— Мумию не просто похитили с места упокоения, — торжественно возгласил доктор Сайленс, не сводя глаз с полковника Рэгги, — с нее пытались снять пелены, — он указал на грудь, — а с шеи украли скарабей.
Шипение, похожее на шепот невидимого пламени, прекратилось; лишь время от времени оно слышалось в подземном ходе, то ближе, то дальше; а мы стояли, в немом оцепенении глядя друг на друга.
Полковник Рэгги с большим усилием взял себя в руки. Слова как будто застревали у него в горле.
— Это моя сестра, — сказал он очень тихо.
Последовала долгая пауза, нарушенная наконец Джоном Сайленсом.
— Скарабея надо вернуть на место, — произнес он со значением.
— Я ничего не знал об этом, — словно оправдываясь, промямлил полковник. — Абсолютно ничего.
— Его следует вернуть на место, — повторил доктор. — Если еще не слишком поздно. Ибо опасаюсь… опасаюсь…
Полковник Рэгги кивнул в знак согласия.
— Будет сделано.
В пещере повисла мертвая тишина.
Не знаю, почему мы все трое вдруг так резко обернулись, ибо я, во всяком случае, не слышал ни малейшего звука.
Доктор как раз собирался водворить крышку на прежнее место и вдруг выпрямился, будто в него попала пуля.
— Кто-то идет сюда, — как бы про себя сказал полковник Рэгги, и глаза доктора, устремленные на устье тоннеля, указали мне, куда следует смотреть.
Где-то в самой середине тоннеля слышалось отчетливое шарканье.
— Песок падает, — довольно глупо предположил я.
— Нет, — в голосе полковника прозвенел металл. — Я слышу этот звук уже некоторое время. И он приближается.
Исполненное решимости, его лицо выглядело почти благородным. Ужас переполнял сердце полковника, тем не менее он был готов к любой, самой страшной неожиданности.
— Здесь нет другого выхода, — заметил Джон Сайленс.
Он положил крышку на песок и стал ждать. По застывшему выражению его лица, по бледности и немигающему взгляду я знал, что доктор предполагает увидеть что-то совершенно поразительное, если не ужасное.
Мы с полковником расположились по обе стороны устья. Я все еще держал свечу, но, к моему стыду, она сильно дрожала и воск капал прямо на меня; полковник же воткнул свою свечу в песок, возле ног. В моем сердце по-хозяйски заворочался страх, мне почудилось, что какая-то незримая, беспощадная, необоримая сила вот-вот расправится с нами — погребет заживо или придавит, как крыс. Затем я вспомнил об огне: он мог задушить нас дымом или спалить. По моему лицу заструился пот.
— Держитесь! — послышался голос доктора Сайленса, отразившийся от потолочного свода.
Минут пять, тянувшиеся, казалось, все пятьдесят, мы стояли, поочередно глядя то друг на друга, то на мумию, то на устье подземного хода, и все это время негромкое, вкрадчивое шарканье неотвратимо приближалось. Напряжение — мое, во всяком случае, — достигло предела, когда источник нашей тревоги оказался у противоположной стороны устья. Со стены от сотрясения неестественно медленно осыпалась струйка песка. Раздался сдавленный крик…
Представшее моим глазам было куда ужаснее того, что рисовало мне воображение.
Я был уже почти готов к появлению какого-нибудь египетского чудовища, бога гробниц или демона огня, но, когда увидел в песчаном проходе смертельно бледное лицо мисс Рэгги, ползущей на четвереньках, когда в желтом свете свечей блеснули ее выпученные глаза, первым моим поползновением было повернуться и убежать, как безумно напуганное животное.
Однако ничуть, видимо, не удивленный доктор Сайленс схватил меня за руку и сразу же успокоил этим своим прикосновением. Полковник Рэгги медленно опустился на колени. Не менее минуты брат и сестра оцепенело смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Лицо мисс Рэгги, охваченной животным ужасом, походило скорее на гаргулью, чем на человеческий лик; застывшая бледная маска на лице полковника была вообще лишена всякого выражения, даже изумления или тревоги. Мисс Рэгги подняла глаза, и полковник потупился. Освещенная, как огнями рампы, светом воткнутой в песок свечи, сцена производила кошмарное впечатление.
Джон Сайленс шагнул вперед и заговорил очень тихим, но вполне естественным голосом.
— Я рад, что вы здесь, — сказал он. — Вы единственный человек, чье присутствие нам сейчас необходимо. Надеюсь, вы еще успеете умилостивить гнев Огня и водворить мир в вашем доме, а также, — произнес он еще тише, — спасти себя от угрожающей вам опасности.
Полковник неуклюже попятился назад, раздавив по неосторожности свечу, а старая леди вползла в сводчатую пещеру и медленно поднялась на ноги.
Я ожидал, что при виде запеленутой мумии она громко вскрикнет и упадет в беспамятстве, однако, к моему крайнему удивлению, мисс Рэгги лишь наклонила голову и спокойно опустилась на колени. Через минуту она воздела глаза к потолку и зашевелила губами, словно в молитве. Ее правая рука прикоснулась к шее, затем, повернувшись ладонью кверху, застыла над древней серой фигуркой, покоящейся в ящике. И мы увидели на ладони блеск похищенного яшмового скарабея.
Полковник, тяжело подавшись назад, громко вскрикнул, но Джон Сайленс, стоя прямо перед мисс Рэгги, посмотрел ей в глаза и показал на застывшее лицо мумии.
