«Став главою новых идей, – писал А.С. Пушкин о Петре, – он, может быть, дал слишком крутой оборот огромным колесам государства». Этим, наверное, многое объясняется.
Из тех сказочных уголков зазеркалья, которые А.И. увидеть не довелось, – университетский госпиталь в Утрехте. В этом городе, некогда столице, объединившей Нидерланды в единое государство, мы оказались по приглашению Галины Левитиной, большой поклонницы Анастасии Ивановны.
Сидя на сцене рядом с ней, сквозь ослепительный свет юпитеров, падающий слева и справа, я почему-то видел только Татьян, сидевших близко к сцене. Все остальное зыбилось, терялось, пропадало среди ярких бликов. Но Галину Левитину, жадно ловившую каждое ее слово, как оказалось, я тоже запомнил, и, когда мы познакомились, мне показалось, что я ее уже где-то встречал.
Галина преподает английский. Каждый день ей приходится ездить за пятьдесят километров от Утрехта. Анастасия Ивановна тепло написала о ней в своем очерке «Моя Голландия».
В один из вечеров Галина позвала своих знакомых, среди которых оказалась ее приятельница, врач, заведующая отделением интенсивной терапии в местном университетском госпитале. По ее приглашению на следующий день мы должны были отправиться туда, познакомиться с голландской медициной.
Однако утром все изменилось. Анастасия Ивановна предпочла остаться дома, отдохнуть, привести свои записи в порядок. А я решил все-таки съездить посмотреть госпиталь еще и на тот случай, если обстоятельства вдруг так сложатся, что придется к ним обратиться за помощью.
Это была удивительная экскурсия.
Сам семиэтажный госпиталь размером с квартал стоит, как огромный прогулочный океанский лайнер, накрепко пришвартованный к берегу. Здесь в общей сложности работают около десяти тысяч человек, включая врачей, медсестер, вспомогательный персонал, а также персонал специального исследовательского центра.
На входе мы благополучно миновали двух немолодых вооруженных охранников (бывших полицейских, как подсказала моя провожатая, с настоящими пистолетами в кобурах).
Внутри на первых этажах госпиталь мало чем напоминает медицинское учреждение. Здесь светло, нарядно, скорее, похоже на продолжение торговой городской улицы.
Конечно, многое из того, что довелось там увидеть, мне не было в диковинку. Мониторные системы наблюдения за работой сердца, аппараты для кардиостимуляции, новейшие машины для искусственной вентиляции легких – все это я уже видел в Москве, в том числе и в клиниках, где мне доводилось работать.
Но здесь, в Утрехте, приятно поразила слаженность, разумно организованная работа персонала. Врачам не приходится тратить слишком много времени на писанину. Это делают специально подготовленные медицинские сестры.
Санитары здесь, как правило, крепкие мужчины, которые не затрудняются при необходимости переложить беспомощного человека с носилок на кровать или доставить его на исследования в другие отделения.
Если пациент в состоянии передвигаться, ему не возбраняется добрести до кафе или ресторанчика, где он может посидеть с друзьями или встретиться с родственниками, которые приходят его навестить. Здесь же рядом располагаются магазины, где можно приобрести миниатюрные кассетные проигрыватели, наушники к ним. Музыка на все вкусы – от рока и джаза до классических опер.
А еще цветочные лавки, лавки с журналами и газетами. Книжные магазины с литературой на разных языках.
В госпитале длиной в квартал для развлечения и отвлечения от грустных мыслей, неизбежных в больнице, предусмотрены совершенно неожиданные уголки, поражающие воображение.
Подобно участникам древнегреческих мистерий, мы шли по госпиталю, и каждый новый поворот вызывал изумление.
Вот в полутьме коридора вдруг справа от вас ярко высвечивается ниша, где за толстым стеклом размещена операционная начала XX века с характерным для того времени оборудованием. Вокруг стола под лампой, отбрасывающей яркое пятно света на операционное поле, застыли в разных позах фигуры врачей и медицинских сестер с крахмальными головными уборами, делающими их похожими на католических монахинь. Казалось, стоит только отойти, – и через секунду-другую немая сцена оживет, операция продолжится в прежнем высоком темпе уже в наше отсутствие. Хирургам в те времена приходилось работать быстро, от этого зависела жизнь пациента – эфирный наркоз во время операции был небезопасен и только начинал входить в практику.
Невозможно было оторваться от толстого стекла, отделявшего ту давно ушедшую и так реалистично воссозданную жизнь. И мнится, будто не составит труда раздвинуть стекло, шагнуть внутрь и оказаться там, в начале прошлого века, молниеносно подать хирургу скальпель… Операционная сестра уже держит наготове кровоостанавливающие зажимы, чуть съехавший набок ранорасширитель поправляет ассистент. Он стоит почти спиной к зрителю. В слегка разъехавшиеся полы длинного, с тесемками халата можно увидеть подтяжки, удерживающие выше талии добротные, в пунктирную полоску брюки. А ниже – высоко зашнурованные темные ботинки. Где-то я уже встречал эти крупные черты лица, круглые очки в роговой оправе, дужки которых связаны сзади резинкой, чтобы очки гарантированно не свалились в операционную рану.
