Я бросила сумку в угол, закрыла окно и повалилась на кровать. Хорошо… В комнате до сих пор пахло обструганным деревом от деревянных панелей, которыми были обделаны все стены и потолок, хотя дому было уже лет… ну, много лет.
…Хорошее, все-таки, место, думала я. Как мне нравиться сюда приезжать… Вроде бы ничего особенного, но так мне здесь хорошо, спокойно, что ли… Выключаешься здесь в момент от всего-всего. Только что ведь была работа, дела, фигня эта утром, потом за рулем полтора часа, а как-будто не со мной все это. Как-будто я всегда тут валялась в этой кровати, на этом вот старом мохнатом шерстяном покрывале, которое я помню с детства, пялилась бесцельно в деревянный потолок… И за окном верхушки сосен покачиваются, и снизу из кухни доносится звяканье посуды и запах мяса…
Я вздрогнула отчего-то и поняла, что начала засыпать. За окном почти совсем уже стемнело. Я встала, не включая свет, вытащила из сумки «домашнюю» одежду – старые джинсы и джинсовую же рубаху, которые таскала еще в школе. Потом увидела в сумке полотенце… Точно – надо под душ залезть, а то грязная, как не знаю что! Когда тянула полотенце из сумки, из него на пол грохнулась книга – совсем забыла, что прихватила ее, когда собиралась. Франсуаза Саган, томик, перечитанный мною до дыр тоже еще в школе. Всегда беру его в какие-нибудь поездки и читаю с первого попавшегося места. Не всегда, правда, руки доходят. Поставила книгу на полку, где и так уже обосновался мини-филиал моей библиотеки. Учебники еще с института… Как я тут готовилась к экзаменам! Как обычно, когда оставались один-два дня и целая ночь, а потом ехала утром в город и все сдавала… Первые мои книжки Стругацких, разных издательств, в мягких потрепанных обложках… Тоже таскала их раньше везде с собой, потом осели тут. Вот какой-то постперестроечный учебник по психологии. Кстати, покупала его где-то здесь, когда еще книжные лотки стали появляться где-не-попадя, чуть не в овощных магазинах. Так тут и остался, кажется и до середины я его не осилила. Забавно – мои книги уже стали частью интерьера, в общем-то, даже не моей комнаты… А вот составлены они на полке были совсем не в том порядке, в каком обычно. Кто-то терем прибирал, да хозяев поджидал… Да, уж – хозяев…
В душе я пробыла минут минимум двадцать, вообще кажется, бесконечно долго могу стоять под душем. Вылезла из кабинки, протерла ладонью запотевшее зеркало, попрыгала на одной ноге, выбивая воду из уха. Тоже вот забавно: много лет уже сюда приезжаю, а где-то подсознательно всякий раз удивляюсь, когда захожу в душевую кабину – не вяжется она у меня никак с образом «деревенского» дома. Приоткрыла дверь, выглянула – вроде, никого, и пробежала в свою комнату одеваться. Однажды смешной случай был. Тоже наплюхалась в душе, голову полотенцем обмотала и выплываю себе такая королевишна – в чем мать родила. И уже за ручку двери в свою комнату берусь и краем глаза замечаю какого-то незнакомого мужика, офигевшего полностью, в дверях соседней комнаты. Оказалось, он только что приехал, а дядя мне то ли не говорил, что гостей еще ждет, то ли я его не слушала… Ну, мужик в общем адекватный оказался, потом еще вмести ржали над этим.
Я оделась в «домашнее», вернулась в ванную, причесалась там, построила себе рожи в зеркало и пошла вниз. Как ни странно, но дядя говорил по телефону. Вряд ли все еще с того звонка, но меня это позабавило. Впрочем, разговор уже заканчивался, я услышала только, как дядя сказал в трубку «хорошо», и повесил ее.
– Где сядем? – спросил дядя. – Тут или в зале?
Знал, ведь, чем меня можно вогнать в ступор. Дело в том, что мне бы хотелось и там, и там. В зале был массивный деревянный стол с толстыми точеными ножками, которые и «ножками»-то назвать было неприлично – такие там были столбы. Кстати, сам стол – овальный. На столе – чугунные подсвечники с толстыми желтыми свечами, вокруг стола, под стать ему самому – большие деревянные стулья с высокими прямыми резными спинками. Сам стол – перед широким окном, откуда вид на долину, где светят огоньки поселка и фонари на трассе. По сторонам окна – толстые темно-зеленые портеры, а справа от окна – настоящий камин, правда, сейчас не растопленный. В общем – такой кусок какого-нибудь баронского замка где-то во глубине времен. Да, чуть не забыла – над столом свешивается на цепях клепанный металлический обруч-люстра. Правда с него свечной воск не капает на головы, там, конечно же, электролампочки. Так вот… А на кухне, наоборот, все компактно: небольшой прямоугольный стол, но тоже деревянный и весь такой «деревенский», мягкий угловой диван, плетеные стулья. Оранжевый плафон почти над самым столом, свет от него как бы ограничивает пространство стола и чуть вокруг него. Это называется «уютно», хотя само слово мне не нравиться.
– Давайте здесь, – сказала я, имея в виду кухню.
– Отлично, – согласился дядя, – меньше таскать.
