– Я все-таки спущусь, посмотрю, что там и как, – сказала Рита.
– Только ничего не трогай. Дождись Леху. Найди Коляна. У него спроси, не видел ли он Серегу, – предупредила Ирина Михайловна.
Рита спустилась. Внизу все было как обычно – народ шел по сверкающей огнями улице, в ресторанах сидели люди. Город, который никогда не спит. Около входа в метро, как всегда, сидел бездомный – его все местные знали – Колян. Он зарабатывал тем, что выкупал в редакционном киоске, располагавшемся на первом этаже редакции, старые выпуски газеты и продавал их с небольшой наценкой. Желающие всегда находились. Коляна кормили всей редакцией – кто приносил суп, кто пирожки. Серега подарил ему спальный мешок. Ирина Михайловна принесла плед и подушку. Колян знал про редакцию больше, чем все сотрудники, вместе взятые. Ходили слухи, что Колян когда-то был Николаем Александровичем, довольно известным журналистом, якобы работал в этой же редакции, но потом спился, все потерял – семью, квартиру, карьеру. Но так и жил рядом с родной редакцией. Вроде как Леха его опекал и охранял, не позволяя бывшим коллегам из милицейского участка выдворить бездомного из подворотни. Колян ничего не просил, то есть не побирался. Продавал или старые номера газеты, или списанные из редакционной библиотеки книги. Попадались и ценные экземпляры с дарственными надписями. Их когда-то выбросили за ненадобностью, а спустя годы выяснилось, что даритель не кто-то там, а известный человек, признанный после смерти мэтром, классиком. Такие книги с автографом в букинистических могли подскочить в цене. Но Колян не следил за рынком. Находился почитатель или любопытный – отлично. Колян продавал за столько, сколько предложат, никогда не торговался. Иногда у него случались приступы, он видел призраков, фигуры, стоящие в арке подворотни. Кричал, что приходили за ним. И тогда его отправляли в психиатрическую больницу подлечиться. Леха же и отвозил. Он утверждал, что Колян на самом деле не сумасшедший, а просто перепуганный. Еще в детстве. Его отец служил в одном из министерств. Все было хорошо, пока не началась чистка рядов – неблагонадежных, недостаточно истовых, сочувствующих. Отец Коляна разбирался с жалобами трудящихся, то есть с доносами, большую половину которых сразу же уничтожал. Тогда стали писать жалобы уже на него, мол, не откликнулся, не среагировал. Отца Коляна вызвали на ковер – разговор был тяжелый. Что уж ему там сказали, никому неизвестно, но с тех пор отец каждое утро вставал в пять тридцать утра, принимал душ, тщательно брился, надевал костюм и садился в коридоре ждать. Чемодан с самым необходимым – сменой белья, сухим пайком – был давно собран и стоял наготове. Жена, тоже не спавшая, спрашивала, когда это наконец закончится, когда муж наконец перестанет бояться обыска и ареста. Но тот так и не перестал. Больше всего он переживал, что не сможет встретить вламывающихся в шесть утра людей в приличном виде. Он не хотел, чтобы они его застали сонным, не сходившим в туалет, в пижаме. Колян каждое утро слышал, как отец вставал, шел в ванную, потом на кухню – выпить кофе. Без чашки кофе отец тоже не хотел встречать незваных гостей. Так продолжалось почти два года. Уже и жена спала спокойно, и Колян не просыпался. Но отец все еще был готов на все ровно к шести утра. Он аккуратно прикрывал двери в спальню и комнату сына и садился на стул в коридоре, ожидая визитеров. Не дождавшись, шел на работу, делая вид, что все в порядке. А ведь его даже не уволили.
– Ты сам себя доведешь, – твердила жена, – сколько можно? Никому ты не нужен! Успокойся уже!
Отец Коляна кивал, соглашаясь. Да, никому не нужен. На работе вот премию выписали. Талоны на лечебное питание как выдавали, так и выдают. А еще талон в магазин – туфли купить или ботинки. Закрытая секция.
– Давай ты хоть немного будешь радоваться жизни. Все же хорошо, главное – все живы и здоровы, – умоляла жена. Но отец Коляна не мог радоваться. Он привык сидеть в коридоре и ждать ареста и обыска. В доме и искать уже было нечего – все, что можно, уничтожено, сожжено. Лишних денег никогда не водилось. Только одно удалось спасти – бабушкино кольцо, которое мама Коляна засунула в его игрушку и ювелирно зашила. Кольцо было бросовое, не ценное, но она не могла с ним расстаться. Думала, что уж игрушку ребенка при обыске не станут распарывать. А если распорют и достанут, найдут бижутерию, а не какой-то великий бриллиант.
Отец Коляна умер там, где и сидел каждое утро. В коридоре. Инфаркт. Разрыв сердца, говоря по-простому. В дверь позвонили. Долгим, непрерывным звонком. Тем, который он все это время ждал, а услышав наконец, умер, улыбаясь. Дождался. Дверной звонок продолжал трезвонить. Вышла заспанная жена. На пороге стоял почтальон, который попросил расписаться за телеграмму.
– Почему так рано-то? – возмутилась жена.
– Так правительственная, срочная, – ответил почтальон.
