– А там что?
– Особое помещение, вход запрещен.
Я начала требовательно кричать:
– Хотите эпидемию? Разом получите, в Москву сообщу, в центральную санитарную службу. Не желаете по-хорошему, будет по-плохому, приедут обработчики, карантин объявят, никого не выпустят по домам. Просидите тут 45 суток.
– Тише, тише, – замахала руками охрана, – ну чего расшумелась, давай по-быстрому.
Заклацал замок, и я вошла в тесное, метров пять, помещение без окна. На деревянных нарах без подушки и одеяла лежал исхудавший и постаревший Базиль. Меня он, конечно, не узнал. Отчаянно кашляя, охранник стоял на пороге. Я брызгала во все стороны мерзкой жидкостью, Базиль чихнул.
Прости, милый, но иначе ничего не выйдет, придется потерпеть немного. Только, пожалуйста, не удивись, когда к тебе упадет тоненький листочек…
Корзинкин не подвел и моментально спрятал маляву.
Я выскочила из камеры и объявила акцию законченной. Утром прибежала в медпункт и замерла в напряженном ожидании. Что-то никто не идет, может, просчиталась? А как долго придумывала план! Сначала хотела спрятать приятеля в бочке с отбросами, но потом увидела, как содержимое каждого контейнера несколько раз с силой прокалывают железным прутом! О побеге на автомобиле нечего было и думать. Любую машину сперва загоняют в так называемый шлюз и осматривают всю до последнего винтика. Оставался последний шанс – больница. Надеюсь, Базиль четко выполнит инструкции. Для конспирации я написала записку на французском и обратилась к приятелю так, как его называет иногда в минуту нежности Сюзи: «Мой милый шу-шу». Надеюсь, что он не принял бумажку за провокацию…
Тут раздался стук, и в медпункт вошел встревоженный офицер.
– Здравствуйте, Леня, – радостно сказала я, – кофейку хотите?
– Не сейчас, Елена Михайловна, неприятность у нас.
– Что случилось?
– Да вот один в ПКТ, Арсеньев, совсем ему плохо. Рвет с вечера, прямо наизнанку выворачивает, и поносит вдобавок… Может, конечно, симулирует, но что-то непохоже. Белый весь, аж до синевы, лоб липкий. Как бы не помер в мое дежурство. Воскресенье сегодня, Феликса Михайловича нет, Андрея Сергеевича тоже, я за старшего. Уж гляньте, сделайте милость.
– Ведите.
– Да идти не может, уж вы сами, конечно, не положено, но сделайте исключение, я и охрану привел.
– Ради вас, Ленечка, согласна на все, – прощебетала я, и мы двинулись в помещение камерного типа.
Базиль лежал на шконках, запрокинув голову, рядом стояло отвратительно пахнущее ведро. Я отметила, что ему дали подушку и некое подобие одеяла – рваный кусок сиреневой байки.
Лицо приятеля приобрело землистый оттенок, глаза ввалились и украсились черными полукружьями, губы по цвету сливались со щеками… Корзинкин тяжело дышал, изредка постанывая.
Я удовлетворенно вздохнула и вытащила стетоскоп, надо же, как здорово подействовало. Ай да Дарья, ну не умница ли! Офицер и охранники топтались возле нар.
– Советую отойти подальше, – грозно велела я, – судя по всему, страшная зараза!
Храбрых мужчин как ветром выдуло в коридор. Я наклонилась над Корзинкиным и тихонько шепнула:
– Не бойся, через несколько часов отпустит, сейчас поедем в больницу, стони там погромче.
– Чегой-то с ним? – робко поинтересовался Леня.
– Rexom bulgis operendum, по счастью, вовремя заметили, еще успеем спасти.
Офицер буквально схватился за голову.
– Господи, мне за него руки-ноги повыдернут – велели следить, как за куриным яйцом!
Я хотела было поинтересоваться, зачем требуется следить за куриным яйцом, но прикусила язык. Леня тем временем лихорадочно пытался заниматься непривычным делом – принятием решения. На лице несчастного офицера отражалась настоящая мука. Отправить в больницу? А вдруг начальство заругает? Оставить в ПКТ? Если умрет, по голове тем более не погладят!
Тут Базиля вновь затошнило, и бедолага скорчился над ведром.
Леня напрягся в последний раз и железным голосом произнес:
– Готовьте транспорт и конвой.
Глава двадцать восьмая
Через полчаса солдаты впихнули Корзинкина, лежавшего на носилках, в машину. Я с умным видом сидела рядом. Конвойные, молодые мальчишки, смотрели на Базиля с легким оттенком жалости.
– Чего это с ним? – робко спросил один.
Я махнула рукой.
– Долго объяснять, видишь ли, delinius bord воспалился.
– Заразно?
– Весьма и весьма.
Конвойные с ужасом уставились на носилки и больше не произнесли ни слова.
В приемном покое они встали было по обе стороны от «больного», но я тихонечко шепнула:
– Мальчики, сами видите, ему не то что убежать, пошевелиться трудно. Сейчас войдет доктор, начнет осмотр, вирусы так в разные стороны и полетят. Лучше посидите в коридоре, а то не ровен час заразитесь, лечи вас потом целый год.
Конвойные с сомнением поглядели на лежащего без сил Базиля.
Я выдвинула последний аргумент:
– Жаль мне вас, молодые еще, детей небось нет.
