[49].
Цели США и Ирана стали взаимоисключающими, но переговоры не прекращались. Американцы все еще надеялись удержать персов в своей орбите, до 4 ноября 1979 года – захвата их посольства в Тегеране «студентами-мусульманами, последователями курса имама», взявшими в плен 52 сотрудника дипмиссии. «Захват шпионского гнезда» поддержал верховный лидер Ирана Рухолла Хомейни[50]. Революционеры осмелились потребовать от Вашингтона выдать своего бывшего правителя, укрываемого в США, – шаха Реза Пехлеви.
Американцы не могли позволить диктовать им условия, это грозило сверхдержаве потерей авторитета. На давление ответили силой, забросили вертолетами спецназ под Тегеран, дабы освободить плененных дипломатов, но потерпели фиаско: военный борт разбился в песчаной буре, а вместе с ним в руки иранцев попали сверхсекретные американские космические фотоснимки объектов в Тегеране и документы, указывающие на пособников США среди высокопоставленных иранских военных, – их казнили[51].
Дипломатический кризис закончился через 444 дня сделкой: заложников разменяли на часть конфискованных американцами миллиардов и восстановление торговли. Пленники выполнили свою роль: духовенству Ирана удалось, используя антиамериканскую кампанию в борьбе за власть, устранить основных противников – либералов и левых, консолидировать общество. Для США иранский кризис тоже не прошел даром: впервые опробованы массированные санкции, в том числе запрет на закупки иранской нефти как инструмент финансовой войны для сковывания и обрушения вражеской экономики.
И хотя экономика и промышленность Ирана выстояли, нашлись альтернативные каналы поставки нефти и газа и потенциал для развития промышленности, США больше не выпускали Тегеран из санкционных клещей, используя страну как полигон для испытания новых ограничений. А когда на территорию Ирана вторглась армия соседнего Ирака, страна стала еще и военным полигоном для США: американцы открыто поддерживали вооружением и кредитами Багдад, выступивший агрессором, и – тайно – Тегеран, чтобы не дать ни одной из сторон одержать решительную победу, сталкивая противников в длительной кровавой бойне, которая истощила бы обе воюющие стороны[52]. Расчет оправдался: война затянулась почти на десять лет и унесла жизни 500 тыс. человек с обеих сторон, не считая мирных жителей. Война обошлась противникам в 1 трлн долларов. При этом границы государств остались прежними.
В Тегеране заняли третий этаж песочной панельки. С поиском жилья есть особенности: западные сервисы Booking и Airbnb, которые теперь по слепоте перестали замечать Россию на карте, а мы еще не успели от них отвыкнуть, в Иране, похоже, самоистребились в прошлом тысячелетии. Проблему решаем так: находим отель на «Гугл-карте» и пишем администратору в «Ватсап», договариваемся на конкретные даты. Нас ждут!
В окнах дома напротив развешивают для сушки под палящим солнцем белье. Мы – в частном отеле, где вместе с нами из постояльцев поселился только ремонт и громадные гоголевские тараканы.
Валюту меняем прямо у хозяина отеля. В обмен на несколько купюр по сотне долларов он изымает из закромов пачку денег, скрепленную резинкой, способную посоревноваться в количестве бумаги с романами Льва Толстого. Мы тихо ехидничаем над иранцем:
– В России он был бы миллионером! Переносной банк – чудо инфляции!
Отельер терпеливо отсчитывает несколько стопок с купюрами. Каждая из них равнозначна 100 долларам. В местной валюте это 3 млн или 30 млн…
Это еще один казус денежной системы Ирана… Заключается он в следующем: валюты здесь две. Одна официальная, введенная властями в ходе денежной реформы, называется она «риалы». Народ введение новой валюты проигнорировал и продолжил рассчитываться прежней – туманами. Разница между первой и второй – в один ноль. То есть, чтобы перевести народные туманы в официальные риалы, нужно просто умножить число на десять. То есть сотня баксов может стать 3 млн туманов или аж 30 млн риалов…
Проблема в том, что расчеты везде ведутся по-разному. Поэтому всегда приходится уточнять, о какой валюте идет речь. Как правило, риалы используются в официальных договорах, при покупке дорогих товаров, оказании услуг… Ну а в магазинчиках на перекрестке, полуподвальных ресторанчиках и рыночных прилавках рассчитываются, конечно, по старинке – туманами.
Район устроен по-бангкокски: узкие, сдавленные бетоном проулочки, где по тротуарам мимо толп и ларьков проносятся гудящие и гремящие колесами скутеры. Черные прямые улицы перескакивают тени кошек, к асфальту прилипают редкие шаги. Каменные многоэтажки кое-где моргают тусклым подвальным светом. Тегеранские проспекты напоминают задний двор ТЦ или лабиринт подземной парковки, огороженной бетонными заборами, обвешанными горшками с цветами.
