Тогда он протянул визитную карточку (надо же, пижон, карточки себе понаделал).
— Появятся деньги, отдадите.
— Господи, — женщина пересчитала бумажки. — Пятьдесят шесть рублей. Это ж деньги.
— Все нормально, — сказал Вадим и повернулся к девушке. — Когда ближайшая остановка?
Совсем скоро была следующая остановка, минут через десять заскрипел, зашипел состав, притормаживая, содрогнулся потом всем многотонным своим металлическим телом и замер, отдуваясь, как бы отдыхая, вбирая в себя, разгоряченного, свежий и влажный ночной воздух. В тамбуре возле полуоткрытой двери стояла та самая густобровая проводница. И она тоже воздуху радовалась. Прижмурившись, вдыхала его глубоко и сладостно.
Вадим улыбнулся, берясь за поручень и опуская ногу на ступеньку. Проводница открыла глаза и с испуганным удивлением уставилась на него.
— Вы далеко? — осторожно спросила она. — Мы стоим всего минуту. — Она поднесла часы близко к глазам, — уже полминуты.
Вадим кивнул весело:
— Далеко. Обратно. Домой.
— Ну вы даете! — проводница покрутила головой. — Среди ночи-то.
— Утюг оставил невыключенным, — серьезно пояснил Вадим. — Боюсь, как бы пожара не было. Прощайте. — Он спрыгнул на колдобистый асфальт короткого перрона.
— Да, кстати, — обернулся он. Изумление в глазах проводницы до сих пор не исчезло. — Линейную милицию оповестили?
— Да, — проводница кивнула. — Конечно…
— Ну и славненько, — Вадим поднял руку со сжатым кулаком. — Счастливого пути вам.
По составу пробежал легкий лязгающий звук; затем другой, уже погромче, пожестче, снова пересчитал вагоны, и поезд лениво тронулся. Проводница махнула Вадиму и захлопнула дверь. «Митино», — прочитал Данин на здании станции. Ну Митино так Митино. Поезд постепенно затихал вдали. Становилось все тише и тише. Порывами вдруг задул ветер, и так же порывисто принялись перешептываться деревья. Шум ветвей, листьев, обеспокоенных стволов был густой, тяжелый и, казалось, шел со всех сторон. Вадим огляделся. По обеим сторонам колеи тянулся лес. Только за одноэтажным низким, словно придавленным башмаком великана домиком станции мерцали тусклые огоньки.
«Дыра, — поеживаясь, подумал Вадим. — Как есть дыра. Попал!» Лишь два из шести окон станции были освещены. Свет был слабенький, сероватый, будто расцветал там, за окнами, пасмурный унылый день. Вадим направился к двери станции. Под ногами его отрывисто захрустел нанесенный на асфальт песок. Чем ближе он подходил к двери, тем сильнее раздавался хруст. И Вадиму вдруг показалось, что за ним кто-то идет, он резко обернулся и хмыкнул. Никого. Но напряжение осталось. Вадим постарался расслабиться, несколько раз вздохнул и выдохнул. Однако дрожь внутри не исчезла. «Ладно, — поморщившись, сказал он себе. — Просто непривычная обстановка. Пройдет». Дверь открылась, потрескивая, будто влажные поленья запылали в костре. Пахнуло затхлостью и сыростью. Маленький, еле освещенный коридорчик, за ним длинная комната с лавками вдоль стен и с приткнутыми друг к другу облезлыми доисторическими стульчиками. Именно отсюда шел серый сумрачный свет. В углах комнатки сгустилась тьма, и поначалу Вадим различил, кроме стульев, еще только окошечко на противоположной стене, а над ним треснутую табличку «Касса». Замечательно! Вадим пересек комнату и постучал в хилую фанерку, которой было забрано оконце. Молчание. Он постучал громче. Показалось, что стук разнесся по всему зданию.
— Стучите громче, — вдруг услышал он за спиной и невольно сжался, боясь обернуться. Через мгновение сообразил, что голос женский, и это его успокоило. Он медленно развернулся. В дальнем, скрытом темнотой углу угадывались очертания сидящей женской фигуры.
— Стучите громче, — повторил голос. — Она спит.
— Спасибо, — сказал Вадим и поперхнулся. Откашлявшись, повторил: — Спасибо.
Дощечка задрожала под его ударами и неожиданно отвалилась. И тут же возникла за ней встрепанная крупная женская голова. Маленькие, заспанные глазки ошалело посмотрели на него и на миг опять закрылись. Лицо было рыхлое, мятое, толстое. Сбитый набок тяжелый пучок, казалось, тянул голову кассирши к столу.
— Чего? — хрипло сказала она.
— Здравствуйте, — улыбнулся Вадим. — Билет до города…
— Поезд только в семь утра. — Кассирша, не стесняясь, зевнула.
— Я подожду, — беззаботно сказал Вадим.
Кассирша почмокала губами, наслаждаясь зевком.
— Пять рублей, — наконец сообщила она.
— Хорошо, — кивнул Данин и полез в карман.
Удивленно хмыкнув, сунул руку в другой. Тоже ничего. Он стал шарить по карманам брюк. Пусто. Что за черт? Неужто, не глядя, он все деньги отдал этой самой Екатерине Алексеевне? Болван!
— Ну что, будете брать? — Кассирше нестерпимо хотелось спать.
— Видимо, нет, — с досадой сказал Данин. — Деньги в поезде оставил.
Не объяснять же кассирше, почему он их оставил.
— О господи, — недовольно выдохнула кассирша. — А еще будят по ночам…
И зашевелила губами беззвучно, вероятно, произнося не совсем любезные слова. Дощечка снова встала на место. Вадим скривился и покачал головой.
— Деньги потерял? — спросили из темноты.