Он водрузил на середину стола ту самую чудесную скворчащую сковороду, подложив под нее старую разделочную доску, чтобы не портить стол. Расставил чашки со взявшимися откуда-то салатами, тарелки с маринованными огурчиками, помидорками, плошку с грибочками, сыр, нарезанный широкими, но такими тонкими пластиками, что через них, как говорил дядя, «можно читать газету». Вот это вот меня в нем тоже всегда озадачивало, потому что все остальные продукты – овощи, хлеб, колбасу там – он всегда рубил здоровыми кусками и ломтями, совершенно не заботясь ни о какой эстетике. Впрочем, своеобразная эстетика была и в этом, и ему она как раз подходила – оттяпать от буханки чуть ли не четверть, набросать туда несколько ложек майонеза, сверху – шмат сала или ветчины, сверху – немерено горчицы, и жрать это, неподвижно зажав в руках и отхватывая куски, дергая голову назад. Разбрасывая крошки… Странные, все же, бывают люди – в очередной раз отметила я про себя. Хотя, какие это странности? Так…
Потом дядя положил передо мною тарелку, вилку, ложку, поставил рюмку и стакан для запивона – морс был уже на столе в запотевшем графине, какие я видела, кроме как здесь, только в старых фильмах на столах в серьезных кабинетах. Себе также поставил приборы и, наконец, опустился на стул напротив меня. Я все это время восседала на диване, поджав под себя ноги, и смотрела. У нас распределение обязанностей: дядя готовит и накрывает, я – убираю со стола и мою посуду.
Я вопросительно приподняла бровь, дядя хлопнул себя по лбу, опять подскочил и, слазив в холодильник, поставил на стол водку, снова сел и принялся открывать. Бутылка на глазах покрывалась изморозью. Открыл, поставил, поднял крышку со сковороды, откуда выплыл клуб аппетитно пахнущего пара, мы положили каждый себе того божественного варева, которое там еще жило своей жизнью. Потом разлил по одной, по первой…
– Ну, за встречу!
– Да, спасибо тебе, господи, что я дожила до пятницы…
Мы выпили, я набросилась на еду, дядя, впрочем, тоже. Выпили по второй, мне стало хорошо, и тут началось неожиданное.
Послышался стук во входную дверь, потом звук открывающейся двери и шаги. Со своего места я увидела через зеркало, висящее в зале, какого-то мужчину, который стоял в темноте на пороге зала и осматривался, как будто ожидая встречи.
– Тук-тук, – сказал он в пустоту и постучал по косяку.
– Иду-иду, – прокричал дядя, поднимающийся из-за стола. – Надо, же – как учуял жратву, – сказал он уже тише.
Пока дядя с незнакомцем здоровались, я успела пожалеть о загубленном вечере, так как увидела, что незнакомец вешает свою куртку на вешалку и, судя по всему, тоже остается на постой. «Набухаюсь по-быстрому, и пойду спать» – подумала я.
Дядя провел незнакомца на кухню и представил нас.
– Очень приятно, – сказала я, улыбнувшись и кивнув. Кстати, незнакомец был ничего себе… Лет тридцать, не больше, но хорошо сохранившийся – наверное, ему обычно дают двадцать пять, если хотят польстить. Волосы скорее русые, чем рыжеватые, короткая стрижка. Не очень высокий. Глаза, вроде, серые. Это хорошо – нравятся мне светлые глаза, не всякие там карие, черные…
– …Как доехал? – тем временем спрашивал его дядя.
– Да, блин, гаишники… – тут он употребил ненормативное существительное во множественном числе, соответствующее слову «гомосексуалисты», и прилагательное того же качества, наиболее близко соответствующее определению «имевшие половые сношения». – Никогда же их там не было… на повороте там, перед развилкой! И ведь все по форме оформили… подпись, про́токол! Полчаса с ними убил! Уроды, рота козлов! Тоже мне – правильные менты, честные гаишники, мать их! Так они еще страшнее…
– Ну… возможно, не стоит в таких выражения в присутствии представителей правоохранительных органов… – мягко проговорил дядя, взяв его за руку.
– Где? – спросил он и резко обернулся в темный зал, будто ожидая увидеть там ту самую роту тех самых козлов.
– Да нет, – дядя развернул его обратно, – вот Татьяна у нас имеет честь быть представителем этих самых органов, некоторым образом…
– Упс! – он явно смутился, забегал глазами и разулыбался. – Вы, хотя бы, не… гаишница? – с надеждой спросил он.
– Да нет, я – следователь.
– Ну, слава богу! Вы меня извините, если что…
– Да все нормально.
– Ну и хорошо. Но, все равно, гаишники – …, – он опять употребил эвфемизм слова «гомосексуалисты». – Разве нет?
– Бывают, – сказала я. – Я с ними, как водитель, не сталкивалась.
– Не водите?
– Почему? Вожу, меня просто не останавливают никогда.
– Да? Везет… А давно водите-то?
– Лет десять, – пожала плечами я.
– Сколько?! – у него, бедняжки, аж глаза округлились. И повторил, много более уважительно: – Везет…
После этого он пошел переодеться, умыться и минут через пять присоединился к нам. Мы с дядей уже успели пропустить по третьей, ну и его, естественно, заставили пить штрафную. В том числе за оскорбление скромных тружеников дорожной полиции. Такую формулировку предложила я; он посмотрел на меня как-то странно, но выпил – видать тоже не искал повода оставаться в трезвости.