Мать пристально посмотрела на дочь и стала расспрашивать:
– За тобой ведь ухаживал Венцковский. Не так ли?
– Да, мама, и мне он очень нравился, как и Ковалёв. Я даже не знала, кого из них больше любила.
– В нашем дворе все знали об этом, – улыбнулась мать. – А вы так «троицей» и ходили всем на зависть.
Она задумалась и спросила:
– Если Венцкойский попал в плен то, как сложились твои отношения с Ковалёвым? Вы хоть написали друг другу? Ну, хоть строчку?
– Что ты, мама, – ответила Ирина – Наши полярные станции разбросаны по побережью океана на многие тысячи километров, и поэтому письма можно получать до востребования только на Диксоне, а частные радиопередачи были вовсе запрещены. Я на полярной станции только и жила воспоминаниями и любила обоих мальчиков в своих грёзах: в облаках, как ангел, снился Лёва Венцковский, а Ваня Ковалёв, как наяву.
Ирина вдруг встрепенулась:
– Знаешь, мама, когда мой пароход пришёл на Диксон, то я там встретила … как ты думаешь, кого? Ты не поверишь – моего милого Ваню Ковалёва. Оказывается, его эвакуировали на Диксон с сожжённой немцами полярной станции. Мама, он появился так, как часто приходил ко мне во сне.
– Какая неожиданная встреча, – всплеснула руками мать, – и, наверное, мимолётная?
– Да, нет же, мама, – покраснела Ирина. – Мы с Ковалёвым провели всю ночь вместе и были безумно счастливы, и я ещё больше влюбилась в него. Потом на пароходе прибыли в Архангельск, где меня госпитализировали.
– О, Господи, беда то, какая! И где только ты не была, – заохала мать. – Кушай супчик, доченька, не то остынет.
– Вкусно!
– А мальчиков жаль, – вздохнула мать. – Эта война не пощадила никого, и раскидала всех детей кого куда!
Глава 48. Воспоминания
Победно отгремела война, принесшая людям много страданий. Лев Венцковский был освобождён из концлагеря советскими войсками и в августе 1946 года был отправлен с Бухтияровым на мыс Стерлигова на восстановление там полярной станции. Прибывшие с ними строители быстро собрали из готовых элементов жилой дом с радиорубкой. Осталось только установить оборудование и станция выйдет в эфир. А пока зимовщики Венцковский и Бухтияров расположились в своей уютной палатке и за разговорами никак не могли заснуть.
– Хорошо у нас тут на мысе, – растягивая слова, произнёс Бухтияров. – А помнишь, сколько всего мы здесь пережили?
– Такое не забывается, – ответил Венцковский. – Сначала фашистский налёт на нашу станцию, потом плен, концлагеря и освобождение в 45-ом. Потом допросы в НКВД и вот мы теперь с тобой восстанавливаем разрушенную станцию.
– Что и говорить, – ответил Бухтияров. – досталось же тебе в плену. Да, и в «органах», как и мне, тоже пришлось непросто. Так ведь? Очень хотелось бы знать об этом, расскажи поподробнее.
– Вспоминать всегда тяжело, – вздохнул Венцковский – Знаешь, все эти страшные события, произошедшие на нашей станции, так и стоят перед глазами. Это невозможно забыть.
– И всё же расскажи.
– Ну, да ладно, – согласился Венцковкий. – Ты же знал, что мы сотрудники Главсевморпути и краснофлотцы поста службы наблюдения и связи жили на станции дружно. Питались все вместе, пищу готовили по очереди, да и хозяйственные работы выполняли совместно. Тогда никто и думать не мог о возможном захвате немцами нашей станции и тем более о нашем пленении, ведь станция «Мыс Стерлигова» считалась в глубоком тылу. А потому краснофлотцы стали относиться к своим обязанностям по наблюдению за морем с прохладцей, и на наши замечания только улыбались.
– Помню, – откликнулся Бухтияров. – А ещё помню, как начальник нашей станции Поблодзинский вынужден был радировать на Диксон и жаловаться командованию на разгильдяйство краснофлотцев поста наблюдения.
– Я сам и передавал эту радиограмму, – вспомнил Венцковский, – но мы ответа так и не дождались. А вот весной в навигацию 1944 года наш состав зимовщиков уменьшился потому, что беременную Маркову с сыном вывезли самолётом на Диксон. И хорошо, что это сделали.
– Повезло ей, – заметил Бухтияров, – а то бы и она была захвачена фрицами в плен.
– Тогда в навигацию 44-го года, стали часто появляться радиограммы о повышенной активности немецких подлодок, – продолжал Венцковский. – Поблодзинский вновь поставил в известность об этом Штаб морских операций. Потом мы старались сами вести наблюдения за морем, но на это времени оставалось очень мало, поскольку были заняты выполнением своих обязанностей.
– Да, уж, работы было много!
– Конечно, – подтвердил Венцковский. – ты постоянно был занят взлётно-посадочной полосой и причалом на реке Ленивой, и ещё тебе приходилось охотиться и ловить рыбу. А мне и Маркову, кроме четырёх сеансов связи в сутки, приходилось отвечать на ежечасные метеозапросы для кораблей и самолётов, и ещё давать пеленги для них через каждые два часа. Короче, мы крутились, как заводные, а наши краснофлотцы бездельничали.