— Приколите скарабея на прежнее место, — сурово произнес он, — туда, где этой реликвии и надлежит быть.
Мисс Рэгги все еще стояла на коленях, когда случилось нечто неожиданное. Возможно, кому-то из читателей приходилось видеть, как вынутые из гробниц и положенные на песок мумии начинают медленно шевелиться и гнуться, по мере того как египетское солнце разогревает их древние тела, придавая им некое подобие жизни; представьте же себе, какой беспредельный ужас мы испытали, когда безмолвная фигурка шевельнулась в своей гробнице из свинца и песка. Медленно корчась у нас на глазах, тихо шурша своими древними пеленами, она поднялась и незрячими, запеленатыми глазами уставилась на свою осквернительницу.
Я попробовал шевельнуться… полковник тоже предпринял усилия, чтобы сдвинуться с места, но песок, казалось, прочно сковал наши ноги. Тогда я попробовал крикнуть, и полковник попытался исторгнуть из себя хоть какой-нибудь звук… но, казалось, наши легкие и гортани забиты песком. Мы могли только смотреть, но и наши глаза были будто застланы песчаным облаком.
Когда мне наконец удалось разлепить веки, мумия недвижно лежала на песке, ее сморщенное, разрисованное лицо было обращено к потолку, а на ее усохшем теле покоились голова и руки старой леди.
Но я заметил, что на шее мумии, подобно живому глазу, сверкает священный яшмовый скарабей.
Полковник Рэгги и доктор пришли в себя гораздо раньше, чем я; пока мы с полковником неуклюже и неумело поднимали хрупкое тело старой леди, Джон Сайленс аккуратно водворил крышку на прежнее место, засыпал ее песком и отдал несколько коротких распоряжений.
Я слышал его голос, как во сне, но, превозмогая жару, проползти узкий тоннель, с потолка и стен которого постоянно осыпался песок, запорошивший нам глаза, и вытащить при этом на себе мертвую женщину надо было наяву, а не во сне. Нам понадобилось не менее получаса, чтобы выбраться на свежий воздух. И потом еще пришлось долго ждать появления доктора Сайленса. Мы отнесли мисс Рэгги прямо в верхней одежде на второй этаж.
— Мумия не причинит вам больше никаких неприятностей, — сказал доктор Сайленс нашему хозяину вечером, перед отъездом, — при том, разумеется, условии, что ни вы, ни ваши домочадцы не будете нарушать ее покой.
Уезжали мы как в тумане.
— Я знаю, что вы не видели ее лица, — заметил доктор Сайленс, когда мы, завернувшись в пледы, уже сидели в пустом купе.
Я только покачал головой, не в силах объяснить, что меня предостерег какой-то глубинный инстинкт.
Доктор повернулся ко мне, бледный, искренне опечаленный.
— Оно было все опалено, — с трудом выговорил он. — Как от взрыва…
Перевод Е. Пучковой
СЛУЧАЙ IVТайное поклонение
Харрис, коммерсант, торговец шелками, возвращался из своей деловой поездки по Южной Германии, когда его охватило внезапное желание пересесть в Страсбурге на горную ветку железной дороги и посетить свою старую школу, в которой он не был более тридцати лет. Именно этому случайному желанию младшего компаньона фирмы «Братья Харрис», контора которой находится около кладбища собора Св. Павла, Джон Сайленс обязан одним из самых любопытных случаев, когда-либо им расследованных, ибо как раз в это время он путешествовал по тем же горам с альпинистским рюкзаком за спиной; и так уж случилось, что оба они, прибыв разными путями, остановились в одной и той же гостинице.
Хотя вот уже тридцать лет Харрис занимался исключительно прибыльным делом — покупкой и продажей шелков, пребывание в этой школе оставило в его душе глубокий след и, возможно незаметно для него самого, сильно повлияло на всю его последующую жизнь. Он принадлежал к небольшой, очень набожной протестантской общине (думаю, нет необходимости уточнять, какой именно), и пятнадцати лет от роду отец отослал его в школу — отчасти для того, чтобы он изучил немецкий язык в объеме, достаточном для ведения коммерческих операций, отчасти для того, чтобы его приучили к строгой дисциплине, в то время особо необходимой его душе и телу.
Жизнь в школе и в самом деле оказалась очень суровой, что, несомненно, пошло на пользу молодому Харрису; хотя телесные наказания там и не применялись, но существовала особая система умственного и духовного воспитания, которая способствовала возвышению души, полному искоренению пороков, укреплению характера, но без применения, однако, мучительных наказаний, походящих скорее на личную месть, чем на средство воспитания.
Тогда он был мечтательным, впечатлительным подростком; и вот сейчас, когда поезд медленно поднимался в гору по извилистой колее, Харрис не без приятности вспоминал протекшие с тех времен годы, и из затененных уголков его памяти живо всплывали позабытые подробности. Жизнь в этой отдаленной горной деревушке, огражденной от суетного мира любовью и верой благочестивого Братства, ревностно заботившегося о нескольких сотнях ребят из всех европейских стран, казалась ему поистине удивительной. Минувшее, картина за картиной, возвращалось к нему. Он как будто воочию видел перед собой длинные каменные коридоры, отделанные сосной классы, где они проводили в занятиях знойные летние дни, — за открытыми окнами в солнечном свете мелькали жужжащие пчелы, а в его уме буквы немецкого алфавита боролись тогда с мечтами об английских газонах.