…В один из таких вечеров позвонила Анастасия Ивановна Цветаева. Из-за грохота музыки звонок я не услышал. В нашу дверь клюкой постучала Кузьминична, мать Наташки. Обычно она коротает вечер в кухне среди кастрюль, куда дочь ее выпроваживает, чтобы не путалась под ногами.
– Ваша старуха звонит. Никак не помре…
Половину из того, что говорила А.И., расслышать не удалось – особенно громко звучал заезженный репертуар, оглушительнее обычного гремел проигрыватель за хлипкой стеной, пока внезапно не раздался тяжелый шлепок упавшего тела. Музыка остановилась. В тишине стала слышна перебранка между Кузьминичной и Наташкой и нестройное пение Сергея:
«…На пыльных тропинках далеких планет…» – старательно выводил он слабым голосом.
– А он неплохо поет, – серьезно сказал Дани. Сергею он симпатизировал. Однажды головой Сергей разбил унитаз. Дани очень за него переживал. Но все закончилось благополучно.
Я перезвонил Анастасии Ивановне.
– У вас там сегодня какой-то праздник, – сказала она неодобрительно.
– Да, у соседей, – подтвердил я.
– Можете говорить? – спросила она.
– Сейчас могу.
Телефон у нас был общий, висел на стене в коридоре, рядом с ванной комнатой. Как раз в этот момент Наташка с Кузьминичной вели туда под руки Сергея с расквашенной физиономией.
– Разбил проигрыватель, – трагически сказала Наташка на ходу.
Поравнявшись со мной, Сергей неожиданно застопорил ход, высвободил руку из цепких рук команды сопровождения и с пьяной галантностью поздоровался со мной. С худых плеч с провалами возле ключиц свисала на одной узкой лямке майка-»алкоголичка». Ноги скрещивались иксом и сами не шли. Он посмотрел на Кузьминичну здоровым глазом, не залитым кровью, и назидательно поднял указательный палец.
– …Вы мне недавно сказали, – продолжала А.И., – что вам понравился роман Набокова «Лолита». Так вот, я прочитала несколько глав, и к моему большому разочарованию…
В этот момент висевшее в ванной на стене у входа корыто, задетое плечом Наташки, покачнулось и с грохотом упало.
На шум из комнаты прибежали Дани и жена.
– …Так вы читали у Пастернака «Детство Люверс»? – продолжала Анастасия Ивановна прерванный разговор.
Я читал, и мне очень понравилось.
– Превосходная повесть, правда? Горький даже удивлялся, как Пастернаку удалось передать ощущение этого подростка, как он вжился в этот образ… а вот «Доктор Живаго» никуда не годится… Он его не дал…
…Дани уезжал в субботу, завершив свою филологическую экспедицию и заметно пополнив языковый запас. С собой в дорогу взял только буханку бородинского черного хлеба и маленькую банку домашнего смородинового варенья. От жареной курицы и крутых яиц, которые путешественнику надлежит есть под стук колес, наотрез отказался.
Перед отъездом Дани подарил Наташке увесистую треугольную шоколадку «Тоблерон». Наташка прижала его к необъятной груди для терминального поцелуя, но Дани успел выскользнуть и спрятаться в туалете.
Сергей с опозданием прислал через Наташку специально для Дани набор из ажурных рюмочек-подставок для яиц, искусно изготовленных им собственноручно из спаянных кусочков проволоки. Сам он прийти не смог из-за болезни – лечился в это время в ЛТП (лечебно-трудовом профилактории) от алкогольной зависимости.
На вокзал Дани оправился с уже знакомым рюкзаком и приобретенной в Москве в магазине «Березка» сумкой на колесиках – предметом зависти тогдашних домохозяек и пенсионеров. Колесики натужно скрипели под тяжестью тридцати томов Большой Советской энциклопедии в свежих, вишневого цвета обложках.
Дани очень понравилось в Москве.
– Конечно, у нас в Швейцарии не так интересно, как здесь, – стоя на перроне, прощаясь, сказал он, – двести лет ничего не менялось, и в последующие двести, скорее всего, тоже ничего не изменится. Но все-таки советую тебе и Тане приехать, посмотреть, как мы там живем…
Между тем жизнь вокруг кипела. У нас был маленький телевизор, который стоял на обеденном столе впритык к стене. Вечером за ужином мы только и удивлялись количеству новостей, которые сыпались с экрана, казалось, пританцовывая между тарелок.
…Исполнилось тысячелетие крещения Руси. Партийные «товарищи» и здесь оказались впереди – впервые за семьдесят лет коммунизма с помпой и колокольным звоном во всех средствах массовой информации, позабыв, как еще недавно разрушали храмы и преследовали священников, теперь с государственным размахом отмечали религиозный праздник, неумело крестились и ставили свечи.