Телеграмма оказалась не только срочная, но и поздравительная, красная по плашке. Мать Коляна вчитывалась в текст: «Поздравляем с юбилеем. Желаем…» и так далее. Она не понимала – какой юбилей? Так бывает от сильного стресса – она вдруг забыла год рождения супруга, но вспомнила, что в этом году, буквально через день, – юбилей их свадьбы. Серебряной. Как она могла забыть про двадцать пять лет, прожитых вместе? Ничего ведь не готовили, гостей не приглашали, не планировали. Тогда почему их поздравляет руководство?
– Шмулик, нас поздравляют с юбилеем, ты знаешь с каким? – спросила мать Коляна.
Но ее Шмулик, Александр по документам, не отвечал. Мать пошла на кухню поставить чайник. Потом вбила в сковородку несколько яиц – вдруг Колечка захочет позавтракать? Он в нее пошел – по утрам не любил есть. Глотал чай и убегал. Зато вечером ужинал – будто на весь следующий день запасался.
– Шмулик! Остывает! – крикнула мать Коляна в коридор. Но Шмулик не пришел на кухню, извиняясь за опоздание, как делал всегда. Знал ведь, что жена не любит, когда еда на столе остывает. А он опять засиделся за книгой. Жене разогревать придется, а значит, идти на общую кухню, переливать суп в кастрюлю, потом снова в тарелку, перемывать и кастрюлю, и тарелку. Еще сковородку, на которой подогревалась котлета.
– Ой, Шмулик, я забыла! Нас поздравляют! Телеграмма пришла! – воскликнула радостно мама Коляна.
Муж по-прежнему не отвечал, все еще сидя в коридоре, будто уснув.
– Коля, завтракать. И скажи своему отцу, что я помню про юбилей! – закричала мама Коляна.
Колян появился на пороге кухни.
– Папа умер. Кажется. Он не дышит.
– Как это – не дышит? А что он делает? – Мать гадала, как вернуть пышность сдувшемуся омлету. Шмулик любил, когда пышный. Его мама так делала. Но она не оставила секрет рецепта невестке, поэтому ее омлет всегда был похож на распластанный на тарелке блин, еще и подгоревший.
– А ты смешивай подсолнечное и маргарин, – советовала матери Коляна соседка.
– Подсолнечное пахнет и маргарин тоже. Шмулик такое с запахом есть не будет, – отвечала мама Коляна.
Соседка хмыкала – мол, зажрались совсем. У некоторых даже на растительное нет денег, не то что на маргарин.
– Не знаю. Кажется, нужно вызвать врача, – сказал Коля.
Отец действительно умер от инфаркта. В тот самый момент, когда почтальон позвонил в дверь, у Шмулика разорвалось сердце – так всем рассказывала его вдова. На поминках ей выдали несколько продуктовых наборов, коробочку с медалью и какие-то клочки бумаги – продуктовые карточки в спецотдел.
– Он умер из-за почтальона, – твердила всем вдова. – Как такое возможно? Разве умирают от звонка в дверь?
Выходило, что умирают.
– Странно, что он не умер раньше, – заметил давний друг.
– Почему? – удивилась вдова.
– Потому что он был евреем, – пожал плечами друг.
– Евреи что, не живут долго? – все еще не понимала вдова.
– Живут, конечно.
– Почтальон не была еврейкой! Обычная женщина! При чем тут евреи? Мой муж был русским! По всем документам!
– Примите мои соболезнования, – тихо сказал друг.
Колян помнил, что еще некоторое время они жили на пенсию отца. Правда, с дачи, точнее, половины дома в министерском поселке на берегу реки, их попросили. Другие чиновники, живые, претендовали. А родственникам покойного вроде как не полагалось.
Колян очень жалел о даче. Там был теннисный корт и у него был друг – партнер по игре, Сашка, сосед по даче, но родители не дружили и не общались. Сашка как-то сказал, что его мама считает себя выше его, Коляна, мамы. Поэтому и не дружит по-соседски. Но Колян с Сашкой любили теннис. Сашка через отца выпрашивал дополнительный час, когда желающих поиграть не находилось. Они выходили на корт и представляли себя Джоном Макинроем и Джимми Коннорсом. У Сашки ракетка была модная, современная, у Коляна старая и простенькая. Но это не имело никакого значения. Они играли честно, потом пожимали руки друг другу и Жорику, который следил за кортами и, забравшись на вышку, выступал судьей. Это были моменты абсолютного счастья – играть с Сашкой, пожимать руку Жорику, который был горд своей ролью и всегда судил честно. Жорик чувствовал корт как родной, и с ним не стоило спорить. Они втроем иногда собирались вокруг места, куда попал мяч, и всегда выходило, что Жорик прав, когда мяч попадал в линию. Еще Колян переживал за маму – она на казенном дачном участке разбила цветник и огород – бархатцы, садовые розы, петрушка, укроп, лук. Ничего особенного, но мама любила этот участок и тряслась над бархатцами. Позже, после ее смерти, Колян всегда просил служащих, отвечавших за уход на кладбище, высаживать бархатцы. И удивлялся, почему мамины цвели до поздней осени, а на кладбище держались едва пару месяцев…
Иногда, заприметив нового сотрудника, Колян деликатно спрашивал – как фамилия? А как была фамилия отца? А как звали маму? А девичья фамилия мамы? Колян многих заставил задуматься о собственном происхождении, задать семье вопросы, которые считались неприличными и даже страшными. Он будоражил чувства, воспоминания, давно забытые и стертые. Он возвращал память.