– Как Катя? – спросил Леха.
– Все хорошо. Уснула. Спасибо за помощь.
– Вы от нее? – уточнил Леха.
– А от кого еще? – улыбнулся замглавного.
– Надеюсь, вы примете правильное решение.
– Уже, – рассмеялся замглавного. – Сейчас найдем Серегу, потом я оторву ему голову, а потом мы пойдем выпить.
Это здание, как оказалось, хранило много тайн. Леха думал, что узнал все, но оказалось, что нет. Это был лабиринт из подземных коридоров, ведущих в соседние постройки и дворы. Архитектор, который это придумал, явно чего-то боялся – обысков, задержаний, арестов. От главного здания вели такие ходы, о которых ходили такие же слухи, как о засекреченных линиях метро и тайных бункерах.
– Мы идем в типографию, – сказал замглавного. – Можно снаружи, через двор, а можно и так. Колян предпочитал так.
– Почему вы думаете, что он там? – спросил Леха.
– Это было наше место. Еще со студенческих времен, с практики, – ответил замглавного. – Там есть буфет. Про него в редакции мало кто знает. Но мы ходили туда, в типографский. Там было дешевле, и оттуда никогда не выгоняли. Если было негде переночевать, там и оставались.
– Я об этом не знал, – признался Леха.
– Конечно, не знали, потому что буфета там больше нет. Сделали из той части ресторан. Но каморку с душевой и кроватью оставили. Полноценное жилье. Раньше там повар жил, ну и решили сохранить на всякий случай. Коляна туда пускают по старой памяти – отогреться, помыться, отоспаться.
– А где Серега? – спросил Леха.
– Не знаю. Найдем Коляна – спросим.
Они еще долго шли темными коридорами, поднимались по лестницам. Леха не мог поверить, что здание имело продолжение – тайные комнаты, о которых знали лишь избранные.
– Почему вы думаете, что Колян там? – спросил Леха. – Вы учились с ним? – удивился Леха.
– Не совсем. Колян был на два курса старше, но о нем уже тогда ходили легенды. Он считался гением, невероятно талантливым. Там была своя компания. Они читали стихи, ходили на концерты – у них был доступ куда угодно. Я мечтал попасть в их круг – детей высокопоставленных чиновников, которым родители доставали контрамарки. Некоторые были из семей сотрудников торгпредства, те приносили пластинки, коньяк, виски, привезенные из-за границы. А были такие как Коля, – считавшиеся талантливыми, почти гениями. Коля их развлекал – читал стихи, рассказы. Как шут при императоре или клоун. Но сам он так не считал. Просто давал всем шанс – рассказывал, объяснял – образовывал, что ли. Благодаря ему я попадал на лучшие спектакли, на концерты в консерваторию. Да, Коля пользовался своим положением, беря у тех, кто мог, и раздавая тем, кто не мог себе этого позволить. Робин Гуд от искусства, – горько усмехнулся замглавного. – Коля твердил, что нужно быть насмотренным и наслушанным. Он блестяще разбирался в музыке, играл на гитаре. Я и не знал, что он окончил музыкальное училище. Благодаря ему я тоже попал в ту компанию, но не смог там задержаться. Не умел развлекать… Коля был лучше всех нас вместе взятых, но в какой-то момент не справился. Сорвался. Нет, он не пил, то есть пил, но в меру. Никаких наркотиков. Однако от него все без конца ждали каких-то достижений в профессии. Не давали выдохнуть. Он все время должен был прыгать выше головы, удивлять, заставлять собой восхищаться. Мне кажется, он просто устал соответствовать той планке, которую сам себе каждый раз устанавливал, поэтому и сорвался. Мы его тогда потеряли, нигде не могли найти. А он был здесь, в этой каморке, сидел на кровати и смотрел в стену. Ничего не говорил. Меня не узнал, когда я пришел. Взгляд у него был пустым, он ни на что не реагировал. Не понимал, что происходит, где он, кто с ним говорит. Потом полгода отлежал в психушке на улице Восьмого Марта. Хорошее место – туда в основном попадали физтехи, те, кто не смог справиться с высшим разумом и собственной одаренностью. Тамошние врачи умели работать с гениями. Настоящими, без придури. Физтехи сходили с ума от формул, Коля не смог справиться с текстами. По сути, одно и то же. Коля тогда увлекся математикой и физикой. Я навещал его – он все время решал бесконечные задачи, доказывал теоремы. Пытался и мне объяснить, но я ничего не понимал вообще. Математика совсем от меня далеко, а Коля, казалось, был талантлив во всем. Во мне он тогда разочаровался. Твердил, что я просто не хочу напрягать мозг, развиваться, учиться. Наверное, он был прав. Однажды я принес его гитару, думал отвлечь, но он разбил ее о стену – гитару, с которой никогда не расставался, подарок любимого преподавателя. И он ее раздолбал безжалостно. Сказал, что это не то, больше не его. И снова сел за формулы, записанные в ученическую тетрадь. Попросил меня в следующий раз принести ему стопку тетрадей в клетку и ручек побольше. После этого случая его задержали в больнице еще на полгода, хотя собирались выпустить, считали, что он пошел на поправку. Я пытался объяснить, но мне не поверили. Так что я до сих пор виноват перед ним. За еще полгода в психушке.