…В другой раз – история похлеще древнегреческой трагедии: 8 марта семья музыкантов Овечкиных из Иркутска, джазовый ансамбль «Семь Симеонов», попыталась угнать самолет. Руководила всем мать семейства Нинель Овечкина. Оружие пронесли на борт, спрятав его внутри контрабаса. Перед посадкой в Ленинграде, недалеко от Вологды, пилоту отправили через стюардессу записку-приказ: «Следуйте в Англию (Лондон). Не снижайтесь. Иначе мы взорвем самолет. Вы под нашим контролем». Капитан послал сигнал бедствия и сообщил о чрезвычайной ситуации на землю. Одна из стюардесс сообщила пассажирам, что они собираются приземлиться в ближайшем финском городе для дозаправки, тогда как на самом деле наземные службы приказали капитану сесть на советской авиабазе. В момент штурма Нинель Овечкина, мать «Симеонов», которая дирижировала этим кровавым спектаклем, приказала сыновьям убить ее и себя в случае неудачи, что и было исполнено. Старший сын Василий застрелил ее, а после этого сразу же покончил с собой. Три брата, Дмитрий, Олег и Александр, взорвали самодельную бомбу, вызвав пожар в самолете, а затем тоже застрелились…
После этого уже как нечто обыденное воспринималось сообщение о столкновении двух мафий – долгопрудненской и люберецкой со стрельбой и кровопролитием. Сообщалось также, что в Москве существует еще несколько бригад: солнцевская, бауманская, подольская, раменская, азербайджанская и ингушская, которые ведут между собой войну за территории…
Тогда же пришла горячая новость, голос диктора дрожал от гордости.
…в СССР напечатан роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Роман был написан в 1955 году. В 1957 году впервые был опубликован в Италии. Пастернаку присудили Нобелевскую премию «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа».
…Включенный наугад телевизор что-то загадочно бормотал. На маленьком экране трудно было разобрать подробности, но постепенно прояснилось: врач-психиатр Анатолий Кашпировский, еще недавно погружавший в исцеляющий от всех болезней транс целые залы зрителей, собиравшихся на его сеансы, и заряжавший позитивом водопроводную воду, штурмует новые высоты. На этот раз он проводил дистанционно анестезию в ходе операции по удалению опухоли молочной железы. Кашпировский находился в Москве в телевизионной студии, тогда как операция производилась в Киеве. К счастью, этот опасный трюк завершился успешно, на следующий день пациентка отправилась поездом домой в Винницу.
Это, конечно, далеко неполный список событий, волновавших прессу и общество, уснувшего было во время «пятилетки пышных похорон», когда один за другим отправлялись в небытие генеральные секретари – Брежнев, Черненко, Андропов. Голова шла кругом от каждодневных новостей. Полки магазинов пустели, народ стал понемногу уставать от перестройки, от топтания на месте, непоследовательных реформ.
И каждый раз, услышав очередную новость, я вспоминал Дани и сказанные им слова о бедной событиями швейцарской действительности. Вот с этим у нас все было просто замечательно. Что там Швейцария, любой европейской стране таких огнедышащих новостей хватило бы не на один десяток лет.
Еще одно чудо – уже не без помощи высших сил – произошло в начале лета того года. Ближе к вечеру раздался звонок, не пароходный, как при явлении Сергея, а нервный, отрывистый. Наташка кинулась открывать, громко удивляясь, кто бы это мог быть.
На этот раз пришли к нам. Человек в штатском принес заказное распечатанное письмо в штемпелях и марках с приглашением от Дани посетить Швейцарию и многозначительно попросил расписаться.
И началась сумятица с визами, зарубежными паспортами, какими-то справками, покупкой билетов. Российские деньги разрешено было менять на швейцарские франки по мизерной квоте. Еще в каком-то обменном пункте я поменял рубли на деньги ГДР с портретами «основоположников» – Карла Маркса и Фридриха Энгельса.
Решено было ехать поездом. Раз в неделю из Москвы отправлялся вагон до Женевы, который вначале цепляли к составу, следующему в восточный Берлин. Это был первый наш выезд за пределы Советской России. Вдвоем, а не по трое, беспартийные и без одобрения профкома, райкома или кого-то там еще, а просто по приглашению частного лица. Невероятно!
Учитывая наши скромные финансовые возможности, мы запаслись продуктами для жизни в Женеве.
У нас было отдельное купе с просиженным диваном и собственным туалетом в международном вагоне – неслыханная по советским временам роскошь. Под мягкий перестук колес за окном неслись леса, убранные поля, стояли неподвижные облака на фоне холодной синевы неба, означающей начало осени.
В десять вечера в вагоне отключили свет. Проводник, как потом выяснилось, студент ИНЯЗа, предупредил: в 5:30 поднимут – граница.
После дня сборов, маеты засыпаю мгновенно.
Ночью перебегающие из угла в угол тени. Просыпаюсь, не сразу понимаю, откуда этот ритмичный упругий гул. Отрывистый стук в дверь. Контуры проводника на ярко освещенном фоне дверного проема.
– Через сорок минут проверка. Умывайтесь. Приготовьте паспорта.
Еще нет пяти. Сидим умытые, в темноте.
Все тот же упругий гул колес, но теперь уже какой-то дергающийся. Поезд останавливается.
Громкий топот сапог по коридору. В нашем купе вспыхивает яркий свет – все лампы одновременно. Отрывистые команды.
– Всем выйти в коридор.
Пограничники с каменными лицами подозрительно рассматривают наши новенькие заграничные паспорта, на мгновение вскидывают взгляд на наши лица. Мы ли это? Да, это мы. Точно? Ну как сказать, всё же похожи – натянутая шутка. Лица проверяющих чуть смягчаются.