— Да не поеду я туда! — крикнул Йооп, ударив кулаком по столу. — Чтобы я проводил отпуск среди мофов! После того что мы из-за них пережили.
Мин с ним согласилась. Из фургона она все вытащила. Сегодня хорошо отдохнувший и довольный Йооп вышел на работу.
В гостях
Зеленщика зовут Питом, его жену — Ане. Приятная пара, разменявшая шестой десяток. Оба мечтают о скромной дачке подальше от Амстердама, потом, когда смогут наконец прикрыть овощную лавку, доставляющую массу хлопот. Для амстердамцев они, пожалуй, чересчур застенчивы. К тому же бездетны. Это их очень огорчает. Они бы так любили детей! Каждый ребенок, заходящий в лавку вместе с матерью, получает от них что-нибудь вкусненькое.
Есть у Пита и Ане собственная машина. Сейчас она, правда, в ремонте, но когда они устраивали себе отпуск, то ездили на машине аж в Италию. Как же хорошо было в автокемпинге! Там жили и другие голландцы, поэтому проблем с языком не было. Хотя Пит и Ане не любят вина, они все-таки выпивали по стаканчику итальянского, сидя вечерами у моря с супругами Броккемаас из Харлема, с которыми познакомились в этой стране. С Броккемаасами из Харлема было очень весело. А когда отпуск кончился, Броккемаас на прощание сказал в своей забавной манере, ибо любил пошутить, что надо обязательно повидаться на родине, уютно провести вечерок и обо всем не торопясь поболтать.
И вчера Пит и Ане отправились в гости. Сперва они, конечно, еще утром позвонили Броккемаасам, чтобы договориться о встрече. Те нисколько не возражали. Нарядно одетые, Пит и Ане в половине восьмого вечера поехали на электричке в Харлем. Нужный дом они нашли быстро, дверь открыл сам Броккемаас, без пиджака, в одной рубашке и несколько разгоряченный. Встреча была более чем непринужденная. Броккемаас заключил Ане в крепкие объятия и расцеловал в обе щеки. От него изрядно пахло водкой. Мефрау Броккемаас сидела на стуле, тоже слегка разгоряченная, тоже в отличном настроении, и непрерывно хихикала.
— Тут у нас вышла небольшая накладка, — сказал Броккемаас, — выпивка кончилась. Но это пустяки. Вы пока отдыхайте, а я быстренько сбегаю в ближайшее кафе, там и на вынос торгуют, и чего-нибудь принесу.
Пит и Ане дружно запротестовали: мол, ничего не надо, они с удовольствием попьют чайку, — но Броккемаас решительно надел пиджак и вышел. Они немножко поговорили с хихикающей мефрау Броккемаас о минувшем отпуске. Так пролетели пятнадцать минут.
— Наверно, кафе далековато отсюда, — заключил Пит.
— Ничего подобного! — воскликнула мефрау Броккемаас. — Небось заболтался там с кем-нибудь. Уж я-то знаю, как он любит потрепаться. Сейчас я его оттуда вытащу.
Накинув пальто, она тоже вышла. Довольно-таки растерянные, Пит и Ане остались одни в чужой квартире. Прошло полчаса, прошел час. Броккемаасы не возвращались. А время, как всегда, шло себе и шло.
Пит и Ане смущенно разглядывали семейные фотографии на буфете. У Броккемаасов были дети. Даже внуки. Пит и Ане все ждали, ждали. Хотели включить телевизор, но не решились. Часы пробили одиннадцать.
И тогда Пит и Ане написали записку: Дорогие друзья, мы уходим, иначе опоздаем на электричку. Горячий привет от тех, кто вместе с вами был в Италии. Пит и Ане.
Они поспешили на вокзал и вернулись электричкой в Амстердам. Туда, где их ожидала овощная лавка и мечта о том, что когда-нибудь они поселятся за городом, на даче, и будут счастливы, насколько это возможно без детей и внуков.
Два бутерброда с сыром
Когда я зашел в бутербродную, какой-то покупатель, худой как щепка, уныло работая челюстями, пытался подсчитать свои убытки.
— Что было? — спросил продавец.
— Два ростбифа, два карбонада, один джем.
В кишках у покупателя, вероятно, поселился солитер. Кассовый аппарат в назидание потомству с треском запечатлел на чеке этот внушительный завтрак. Покупатель расплатился и нехотя вышел, готовый по-прежнему покорно исполнять свой мучительный долг, ради которого приходится жить. Если желаешь сохранить хорошее настроение, на таких людей лучше не смотреть.
Продавец подал мне бутерброд, который я выбрал, и сказал, будто читая мои мысли:
— Ох и жалкая публика — эти иностранцы.
Он внимательно посмотрел на меня — молодой, лет двадцати, пышущий здоровьем, довольный жизнью — и, увидев, что я согласно кивнул, продолжил:
— Недавно сюда заходили итальянцы. Ну что за народ! Болтают без передышки и непонятно зачем размахивают руками. Ведь так и чужой бутерброд задеть недолго. Я попросил их вести себя прилично. Разве так трудно вести себя прилично? — В его взгляде отразилось пережитое возмущение. — Есть надо спокойно, как все люди.
— Верно, — поддакнул я.