– Как сейчас помню, 25 августа 1944 года пришло судно «Норд» и встало в бухте на рейд, – проговорил, вздрогнув, Венцковский. – На нём прибыла смена поста СНИС – Кондрашов и Нагаев с Уткиным во главе. Они прибыли с «солидным вооружением»: с двумя винтовками, автоматом ППШ и ящиком гранат.
– И ни одного орудия, – подтвердил Бухтияров. – От них требовалось вовремя заметить появление противника, и предупредить нас, чтобы мы успели уйти в тундру.
– Конечно, – оживился Венцковский. – А на судне «Норд» проводил смену поста наблюдения младший лейтенант Пелых, который проинструктировал и предупредил командира поста Уткина об особенностях несения службы на мысе Стерлигова.
– Помню, – вскочил Бухтияров. – мы 26 августа получили тревожную радиотелеграмму об исчезновении парохода «Норд» после его встречи с немецкой подлодкой. Так Уткин даже не прореагировал на эту трагедию, а только ухмылялся! Начальство с Диксона велело обследовать береговую полосу мыса, поискать выброшенные морем мины и обломки затонувшего «Норда». Мы с Нагаевым на собаках пошли по побережью на восток, и вышли к бухте Ложных огней к своей охотничьей палатке. Там я убил белого медведя и, оставив в палатке Нагаева, решил утром на собачьей упряжке доставить часть туши медведя на станцию.
– Вот, вот, – подскочил Венцковский, – а нас на станции в ту ночь захватили немцы. Я тогда переселился в комнату радиорубки, чтобы успевать передавать сообщения и выходил в кают-компанию лишь перекусить. К двум часам ночи прибежал Марков и принёс метеосводку для самолётов. Передав сообщение, я стал давать 10-ти минутный пеленг для самолётов и судов. Закончив передачу, я вдруг услышал торопливые шаги на крыльце радиорубки и подумал: «Может, вернулись Бухтияров с Нагаевым?» Я не успел даже подойти к двери, как она распахнулась, и какие-то люди в меховых куртках набросились на меня и поставили лицом к стене, и тут я понял, что это немцы. Вскоре в рубку втолкнули Поблодзинского и Маркова и тоже поставили к стене. Они стали нас допрашивать, а затем отвели в кают-кампанию, где уже стояли у стены Уткин и Кондрашов в подштанниках. Поблодзинский тогда мне прошептал, что нас захватил немецкий десант, и будут требовать коды. Среди немцев был весьма словоохотливый латыш-переводчик Иннокентий. Позже мы узнали, что он радист и служил унтер-офицером, и он проговорился, что на станцию напал десант с двух немецких подлодок из 25-и человек.
Венцковский вздохнул и продолжил:
– От переводчика Инокентия я узнал, что когда Уткина и Кондрашова брали в плен, то их оружие было разобрано и лежало на столе в масле, а закрытый ящик с гранатами нашли в другом месте. Немцы требовали продолжать вести радиопередачи, и под дулом пистолета переводчика Поблодзинский согласился. Но на Диксоне вели приём неопытные молодые радисты и они не уловили, вставленные в текст слова: «Мы в плену». Наш переводчик заподозрил что-то неладное, наотмашь ударил его рукояткой пистолета и сеансы связи прекратил. Опять начались допросы, немцев по-прежнему интересовали коды и положение наших судов в море. Мы отвечали, что ничего об этом не знаем, а шифры, найденные ими, уже раскрыты, поэтому немцы взяли на подлодку только один том, а остальные разбросали по полу радиорубки.
Венцковскций вздохнул:
– И тут на станцию явился ты с медвежатиной!
– И попал, как кур во щи! – рассмеялся Бухтияров. – Меня тут же связали, и хорошо, что Нагаев остался в промысловой палатке, а то бы и его прихватили. Завладев собачьей упряжкой, меня заставили под присмотром охранника доставлять на свои подлодки наши продукты и личные вещи. Но на втором рейсе я решил бежать. Погнав собак к реке, я уцепился за нарты и сумел по льду реки ускользнуть от выстрелов. Не настиг меня и обстрел пулемёта, установленного немцами на смотровой площадке кают-компании станции. Так я спасся. Когда же я добрался до охотничьей палатки, то две подлодки ушли в море, и мы с Нагаевым вернулись на разрушенную станцию.
– Хорошо, что этим закончилось, – покачал головой Венцковский.
– Вскоре нас обнаружил самолёт и после этого прибыл посланный с Диксона тральщик, – закончил Бухтияров. – А что стало с вами?
– Нас пленных разместили, как я заметил, на подлодку U-711. Станцию немцы подожгли и разрушили огнём из пушки. Нас выводили на палубу, опять допрашивали и угрожали утопить, если не дадим сведения о нахождении советских судов. Потом нас разместили в кубрике между койками матросов. Кормили нас тем же, что ел экипаж подводников, и даже выпускали нас на палубу покурить. Офицеры держались с нами надменно, а переводчик выслуживался и смотрел на нас «зверем». В октябре нас доставили в норвежский Тронхейм на плавбазу немецких подлодок. Нас сразу поместили в какой-то подвал, а затем перевели в тюрьму в Осло, и там мы встретили оставшихся в живых моряков судна «Норд». Это были: боцман Николай Крюков, младший лейтенант Василий Пелых, маячный мастер Петр Марчук и юнга Евгений, жаль, что не запомнил его фамилию. Было так неожиданно!