К нам присоединяется лайка – ласковая и чересчур игривая морда. Она, как и положено лайке, идет впереди, обнюхивает тропу, призывает веселым лаем не отставать и, в это я точно поверил, готова идти с нами до конца.
Если говорить о собаках северных пород, таких как лайки, хаски, маламуты, то это самые приспособленные к жизни, выносливые телом и сильные псовым духом представители своего вида. Но есть у них одна привычка – собравшись вместе, особенно ночью, любят давать концерты: один запевает, задает ритм, испуская протяжный вой, а остальные подхватывают. Концовка, как правило, носит резкообрывистый характер. Собаки разом замолкают, точно исполнили отрепетированную пьесу.
Как только подходим к поляне Чегет, наша лайка замечает двух сородичей: овчарку-девочку южной масти, поджарую, высокую, со стоячими ушами, и крепко сложенного, богатыря по внешности, кобеля.
Характер лайки мне знаком: еще когда жили на Дальнем Востоке, был у нас кобель западносибирской лайки, терпением и толерантностью к другим кобелям, в особенности к представителям кошачьих, он не отличался. Так и наша лайка, завидев соперницу-овчарку, задрав хвост кверху, вздыбив холку, вытянув шею, как черепаха из панциря, и оскалив белые, сверкающие на солнце клыки, принимается за выяснение отношений. Проявление агрессии со стороны лайки вызывает удивление у овчарки, но, нужно отдать ей должное, держится она великолепно: не поддается на провокационные нападки, сохраняет уверенность и самообладание.
Терпение все же имеет предел, и, решив проучить вспыльчивую суку, овчарка мгновенно прыгает к лайке и со стремительностью пикирующего сокола кладет противника на спину. Лайка не из робкого десятка, защита поставлена, ответный маневр приведен в исполнение.
Громкий лай и визг, непрерывное рычание сквозь острые зубы, тяжелое, глубокое и уставшее дыхание, сосредоточенный взгляд на неприятеля.
Невмешательство в схватку с нашей стороны не проходит: расцепляем двух бестий в разные стороны. Собаки успокоились, объединились в стаю и присоединяются к нам на восхождении.
В сопровождении четырех собак поднимаемся на первую вершину Чегета (3461), наблюдаем немного выше вторую – со снежным карнизом (3500) – и отправляемся к ней по узкой тропе, внимательно осматриваясь, куда ставить ноги.
Вид с карниза открывается великолепный: ясная погода позволяет наблюдать Эльбрус с другой стороны ГКХ (Главного Кавказского хребта).
Тропа прерывается, не доводя до главной вершины горы Чегет. Осматриваем местность, прикидываем в голове траектории движения, приходим к выводу, что без веревки и ледорубов продвигаться вперед траверсом небезопасно.
Вообще, изучив реестр основных туристических маршрутов КБР, я пришел к выводу, что Чегет – это просто народное название горы Малый Донгузорун[36]. Скорее всего, образованное от полного названия малой вершины этой самой горы высотой 3461 метр – Азау-Гитче-Чегет-Кара.
Главная вершина вышеназванной горы – Донгуз-Орунбаши (3769). В реестре предложено пять разрешенных вариантов восхождения на нее. Мы решили попробовать счастье на первом маршруте – с юга, через озеро Донгуз-Орункель, но нам преграждают дорогу вооруженные пограничники, требуют разрешение для прохода в пограничную зону с Грузией, которого у нас нет.
Высота Донгуз-Орунбаши так и остается невзятой, бросаем эту затею до следующей поездки.
Временами приходится брести под гору, но спуск однозначно сменится подъемом, забрезжит свет в конце обшарпанного коридора. Силы начнут набухать почками, предвещая пробуждение внутренней мощи.
Знаю эти качели и принимаю свою волатильность, что дарит периоды бурной прыти, «погодные окна», в которые я способен осилить подъем на трудные и опасные вершины.
27 апреля решили стартовать на Эльбрус. Пришлось оставить уютный хостел в Терсколе, взвалить на спину 25-килограммовые рюкзаки и ножками топать, ручками хлопать да наверх.
Идею романтично заехать в штурмовой лагерь (3700 метров) в вагончике по канатке отметаем как недостойную. Пеший подъем потребовал двух дней.
Первый лагерь разбиваем на высоте 2,5 тыс. метров, «подбоченившись» к снежной стенке, чтоб защититься от ветра. Для верности пригвоздили палатку камнями к заснеженной земле, чтоб точно не унесло.
Ночь выдалась зябкой, температура в убежище сбегает к нулю. Мой новенький спальник, рассчитанный на +5 °C, отказывается греть меня, будто сердце нелюбимой женщины. Холод заползает внутрь, жжет щеки. Подмерзают ноги. Вжавшись глубоко в мешок, переворачиваюсь на живот, уткнувшись в днище палатки.
Так и лежу до утра, мордой в почву. Камраду видеть сны не мешает даже отсутствие походного коврика, который ему заменили картонные ошметки, отобранные на помойке у поляны Азау.