– Почему? – не понял Леха.
– Потому что этой гитарой он чуть не разбил мне голову. Я тогда сотрясение мозга получил. На самом деле он не гитару бил, а меня. Гитара была лишь орудием. Я твердил врачам, что Коля не специально, но его сочли опасным для окружающих, как объяснил замглавного. После этого он не хотел меня видеть, хотя я приходил. Правда, забирал тетради и ручки, которые я ему передавал. Гении – они другие. Мы с вами работаем, а они создают, понимаете разницу? Мы при них всего лишь технический персонал, который тоже необходим, но идеи… это всегда они. Только гении никому не нужны, всем нужны муравьи, как мы с вами. Поэтому Коля отлежал в психушке без шанса получить новую, чистую биографию, а я стал замглавного. Да и высшего образования у него нет. Не смог окончить институт. А поди куда устройся без диплома хоть заборостроительного института. Объясни работодателю, что перед тобой талант, гений. Нет. Всем нужна бумажка, корочка. А у Коли была только справка из психушки об успешном прохождении лечения. Все. А сами понимаете, если есть такая справка, считайте, это приговор. Я и в подметки ему не годился, говоря начистоту. Бездарь по сравнению с ним. Просто делал все как положено, а Коля нет. Он не мог с собой справиться. Сорвался. Кто-то может жить, каждый день обманывая и себя, и других. Как я. Жить сразу несколькими жизнями – дома один, на работе другой, с друзьями третий. А Коля не смог.
– Почему? – спросил Леха.
– Почему не смог получить высшее образование? Или почему его жизнь так сложилась? Не знаю. Его отчислили на пятом курсе. Никогда никого не отчисляли на последнем. Уже заказаны дипломы, вся эта мишура, понимаете? Колю отчислили после летней сессии, не допустив до защиты диплома. Что там на самом деле произошло, я до сих пор знаю только по слухам и рассказам, но думаю, он оказался умнее преподавателя. Если бы Коля просто прикинулся троечником или списал, ничего бы не произошло, но он сцепился, вступил в спор, начал доказывать собственную правоту. А какому профессору понравится быть униженным прилюдно – в аудитории сидели студенты, аспиранты. Коля стал показательным примером – не высовывайся, не старайся показаться умнее. Декан сделал все, чтобы Колю не взяли ни в одну газету, никуда. К нам в редакцию он только мог заходить иногда, по-дружески. Мы, как могли, его поддерживали – подбрасывали заказы на статьи, которые он писал под псевдонимами. Чтобы было на что жить. Мелочь, но хотя бы с голоду не умрет. Лучше всех оказалась наша староста курса – Наташка Смирнова. Честная до одури – мы ее готовы были придушить. Не пришел на лекцию – ни за что не поставит явку. Когда Колю отчислили, она сразу сняла его со стипендии. Был способ выплатить ему хотя бы из студенческого фонда факультета – мы сдавали, если вдруг кто-то решил жениться или на рождение ребенка. Иногородним тоже оплачивали жилье из этого же фонда. Но Наташка отказалась. Мы ее тогда все возненавидели. Она могла продлить общагу Коле или выплатить еще одну стипендию. Но потом… Она стала редактором одного женского журнала, и Коля несколько лет писал для этого журнала, колонки под женским псевдонимом. Наташка его придумала – Николь… Наташка всем говорила, что автор – колумнист зарубежный, француженка, и выписывала повышенный гонорар. Считай, она содержала Колю. Потом уже я подключился – Коля писал блестящие аналитические тексты. Я подписывал своей фамилией – он сам об этом попросил. Но гонорар всегда ему отдавал. На эти деньги он и покупал книги, газеты… Моя аналитика… Я учился у Коли, подражал ему. Вот, выходит, научился. Но это не я, это он в моих текстах. Я лишь исполнитель, он – гений. Не знаю. Я никогда бы не смог так, как он. Писать, редактировать. Я каждый свой текст относил ему, чтобы он хотя бы бросил взгляд, отредактировал. Он был бы блестящим редактором.
– Вы ему предлагали официальную работу? Ведь могли устроить. Рассказать всем, что это он, а не вы?
– Миллион раз. Уже и с главным договорился – он был не против. Под мою ответственность. Но Коля твердил, что не хочет редактировать очевидную дурь. Не терпел безграмотности. Писал «если увижу еще одну ошибку в первом абзаце, дальше читать не стану», или «текст не поддается редактированию». Он не умел работать с обычными людьми, с посредственными текстами. Сразу же, после первого абзаца, ставил диагнозы – бездарен, нет шансов, неграмотен. И, к сожалению, всегда оказывался прав.
– Тогда почему редактировал ваши тексты? – спросил Леха.
– Мы были связаны прошлым, и он не считал меня совсем бездарным. Слабеньким, но не безнадежным. Поверьте, из его уст – это настоящий комплимент. Я чуть ли не в облаках летал, когда Коля говорил, что мой текст – говно, но не полное, – улыбнулся замглавного.
– Смешно, – кивнул Леха, ухмыльнувшись.
– Да. И я все еще чувствую свою вину перед ним.
– Почему он оказался на улице? Разве не было другого выхода?
– Был, конечно. Но Наташка тоже не железная. Она терпела сколько могла, – ответил замглавного.