Это Вадим уже под дурака решил сыграть. Интересно ему стало.
— Не знаю, вам показалось. Поняли: показалось вам! — Она говорила раздраженно, с нажимом. — Случайные хулиганы пристали…
— Да не похожи они на хулиганов, — с добродушным упорством настаивал Данин. — Я того белобрысого разглядел, симпатяга. Мне лицо его знакомым даже показалось.
— Врете вы все, — всхлипнула женщина, — врете, никого вы не видели.
Данину стало скучно. Он пожал плечами. Ну не видел, так не видел.
— Дело ваше, — сказал он. — Где вы живете?
— Не провожайте, — женщина сморщилась неприязненно.
— Я сама доеду.
— Вот вам и благодарность. В кои-то веки доброе дело сделал.
— Оставьте адрес, — прервала она его, — я вам подарок сделаю, дорогой.
Вадим присвистнул. Лихая дама. Адрес, конечно, он не оставит и провожать точно не поедет после таких слов, но на такси хотя бы ее надо посадить.
Он посмотрел на часы, скоро полночь, а народ на бульваре гуляет, как днем. А впрочем, неудивительно, последнее тепло лето отдает. Он вышел на дорогу, поднял руку. Женщина встала рядом. Она поняла, что он ловит машину для нее.
— Не обижайтесь, — примирительно сказала она. — Нервы. Я испугалась…
Зеленые огоньки убегали, даже не притормаживая. Ехали в парк, на отдых или еще куда за денежным пассажиром. Хотя чем Данин не денежный пассажир, с виду хотя бы? Джинсы, кроссовки, модная коротенькая лайковая куртка — подарок мамы — ну просто преуспевающий молодой мужчина. Остановился наконец. Данин взялся за ручку дверцы и почувствовал вдруг, как на него наваливается сзади что-то тяжелое. Вадим неестественно вывернул голову — пытаясь ухватиться за него негнущимися пальцами, женщина медленно оседала на землю. Он развернулся проворно, подхватил ее под руки, и голова ее тут же запрокинулась, закатились зрачки на глазах. По-мертвецки жутко глядели на Вадима белые узкие щели. Придерживая женщину одной рукой, другой открыл заднюю дверцу и кое-как втиснул ее, вялую, обессиленную и показавшуюся почему-то невероятно тяжелой, на сиденье. Шофер удивленно вытаращился на них.
— Пьяная, — брезгливо сказал он, сморщив узенький лоб. — Не повезу, нагадит еще.
— Повезешь, — не поворачивая головы, перебил водителя Данин. — В больницу повезешь, ближайшую…
Ехали минут пять, больница совсем неподалеку оказалась. С километр по бульвару, потом направо и еще направо, на скромную улочку с милыми сердцу домами довоенной еще постройки — эркеры, внушительные каменные карнизы, балконы. Бывал Вадим здесь, ходил по этой улице, а так ни разу внимания и не обратил, что здесь больница имеется. Ее, правда, трудно было приметить — все корпуса там, в глубине, а на улицу только фасад трехэтажного желтого, украшенного тремя тоненькими колоннами здания выходит. У входа неприметная стеклянная дощечка с неброской тусклой надписью «Городская больница № 5». Пройдешь и глазом не ухватишь, поленишься прочесть, подумаешь учреждение какое-то, много их тут. А таксисты, они все про больницы и поликлиники знают, про больницы и милицию, их первым делом этому обучают, как в парк только они приходят. Подкатил прямо ко входу, притормозил мягко, повернулся, сказал совсем тихо, будто звук его голоса мог повредить больной:
— Здесь приемный покой, вы пойдите позовите кого, а я посижу, — и кивнул Вадиму по-дружески, будто не первый год его знает. Всего пять минут ехали, а уже вроде как знакомые — сближает беда, даже такая, не совсем уж, наверное, и великая.
Данин взлетел по ступенькам, толкнул дверь. Пухлая добродушная женщина с красным носом-пуговкой и румяными щечками выслушала его внимательно, набрала номер на телефоне, позвала санитаров с носилками, и когда те пришли — молодые, крепкие, практиканты, видимо, студенты, — сама встала из-за стола, хотя и тяжко ей было (Вадим видел, как поморщилась она, ступив на отекшие, больные ноги), и держала дверь до тех пор, пока не внесли санитары носилки.
Вадим расплатился с таксистом, тот даже руку протянул на прощание, удачи пожелал, утешил мимолетно, мол, всякое бывает, обойдется, и, опять съежив узкий свой лоб, который так портил открытое пухловатое его лицо, включил скорость.
Возле женщины остался только один санитар, угловатый, длиннорукий, с костлявым наивным лицом. Он старался держаться уверенно, профессионально, как учили, и от этого еще больше чувствовалась в нем растерянность, и лицо его приобрело совсем уж детское выражение. Когда Вадим вернулся, он мерил женщине давление.
— Откуда у нее синяки на шее и руках? — спросил санитар, снимая стетоскоп. — Свежие синяки.
Вадим пожал плечами.
— Я подобрал ее на улице, — сказал он. — Хулиганы пристали.
— Били? — сурово спросил санитар. Он хотел казаться взрослым, этот мальчик.
— Видимо, били, я появился уже после. Что с ней?
— Потеря крови. Тяжелое состояние.
— Потеря крови? — Вадим изумился. На теле он не видел ни единой раны.
— Схожу за врачом, — выпрямляясь, сказал санитар. — Только вы не исчезайте.
