджидали еще две убогие. Одна без руки, другая со всеми частями тела, зато практически лысая, будто новорожденный поросенок. Розоватую кожу головы покрывал редкий пух. Нинка подвезла коляску и вручила какому-то видному мужику бумаги. О чем они говорили, Юрка не понял, так как не знал иностранных языков, запомнил только одно слово – «бен», «бен», «бен», которое без конца повторяла Нина. Наконец таможенник дал добро, и странная компания отправилась на посадку.
– Ну, точно наркодельцы, – подвел итог Юра.
Я с недоумением поглядела на мужика.
– При чем здесь наркотики?
– Кино «Брильянтовая рука» глядела? Помнишь, как Никулин в гипсе золото вез? А эти, падлой буду, героин таскают, небось деньжищи лопатой гребут, – мечтательно протянул дворник.
Его взор затуманился. Очевидно, ему мерещились чемоданы, набитые долларами. Я молчала, стараясь понять, что к чему.
– Ну, давай, покеда, – неожиданно прервал беседу дворник, – недосуг тут трепаться, работа ждет.
И он пошел к выходу, удовлетворенно рыгая. Я машинально глядела ему вслед. Господи, во что я влезла на этот раз?
Глава восемнадцатая
Домашние не проследили за температурой в отопительной системе, и в столовой стояла просто африканская жара. К ужину Катерина соорудила в числе прочих блюд нежно любимое мной молочное желе. Аркашка в детстве называл его «дрожалкой» и отказывался даже прикасаться к белому холмику. Впрочем, сегодня он тоже резко отодвинул тарелку с колыхающейся массой и пробормотал:
– Как можно есть эту дрянь!
– Очень вкусно, Кешик, – завопила всеядная Маня, – ты только попробуй кусочек.
– Ни за что, – категорично ответил брат.
– Давай тогда я доем, – предложила Манюня, плотоядно оглядывая его порцию.
– Не дам, – помотал головой Кешка.
– Почему?
– У тебя объем талии скоро сравняется с ростом, – пояснил добрый брат, – матери придется дочурку на тележке катать, сама ходить не сможешь, ноги подломятся под тяжестью тела.
Маруська вспыхнула и завопила:
– Сам глиста обморочная, укропина зеленая, как с тобой Зайка живет? Знаю, знаю, почему она между кроватями поставила тумбочку, чтобы о твои кости не колоться.
Ольга впрямь недавно поменяла огромное супружеское ложе на две автономные лежанки.
– Каждый раз просыпается в семь и перелезает через меня, чтобы встать, – жаловалась она, – пусть теперь отдельно спит…
У них с Аркадием давний спор. Зайка – сова, Кеша – жаворонок, и на этой почве частенько возникают трения. Ольга хочет по утрам подольше поспать, а муженек не понимает, как можно залеживаться до одиннадцати. Зато вечером, лишь только заиграют позывные программы «Время», Аркашка начинает судорожно зевать. Мы с Зайкой свежие, как розы, готовы сидеть до полуночи.
– Еще мала рассуждать, кто и как спит, – прошипел Аркадий. Если Маня что и не переносит, так это намеков на свой юный возраст. Девочка надулась и, не долго думая, швырнула в братца куском желе. Скользкий тяжелый комок не долетел до цели и шлепнулся в тарелку к молчащему Мише. Совершенно не удивившись, математик принялся ковырять ложкой «угощение».
– Мать, – возмущенно сообщил Аркадий, – как можно так разбаловать ребенка? Скоро всем на голову сядет, в разговоры вмешивается, без конца болтает, и потом мы просто ее не прокормим, аппетит как у Гаргантюа.
Я уткнулась в тарелку. Смешно, ей-богу, ругаются будто маленькие. Очевидно, та же мысль посетила и Ольгу, потому что Зайка пробормотала:
– Отвяжись от ребенка, Кешка, пусть ест, пока естся. Захочет – похудеет.
– Я что, толстая? – возмущенно заорала Манюня. – Да ем, как птичка.
– Элеонора Яковлевна тоже всегда приводила данный аргумент, – хмыкнул братец.
– Только не вспоминай Нору, – моментально в один голос заявили мы с Зайкой.
Элеонора – моя первая свекровь, мать отца Кеши. При росте примерно полтора метра весила сто пятьдесят килограмм. Стоило нам сесть за стол, как мамуля громко сообщала калорийность каждого блюда и без конца повторяла: «Дарья, ешь меньше, а то ты очень потолстела». В нашей семье существует верная примета: помянули имя Норы – жди неприятностей.