Следующим днем добрели до штурмового лагеря, который в народе называют «Бочки». Решаем выспаться и идти к вершине. Погода обещает развлекать: ночью –20 °C, ветер – 15 м/с. Лежу в отапливаемом вагончике, завернувшись в спальник, и думаю: вот дураки…
Еще вчера казалось: ты можешь вообще все, вот-вот станешь очевидцем своих смелых грез. Но пара ударов о каменное дно способны выдолбить из тебя накопленную ясность, и ты уже готов поверить, что ты ничтожно немощен и непригоден. Такого не было, когда ты валял дурака за шторами вязких, раскисших дней, не спеша нарывался и впутывался в действительность.
Но теперь ты в игре, теперь среди 365 дней ищешь тот, где тебе свезет. Иногда и правда везет. Но чаще крутит, раскачивает и колотит. Везение оборачивается борьбой и сталкивает твое благополучие и уверенность в пропасть. Ты перманентно раскачан, поминутно рассеян и пытаешься удержать рассыпающуюся, будто песок, волю неловкими пальцами. Вскрученную эйфорию стесняет липкая депрессия, в ней вязнешь, как в меду. Можно обессилеть от таких скачек, нельзя позволить угнетению захватывать и опустошать твои внутренние резервы. Остается глубже дышать и проглатывать удары, продолжая двигаться.
Я не сплю третьи сутки. Следующей ночью – пробное восхождение на вершину, в ожидании которого я пролеживаю на койке в отапливаемом вагончике все часы, отведенные для сна.
Состояние после подъема из спальника – чудовищное. Шагаю пятнадцать метров наверх, к уличной кабинке туалета, по ледяным ступеням. Душит минутная одышка. Сил нет ни на что, тем более – на штурм горы.
30 апреля пытаемся взойти на Эльбрус.
Выходим из лагеря в 6:00, бодрым шагом двигаемся к вершине. Мой порыв быстро захлебывается, идти становится тошно. С трудом переставляю ноги. До такого убогого состояния трудно было нажраться даже в лютые студенческие годы. В голове то ли звенит, то ли скрипит… Черепу тесно в шапке, будто сдавило станком. Глаза разбухают от жара. Слабое тело мучает одышка… На мне – пять слоев одежды, включая термобелье. Но ветер под 15 м/с выбивает из сил, обжигая левую щеку, раскачивает меня, как неваляшку.
По глазам хлещет штормовой ветер, изгладывая, лишая последних сил. Холодный острый воздух проскальзывает под капюшон, царапает, грызет скулы. Я останавливаюсь на минуту… и снова шевелюсь, тщетно преследуя меркнущий в снежной мгле силуэт товарища.
Злюсь на себя: что не смог уснуть, что недостаточно подготовился. Злюсь на товарища, а он все отдаляется… Приходится надрываться, продолжать движение…
Слышу стук в висках. Чертыхаюсь, считая шаги. Так тяжело, кажется, мне не было. Никогда.
Выше скал Пастухова сталкиваемся с мужичком, который чуть не погиб: ветер сбил его с ног на узкой тропе и потащил по склону, но он зарубился ледорубом. После этой встречи мы поворачиваем назад. Только этого я и ждал, заставляя себя держаться, пока камрад не принял волевое решение за нас обоих: спускаться вниз.
Сбрасываем высоту. «Наконец кончилось!» Теперь я смогу поспать. Оказавшись в штурмовом лагере, я заглатываю мясной суп вперемешку с таблетками и расслабляюсь…
Внезапно товарищ предлагает снова попытать счастья с горой следующей ночью. Я категорически отказываюсь. Но по итогу все-таки соглашаюсь.
Идея в том, чтобы прицепиться к соседям по спальному вагончику, они на Эльбрусе уже бывали. У меня остается всего несколько часов, чтобы отлежаться в спальнике, а ночью снова предпринять попытку дойти до вершины. Но даже после дневного кошмара мне не удается зацепить ни минуты сна. Весь вечер я ворочаюсь и жду очередной попытки.
Стартуем в кромешной завьюженной тьме. Шагаем колонной, очень медленно. Настолько, что я совсем не испытываю трудностей при дыхании.
– Торопиться не надо, иначе вспотеем, потом замерзнем, – пояснил вожак.
Пробиваемся к вершине всю ночь. Это позволяет мне сберечь оставшиеся силы и продолжать подъем.
Марафонец, шагающий с нами в одной колонне, едва на ногах, выдохся на длинном непрерывном подъеме у скал Пастухова. Ослабевает и другой член группы. Мы тащим их наверх, пристегнув обоих усом самостраховки.
Так не может продолжаться долго, и мой камрад ставит вопрос ребром:
– Время позднее, не успеем подняться. Надо расцепляться. Нам – наверх, вам – вниз.
Впереди самый опасный участок маршрута – Косая полка. Узкая тропа, прорезанная вдоль резкого скатного склона, кончающегося ледником, именуемым в народе трупосборником. Немудрено, что гора забирает несколько десятков жизней за год[37].
Опасную тропу чапаем в связке, за ней – небольшое плато, ложбинка промеж двух вершин горы. Отсюда – 300 метров до западной высоты.
Меня прихватывают физические галлюцинации, голова разбухает, с трудом умножаю два на три. Страшно совсем ослабеть, не могу ждать, пока товарищи переведут дух. Решаю дальше идти один…
Финальный подъем треснулся об меня с грохотом груженой штанги. Вдоль скользкого витиеватого склона провешаны веревки. Я вцепляюсь в них карабином и тихонько-тихонько… Шаркаю наверх.