В одном из переулков скользнули через арку в подвал и оказались во внутреннем дворике под открытым небом – ресторанчике для местных на пять-семь столиков с барной стойкой и двумя видами безалкогольного пива Shams, слабо отличающегося от лимонада.
Аудитория заведения преимущественно женская. Девушки спускают головные платки, будто освобождаясь от офисного дресс-кода. Хозяйка заведения, женщина с короткой, скошенной набок стрижкой, потягивает вейп.
Меня уколола мысль, что в Иране существует внутренний конфликт между традиционным, религиозным обществом и либерально-потребительским. И то и другое имеет в социуме обширную поддержку, поэтому страна могла десятилетиями проводить вестернизацию, но может быть и теократическим государством. Вечный конфликт мировоззрений, похоже, и стал одной из причин волнений, грозящих перерасти в революцию, на этот раз – либеральную.
Официантка принесла меню без перевода на английский. Картинки бургеров, салатов и шашлыков не дают подробностей. Девушка зовет на помощь молодого наголо стриженного мужчину с аккуратно выбритой бородкой, похожего на Честера Беннингтона. С его помощью мы делаем заказ: традиционное иранское блюдо – обжаренные кабачки в чесночной заправке, куриная грудка с салатом и тонкие ломтики баранины, запеченные на лаваше.
«Обслужив» нас, парень признался, что в ресторане не работает, а несколько известных ему русских слов выучил, став таксистом сети «Максим» в Тегеране.
От Тегерана до древнего города Йезда (600 километров) промчали по федеральной трассе с водителем Мусейном, грузным усатым иранцем лет сорока пяти. У Мусейна две странности: очки с одной дужкой и ежечасные остановки, во время которых мы заглядываем во все кофейни при заправках и придорожные кафешки для дальнобоев, где можно рассесться на топчанах, уминая кебаб с соленьями – народное иранское блюдо.
Маркеты вблизи столицы удивляют евроремонтом, мягкими креслами, аппаратом для чистки обуви и бесчисленными стеллажами с булочками, шоколадками и драже.
По мере отдаления от столицы дорога сужается, почти идеальное дорожное полотно сменяется облупившимся, изрытым трещинками и погрызенным. Хотя большая часть страны покрыта горами, трасса ползет по зеркально равнинной местности, местами напоминая дорожные пейзажи Волгоградской и Астраханской областей – безлесые пустыри, кое-где поросшие кустарниками, о близости гор сообщает только зубастая линия горизонта.
Каждая вторая легковушка на иранской дороге – Peugeot, каждая вторая из них – Peugeot Pars. Эта модель специально разработана для иранского рынка, о чем свидетельствует ее полное название – Peugeot Persia. Иранцы скопировали у французов технологию сборки старенького седана Peugeot 405 эпохи девяностых и развили собственное автомобильное производство IKCO. Есть в Иране и другой крупный автопроизводитель – SAIPA, который тоже вырос на французских технологиях, как сборочная линия для автомобилей Citroen.
Впрочем, доходят до иранского потребителя и чистокровные иномарки, несмотря на американские и европейские санкции. Помимо китайских легковушек Lifan и Brilliance, можно заметить на дорогах знакомые нам корейские Hyundai, Kia Rio, компактные японские Mazda3 и внедорожники Toyota Land Cruiser.
В Иране есть и крупный производитель автобусов, городских и междугородных. Иранские автобусы «Охаб», таких производят 3 тыс. за год, расходятся по соседним странам: Сирии, Ираку, Египту, Туркменистану. Секрет успеха тот же самый: «приземлить» у себя успешное европейское производство – шведские «Скания».
Городки центральной части Ирана похожи на равнинный русский Кавказ. Малоэтажные сельские поселки сгрудились вдоль дорог, выпячивая старые каменные и глиняные домостроения, натыканные вперемежку с многоэтажными новостройками, мимо которых проскакивают мужички на звенящих и громыхающих мопедах и скутерах. Караваны женщин в платках и хиджабах закупаются продуктами в мигающих ларьках, кое-где томятся в огне тандыров кебабы с лепешками, рядом бегают дети, перетаптываются кошки.
– В России многие считают Иран небезопасной и отсталой страной, – делюсь со студентом университета города Йезда.
– Вам-то чего бояться, у нас тоже диктатура, – отрикошетил Парвиз, светлоглазый обладатель гладкой бороды-пирамиды, как у фараона.
Парень приехал с юга, из города Шираз, для обучения программированию. Основным богатством страны считает человеческий капитал, а главной проблемой Ирана – сверхобеспеченность нефтью и газом: углеводороды, мол, «порождают чудовищную коррупцию во власти»… Видно, на парня произвела впечатление теория «ресурсного проклятия», согласно которой природные богатства негативно влияют на экономическое и технологическое развитие стран. Только если это не англосаксы – им и природное богатство идет на пользу[53]