– При чем тут дети? – спросил более бойкий.
– После этой болезни в девяноста процентах из ста у юношей наступает половое бессилие, импотенция.
Мальчики, не говоря ни слова, выскочили в коридор. Нет, все-таки приятно иметь дело с мужчинами – всегда знаешь их самое слабое место.
Тут появился доктор. Глядя на его розовощекое, круглое лицо, украшенное жидкой бороденкой, я лишний раз похвалила себя. Молодец, Дарья, правильно наметила день побега – воскресенье. Лагерное начальство в полном составе отправилось праздновать пятидесятилетие местного мэра. Разговоры о покупке подарка велись почти всю неделю, а в больнице на дежурстве оставили совершенного ребенка, вчерашнего студента.
– Ну, – пробормотал врач, – на что жалуемся?
– Отравился баландой, – спокойно пояснила я, – нам испорченных кур с птицефабрики прислали, вот результат.
– Безобразие, – возмутился терапевт.
– И не говорите, коллега, – вздохнула я, – издеваются над людьми, черт знает чем кормят! Пользуются, что зеки абсолютно бесправны.
– За что он сел? – поинтересовался доктор, беря Корзинкина за руку.
– Да ерунда, накладные подделал, продавал маргарин под видом сливочного масла. Попал под статью о мошенничестве, семь лет дали!
– Какой ужас, вот бедняга, а Мавроди в депутатах! – воскликнул парнишка, испытывая жалость к Базилю.
– Собственно говоря, уже все сделала, – отчиталась я, – желудок промыла, глюкозу прокапала, активированного угля дала, должен оклематься. Вот, хочу попросить только, оставьте его у себя денька на два, жаль парня назад тащить, слабый еще!
– О чем разговор, естественно, оставим!
Корзинкина повезли в палату, я побежала к телефону и позвонила в лагерь. Дежурный офицер немедленно схватил трубку, небось сидел у аппарата, ждал вестей:
– Ну, живым довезли?
– Вот что, Ленечка, положение оказалось не таким серьезным, скоро выздоровеет. Хочу предложить вам такой вариант. Насколько понимаю, Феликса Михайловича и его замов в понедельник не будет.
Леня красноречиво промолчал. Не хочет выдавать старших, только и ежу ясно, что после грандиозной попойки они будут пить рассол и анальгин. Какая уж тут работа.
– Давайте не скажем им, что Арсеньева увозили в больницу. Я тут посижу сегодня вечер, ночь и завтра день. А в понедельник вечером доставим вашего Арсеньева потихоньку назад. Боюсь, влетит нам от начальства. Так что, если вдруг товарищ Самохвалов позвонит, лучше молчите. А то улыбнется ваше повышение по званию.
Леня крякнул:
– Елена Михайловна, дорогая, да я для вас за это все сделаю, ну спасибо!
– Ладно, ладно, Ленечка, свои люди – сочтемся. Вы только меня в понедельник прикройте, а то первый отряд на прием придет.
– О чем речь! Скажу, что в Москву за лекарствами укатила, да перебьются они, больных нет, одни симулянты, мастырщики!
Уладив полюбовно щекотливое дело, я заглянула к Базилю. Палата на первом этаже, в самом конце коридора, окна забраны решетками, дверь заперта, у порога – конвойные.
– Вот что, мальчики, – решила я испугать их еще разок, – сами понимаете, не во всякой больнице есть охраняемая палата. Арсеньева бы по-хорошему следовало в инфекцию положить, да возможности нет. Вот и сунули сюда, врач станет говорить, что у него отравление, – не верьте. Это специально, чтобы другие больные не бунтовали: мало того, что приходится с уголовником рядом лежать, так еще и заразный. А вы помните, что я вам говорила, лишний раз в палату не суйтесь, никуда он не денется, лежит почти без сознания, на окнах решетки.
Парни согласно закивали головами. Я побежала к выходу, время подбирается к трем, а еще предстоит сделать кучу вещей.
К одиннадцати вечера я, отдуваясь, притащила в больницу довольно большую сумку и оставила ее в ординаторской. Из медицинского персонала в отделении было только двое сотрудников – уже знакомый бородатый доктор и молоденькая медсестра, хорошенькая и бойкая, явно старавшаяся понравиться терапевту.
Я вытащила из баула кастрюльку с салатом и горячей картошкой, палку «Докторской» колбасы, большой торт с ужасающе зелеными розами и бутылочку «Клюковки».
– Давайте поужинаем, коллеги!
Медики радостно пошли к столу.
– Может, охрану кликнем? – предложила я и вышла в коридор.
Парни скучали на табуретках у двери.
– Вас кормили?
– Кашу дали, – откликнулся один.
– С селедкой, – пояснил другой.
– Ну тогда пошли.
– Мы на службе, – пояснил первый.
– На минуточку, да чего будет-то? Дверь заперта, решетки…
Поколебавшись минутку, парни двинулись в ординаторскую. Инструкции на то и писаны, чтобы их нарушать. К тому же начальство далеко, можно и расслабиться.
Минут через пятнадцать все они спали. Клофелин в алкоголе – старое, испытанное средство, дешево и эффективно.
Вытащив у охраны ключи, я полетела в палату к Базилю.
Приятель поднял голову.
– Не пугайся, это я, Даша.
– Боже, – пробормотал Корзинкин, – что ты мне подсунула, что за таблетки?