— Можно сказать, что так, — хмуро ответил Данин.
— Ну ничего, завтра отобьете телеграммку. Деньги и пришлют. — Голос был молодой, звонкий, совсем не сонный.
Вадим с любопытством вгляделся в темноту. Но, кроме силуэта, опять ничего не углядел. Он неторопливо подошел ближе. Плотная статная девица там восседала. Она держалась прямо, слегка вскинув голову, и без тени страха или волнения смотрела на Вадима.
— Вы-то куда в такую поздноту? — устало спросил он, усаживаясь на стульчик напротив.
— В три двадцать проходящий идет. А мне до Хаврина надо. Посплю, к семи и приеду.
— А что на этот не сели?
— Так он там не останавливается. — Девушка улыбнулась полными губами.
Лицо у нее было круглое, нос кнопкой, над овальными светлыми глазами выгибались неумело подведенные дужки бровей. «Забавная, — подумал Данин. — Местная королева небось. Но без гонора, простенькая».
— Понятно, — сказал он, устраиваясь поудобнее. — Местная?
— Ага. — Девица привычно пригладила и без того гладко зачесанные и собранные сзади в игривый хвостик светлые волосы. Тонкое платьице натянулось, и обозначились под ним тяжелые объемистые груди. «Во мужики-то с ума сходят», — усмехнувшись про себя, подумал Вадим.
— Туточки, в Митине, и родилась.
Девица наклонилась. Возле ее ног стояли пузатые сумки. Она достала два яблока. Одно протянула Вадиму, второе тщательно и сосредоточенно обтерла и с хрустом откусила огромный кусок. Перемолотый крепкими крупными зубами, он стремительно уменьшился во рту…
— Прямо туточки при станции и родилась.
— Замужем?
— Была. — Она презрительно усмехнулась. — Разбежались, слава тебе господи.
— Сейчас одна?
— Набиваетесь, что ли? — Девица кокетливо повела плечом.
— Да нет, — Данин улыбнулся. Смешная женщина, приятно смотреть на нее. — Интересуюсь просто.
— Все вы просто интересуетесь. — Она опять отломила зубами чудовищный кусок. — А потом… Ой!
Девица вытянула шею, как потревоженная птица, и прислушалась. Вдалеке что-то надрывно и свирепо рокотало. Рокот нарастал с каждой секундой. Вадим догадался, что это мотоциклетный мотор без глушителя. Девица отбросила огрызок и засуетилась, приговаривая: «Господи, господи… узнал-таки, ирод! Убьет…»
— Кто узнал? Что узнал? — не понял Данин.
Девица раздраженно махнула рукой и не ответила. Встала, подхватила сумки и, ссутулясь, посеменила к выходу. Мотоциклы затихли, и тишина, звеня, впилась в перепонки. Девица не успела — загрохотали шаги в коридорчике, послышались отрывистые, громкие голоса, дверь распахнулась, и, переваливаясь, вошли двое парней в блестящих кожаных куртках. «Авиационные куртки, перекрашенные в черный цвет», — автоматически отметил Вадим. Ему стало не по себе. Вслед за первой парой зашли двое, в черных отглаженных «выходных» пиджаках. Девица успела метнуться в темный угол и теперь стояла не шелохнувшись. Один из парней, плечистый, рукастый, с брезгливым лошадиным лицом, мутно взглянул на Данина, сплюнул. Вадим отвел глаза. Такие типы свирепеют, когда им смотришь в глаза. Ладони у Данина мгновенно вспотели, и на спине он почувствовал холодные струйки. Но внешне он был спокоен и равнодушен. Рукастый прошел мимо к кассе, с размаху высадил фанерку. Кассирша вскрикнула.
— Что ты орешь, будто тебя режут? — поморщился Рукастый. — Давай, Степановна, билет до Хаврина. Санечку отправить надобно. — Он погладил плюгавенького по голове. Тот блаженно заулыбался.
— Чего не спится-то? — вздохнула кассирша.
— Гуляем, Степановна, Саньку пропиваем. Женится, сучо-нок, корешков бросает.
И, верно, в комнате густо запахло перегаром, луком и еще чем-то кислым.
Дверь заскрипела. Рукастый шустро обернулся. Глаза его широко распахнулись, налились злобой.
— А-а, — гаркнул он. — И ты здесь, паскуда…
И он стремглав кинулся к двери. Девицу он прихватил уже в коридоре и приволок ее, упирающуюся, хнычущую, в комнату. Плюгавенький присвистнул:
— Она, значит-ца, тебе завтра кой-чего обещала, — тонко пропел он. — А сегодня, значит-ца, ноги делать.
— Стерва, — процедил Рукастый и, гыкнув, замахнулся. Девица взвизгнула, сжалась, сумки выпали из ее рук.
— Давай, не дрейфь, — подначивал плюгавый Сашечка.
Рукастый наотмашь ударил женщину. Она закачалась и чуть не упала.
— Что ж вы делаете, гады?! — закричала кассирша. Плюгавый оттолкнул растопыренной ладонью ее лицо. Кассирша откинулась назад, часто моргая и хватая воздух губами, и неожиданно завизжала во весь голос, а потом в руке ее оказалась какая-то железяка короткая, она вновь высунулась из окна и изо всех сил стала лупить этой железякой Плюгавого, тот отскочил в сторону. Железяка грузно шлепнулась об пол, и кассирша обессиленно поддалась назад, приговаривая: «Хулиганье, подонки… Чтоб вам пусто было…» Вадим крутил головой, словно во сне все это видел, ему казалось, что не с ним этот бред приключается, с кем-то другим, а он за всем издалека, из окошка, наблюдает. Тягуче и муторно заныло в желудке, и тело налилось свинцом, и он не в силах был пошевелиться.