Такие, как он, не терпят возражений. Переубедить их в чем бы то ни было невозможно. Ради собственного спокойствия я всегда с готовностью им поддакиваю. Трусость? Конечно. Но вы же не станете, зайдя в такую вот бутербродную, защищать с набитым ртом право итальянцев на национальную самобытность. Тех, кто на это способен, я глубоко уважаю, однако в Амстердаме им долго не прожить.
Я взял второй бутерброд.
Тут на пороге появился невысокий пожилой мужчина и с опаской поглядел по сторонам, словно пастух, пришедший во дворец умолять князя о милости.
— Можно купить бутерброд с сыром? — спросил он.
— Хоть два, — ответил продавец.
— Тогда два, — согласился покупатель.
Тарелка с бутербродами тотчас была поставлена перед ним на мраморный прилавок.
Окинув робким взглядом столы и стулья, покупатель опять спросил:
— А за стол сесть можно?
— Да хоть ложись, — ответил продавец. Покупатель взял тарелку, поднял ее чуть не до подбородка и объяснил:
— Видишь ли, сынок, я не привык бывать в таких местах. Я всегда ел дома…
Мы приняли это к сведению. А он добавил:
— Но сейчас моя жена в больнице.
Продавец откровенно ухмыльнулся.
— Небось в родильном отделении!
Мы ведь тут, в Амстердаме, большие шутники, кого хочешь обсмеем. Пожилой покупатель несколько смутился, но серьезно возразил:
— Нет. Если бы она туда попала, то вернулась домой. А так я боюсь, ей уже не поправиться.
Он задумчиво помолчал, продолжая держать тарелку у подбородка.
— Да, хорошего мало, — заметил двадцатилетний.
— Доктор мне прямо сказал: надо, мол, надеяться на чудо.
Он посмотрел на бутерброды, на ближайший стул, но садиться не стал.
— Надеяться на чудо, — повторил он. — А чудеса в наше время бывают не часто.
Продавец зевнул.
— Хорошего мало, — произнес он еще раз.
Слушать покупателя ему надоело.
Шампанское
Не пробыв в Париже и одного дня, мы встретили там моего знакомого, жизнерадостного голландца. Он уже много лет живет в Париже, представляя могущественный концерн, который, словно спрут, протянул свои щупальца по всему земному шару.
— Вот так встреча! — воскликнул знакомый. — А у меня к тебе просьба.
— Слушаю, — сказал я.
Однако он показал на свои дорогие модные наручные часы и сослался на занятость. Трагедия таких людей в том, что у них есть дорогие модные часы, но нет времени на эти часы смотреть.
— Давайте вечерком где-нибудь перекусим втроем, и я изложу тебе свою просьбу, — предложил он.
Прежде чем торопливо исчезнуть из-за каких-то важных дел, он пригласил нас к шести вечера в ресторан на Елисейских полях. Тот, кто знает, что в этом красивом и уютном заведении чашка чаю стоит на наши деньги три гульдене сорок центов, поймет, во-первых, что ноги нашей там не бывало, а во-вторых, что выражение «перекусим», скорее напоминающее о куске хлеба насущного, в данном случае следует считать метафорой. Ввиду столь заманчивого приглашения мы решили днем как следует поголодать, по крайней мере не портить себе аппетита, надеясь потом наверстать упущенное, ведь смешно экономить средства могущественного концерна.
Ровно в шесть мы, голодные как волки, вошли ресторан и тотчас увидели нашего знакомого: он сидел аперитивом у стойки. Цвет у аперитива был весьма привлекательный, а вкус приятный, но это выяснилось позднее, когда и нам трижды подали такой же аперитив. Уже за второй рюмкой знакомый попросил меня написать брошюру об их концерне. Я сразу решил, что писать ее не буду, потому что люблю писать рассказы, а не брошюры о концернах. Вслух я, однако, об этом не сказал, опасаясь остаться без ужина, и только пробормотал: «Да, да, гм, гм», после чего мы сели за столик.
Парижане берегут свои аппетиты до рождественских праздников, и народу в просторном зале было немного. Зато в нем было много сверкающего хрусталя и серебра, кроме того, по залу сновал переодетый турком алжирец с английским кофейником, полным французского кофе.
— Заказывайте, что хотите, налогоплательщики все оплатят, — радушно сказал наш знакомый.
Услыхав это заявление, я отпустил тормоза.
Покутить за счет государства — что может быть лучше? К тому же под влиянием аперитива я осмелел и решительно взял бразды правления в свои руки: заказал невероятное количество первых, вторых, третьих, четвертых, легких фирменных, десертных и прочих блюд, попутно заметив, что шампанское, если оно высшего качества, — напиток благородный и под стать любому блюду. Жизнерадостный голландец громко хохотал, а шестеро официантов суетились вокруг нас, точно хирурги во время трудной операции: я то и дело приказывал им откупорить очередную бутылку шампанского; жизнерадостный голландец хохотал не закрывая рта, даже когда я, как следует подкрепившись, откровенно заявил, что не стану писать брошюру. Очевидно, ему это было уже вовсе не важно. Когда столик наконец опустел, он все с тем же громким смехом предложил отвезти нас в гостиницу на собственной машине. Мы, однако, сказали, что предпочитаем подышать немного свежим воздухом. Вдвоем с женой мы шли по вечернему, сверкающему рождественскими огнями Парижу. Соблюдая осторожность, но в то же время испытывая блаженство. Ведь от шампанского как бы паришь над землей.