И опять в который раз за сегодняшний вечер пожалел Данин, что встрял в это совсем теперь уже непонятное дело. Лежал бы сейчас себе дома, смотрел телевизор или болтал с кем-нибудь по телефону. Спокойно, привычно, знакомо. А теперь вот больница, пугающие, нелюбимые с детства запахи, угнетающая тишина, неестественная неуютная чистота и ощущение поселившегося здесь навеки горя, беды.
Вадим подошел к носилкам, склонился над женщиной. И словно почувствовала она взгляд, дрогнули веки, разлепились с трудом. Удивление в глазах, страх, страдание…
— Что со мной?
— Это у вас надо спросить, — без всякого сочувствия ответил Данин. Потом спохватился, нельзя так резко, она не виновата, что он не дома.
— Вы потеряли сознание, и я привез вас в больницу, — добавил он мягче.
— В больницу? Зачем в больницу?
Испуг был самый искренний, неподдельный, будто не в клинику она попала, а в морг, на кладбище или живьем в могилу. Она была решительной женщиной — превозмогая себя, приподнялась, оперлась на локти, хотела спустить ноги с каталки; Вадим уже протянул руки, чтобы поддержать, но она рухнула со стопом навзничь и замерла, опять закатив глаза. Вскинулась из-за стола дежурная, хотела проковылять уже к ним, но Данин махнул рукой, и она опять села. Женщина вновь открыла глаза, посмотрела на него в упор — жалобно, просяще, — выдохнула сквозь пересохшие, дрожащие губы:
— Только не говорите никому ничего. Просто хулиганы пристали, ударили. Или нет, не так… — Она тяжело и звучно глотнула. — Умоляю, забудьте, что вы слышали наш разговор. Умоляю, прошу, отработаю потом, отблагодарю, отплачу. Вы их плохо видели, не разглядели, услышали мой крик, подошли, они бежать, и все. Слышите, и все! Ради всего святого! Ради жизни моей!..
Откинулась голова, расслабились мышцы на лице, и пустым оно стало, неживым, как маска, хотя глаза были открыты и глядели куда-то в пространство, невидяще и стеклянно.
Сколько мольбы вложила она в свою просьбу, сколько беспомощности и безнадежности было в ее голосе, Данину даже не по себе стало, он повел плечами, словно дрожь его била, потер лицо ладонями. И когда обрел прежнее более или менее нормальное свое состояние, в услужливо распахнутые санитаром двери вошел врач.
Он, видимо, ел, когда его потревожили, скорее нет, пил чай, обжигающий, прямо с огня, потому что горело полное, рыхлое его лицо, пылало жаром, а вокруг яркого, мягкого, не мужского рта было рассыпано множество беловатых крошек, видно, от пирожного.
Он был явно недоволен. Не один, наверное, пил чай, а в обществе хорошенькой сестрички. Вадим невольно улыбнулся.
— Чему вы улыбаетесь? — неприязненно спросил доктор, подойдя к нему. Вадим опять не сдержал улыбки и пожал плечами — в который раз за сегодняшний вечер. Вечер пожимания плечами.
— Вид ваш понравился, деловой, сосредоточенный, чуть притомленный, но стремительный, — сказал Вадим. — Так во время войны хирурги, наверно, выходили к раненому, к тридцатому за день.
Врач был, видимо, неглуп и необидчив. Он вздохнул, прикрыв глаза; снял шапочку, обнажив рыжие, жесткие, как медные проволочки, волосы. И лицо его помягчело, неприязнь сошла, ни следа от нее не осталось, он протер шапочкой лицо.
— Вадим заметил, как неодобрительно покачала головой дежурная, — шагнул к женщине, спросив предварительно:
— Кто вы ей?
— Никто. Прохожий. Ее били, я вступился. А потом ей стало плохо.
— Кто бил?
— Вот уж этого не знаю. Какие-то парни. Не видно в темноте.
— Хорошо, — врач держал женщину за руку и считал пульс.
— Как зовут ее, не знаете?
Вадим пожал плечами и чертыхнулся про себя, это уже походит на тик. «Домой, домой, отдыхать, спать, а завтра вспомнить, посмеяться, рассказать друзьям, а к вечеру забыть».
Доктор жестом приказал санитару отвезти каталку, а сам повернулся к Данину.
— Попрошу вас никуда не уходить. В таких случаях мы обязаны сообщить в милицию, что я сейчас и сделаю, и вы непременно понадобитесь. Так что обождите, хорошо? Отделение тут рядом. Они приедут скоро.
Данин кивнул обреченно, а что делать, не бежать же, хотя кто-нибудь другой на его месте именно так и поступил бы. Доктор ушел, а он присел на жесткую банкетку под плакатом о вреде переедания и уставился бездумно на голую стену напротив. Ругать и корить себя уже не хотелось, надоело. Чего уж там, раньше думать надо было, сейчас поздно, сейчас надо набраться терпения и ждать. А, собственно говоря, ничего страшного не произошло, ну потерял каких-то несколько часов, все равно ничего путевого в это время не сделал бы, а так хоть будет о чем вспомнить. Ладно, хорошо. Что же завтра ему предстоит? Прежде всего отоспаться, на работу придет часам к десяти, составит справку о сегодняшнем посещении архива, часов в пять заберет Дашку из детсада, погуляет с ней, недолго погуляет, потому что не хочет видеть потом, когда приведет ее, поджатые губы своей бывшей жены. Бывшая жена. Сочетание-то какое-то идиотское. Жена она или есть, или ее нет, это не звание, это не должность, это состояние души, это родственная связь. Почему, интересно, не говорят бывший брат или будущий брат?..