– Да я ем намного меньше Гали, – продолжала бушевать Маня.
Гостья, положившая на тарелку уже четвертую порцию желе, нервно вздрогнула и отодвинула десерт.
– Так неприлично говорить, – решила проявить педагогическое умение Зайка. – Галочка, не обращайте внимания, ешьте, в вашем возрасте уже все равно.
Аркашка хмыкнул и принялся сосредоточенно намазывать масло на хлеб. Но Манюня никак не хотела успокаиваться.
– Я совершенно не толстая, – верещала девочка, пытаясь дотянуться до блюда с желе, – просто расту сейчас, лет в шестнадцать перестану столько есть.
– В шестнадцать лет, как мило отметила Олюшка, тебе будет уже все равно, жировой запас закладывается в детстве, – продолжал издеваться брат.
Машка издала победный клич и вскочила на ноги, чтобы броситься на него с кулаками. Манюню всегда отличала удивительная «ловкость». В детстве она с завидной регулярностью опрокидывала все емкости, встречающиеся на ее пути, – вазы, чашки, кастрюли. «Мастер художественных неприятностей» – так долго называл ее Кешка. Со временем дочь все же приучилась слегка сдерживать порывы, но только не в момент стресса. Вот и сейчас она, взвившись над стулом, локтем столкнула на Зайку заварочный чайник, по счастью, с холодным содержимым. В нашем доме никогда нельзя добиться обжигающего чая.
– Ай-ай-ай, – запричитала Зайка, – Манька, обезьяна неаккуратная.
– Сама такая, – буркнула не желающая раскаиваться девочка.
– Сейчас же извинись перед Ольгой, – велел Кеша.
– Чего лезешь? – возмутилась сестра. – Сами разберемся.
Она резко повернулась и другим локтем сшибла Мишину тарелку. Довольно горячее картофельное пюре шлепнулось на мирно спавшего на коленях математика Хуча. Мопс взвыл не столько от боли, сколько от неожиданности. Миша, также не ожидавший ничего плохого, машинально встал. Песик, с головы до ног вымазанный пюре, грохнулся об пол и неожиданно заплакал тоненьким жалобным голоском, словно щенок.
– Хучик! – крикнули со всех сторон Кешка, Ольга и Маня.
В следующую секунду они рванулись к несчастному воющему мопсу, и тут произошло непоправимое. Аркашка запнулся за край ковра и с высоты почти двухметрового роста рухнул на пол. Падая, он инстинктивно ухватился за Мишу и увлек математика за собой. Мужчины свалились прямо на Хуча. Тот заорал таким голосом, что теперь уже все кинулись на помощь. Второпях Маня зацепила рукой торшер.
– Падает! – заорала Зайка, кидаясь к лампе.
Но поздно. С ужасающим грохотом и звоном довольно тяжелая бронзовая «нога» рухнула на копошившихся на полу мужчин. Хуч верещал, не останавливаясь. Услышав, что приятель издает предсмертные гудки, Снап завыл, Жюли с Черри моментально забились под диван, а Банди, естественно, не растерялся и тут же налил на пороге лужу.
– Кешик! – завопила Ольга.
– Миша! – закричала Галя.
– Хучик! – заорала Маня, и все женское население кинулось поднимать торшер.
– Вы живы? – осведомилась я, подбегая к месту битвы.
– Ну-ну, – раздалось вдруг с порога, – милое семейство в своем репертуаре, скажите быстренько, кто обоссался у входа?
Домашние замерли. Мы хорошо знали, кто это, и я совершенно уверена, что во всех головах мелькнула одинаковая мысль: «Господи, сделай так, чтобы Ефим Иванович исчез!»
Употребляя модное нынче слово, можно сказать, что мы в семье редко приходим к консенсусу. А если попроще, то постоянно спорим. Если на ужин дают рыбу, Маня требует мясо. Стоит заказать мясо, недовольна Зайка, а курицу не выносит Аркашка. Хорошо еще, что у каждого в комнате теперь по телевизору, и мы избежали ежевечерних баталий по поводу программы. Зато, когда на беду решили отремонтировать парижский дом, переругались до смерти, выбирая краску для стен. И вообще, мы очень разные, и каждый хочет обрадовать другого своей радостью.