Совсем не так одеваются в современных операционных. Теперь хирурги стремятся создать атмосферу непринужденности, надевают на головы легкомысленные шапочки с бабочками или жуками, или еще с какой-нибудь живностью, а под халатом или вместо него – зеленая роба с глубоким вырезом на груди, из которой выглядывают завитки шерсти настоящего мачо. Наверно, именно так будет выглядеть когда-нибудь инсталляция нынешней операционной. И какой-нибудь человек из будущего прильнет к стеклу, разглядывая наших современников с их неуклюжими роботами «да Винчи», телевизионными камерами, встроенными в операционную лампу, транслирующими ход операции на другой конец земного шара, наркозными аппаратами, напичканными электроникой, – и улыбнется устаревшей медицинской технике предков.
Но – увы! – время поджимает, и мы движемся дальше по коридору до следующей ниши. Оттуда уже доносится шум водопада с разлетающимися во все стороны брызгами, причудливые растения покрывают мокрые камни.
А еще дальше, через полсотни метров, перед нами в стене довольно неожиданно возникает панорама пустыни с песчаными барханами и юркой ящерицей на переднем плане, а на дальнем – застывший караван верблюдов…
На обратном пути я еще раз окинул прощальным взглядом операционную. Все персонажи сохраняли прежние позы. Кажется, ничто не изменилось за время моего недолгого отсутствия. Разве только немного съехала марлевая маска с лица хирурга, обнажив розовато-кукольный коротковатый нос, на котором сидели всё те же круглые очки в роговой оправе. Тут-то мне и вспомнился знакомый хирург одной московской больницы по фамилии, впрочем, неважно… с большой коротко стриженной головой и похожими очками. В нем присутствовала та располагающая надежность, которую пациенты чуют за версту. Не знаю, как утрехтский хирург, а наш доктор под горячую руку может еще и рявкнуть, если ассистент замешкается или подаст не тот инструмент.
Листаю блокнот и останавливаюсь на записи, когда-то сделанной моей рукой.
Понедельник, 6 июля 1992 г. Посетители протестантской церкви в центре Амстердама на берегу канала стали свидетелями необычной картины. Сухонькая старушка в пальто и шерстяной шали, несмотря на духоту летнего дня, с трудом став на колени, коснулась лбом холодной каменной плиты. Это был земной поклон русской писательницы Рембрандту ван Рейну. Именно здесь он был похоронен на деньги церкви.
Часом позже такой же низкий поклон был отдан Анне Франк, еврейской девочке, прятавшейся во время оккупации немцами Голландии в убежище и погибшей в концлагере. Ее дневник опубликован на многих языках…
И как-то все больно всколыхнулось, как будто записанные мной когда-то строчки повернули время вспять. Я снова увидел этот день, проведенный вместе. Вспомнил Анастасию Ивановну, поникшую, скорбно стоявшую на коленях и молившуюся возле памятника Анне Франк, и как мы с Татьяной Дас помогали ей подняться. И этот жаркий солнечный блеск во влажном воздухе и близость канала…
В довершение всего из последних страниц блокнота вдруг выпорхнули прятавшиеся между ними, нисколько не поблекшие небесно-голубые посадочные талоны, отпечатанные на тонком картоне с эмблемой KLM и неожиданным написанием наших фамилий: Tsvetaeva и Gurfinkel, а также датой и временем полета. И это вновь во всех осязаемых подробностях возвратило в те уже далекие, исчезающие в дымке памяти дни.
Северное море в июле. Наш последний день в Голландии. Мы ехали сюда из Амстердама через Гарлем.
Вздыбленная ветром вода. Линия горизонта размыта. Ветер повалил зонтики над столиками пляжного кафе. Анастасия Ивановна сидит в углу кафе, защищенного от ветра стеклянными стенами. Нахохленная. Ей нездоровится. Ничто не радует. Должно быть, устала от обилия впечатлений, переездов, непривычного быта, противопоказанного пожилому человеку.
А мне этот день запомнился. Открылась совершенно иная Голландия. Голландия моря, необузданной стихии, совершенно противоположная равнинному однообразию пейзанской Голландии с ее ровно текущими молочными реками и пятнистыми коровами.
…Самолет пошел на снижение. Внизу уже отчетливо видны были подмосковные леса. Улыбаясь, к нам шла стюардесса сообщить, что на землю ею передано сообщение и в аэропорту Шереметьево – ей это уже подтвердили – нас будет ожидать транспортное средство, которым А.И. доставят от самолета к выходу. Я с удивлением представил себе что-то вроде амстердамского электромобиля. Неужели и у нас уже завели такие? Для всех или только для пассажиров KLM?
Мне не пришлось долго мучиться вопросами. Самолет сел под уже знакомые аплодисменты. В зале аэровокзала, пока я искал обещанный автомобильчик или хотя бы его подобие, к нам подошли два вспотевших от московской духоты грузчика.