…От нечего делать полез в Интернет и нашел кое-что о фазанах. Здесь же на сайте – фото изящной курочки в серо-жемчужном оперении, особенно скромном рядом с франтоватым гусаром, вышагивающим на корпус впереди. Природа неярко одела ее, чтобы случайно не выдала своего гнезда. Что она знала о шуршащих шинами по асфальту чудовищах, оставляющих за собой скверный запах? Или привыкла и не особо волновалась? В тот роковой для нее вечер появившийся из-за поворота внезапный свет мощных фар автомобиля Бернара она вполне могла принять за неурочный рассвет, решила, что день, на удивление, начался, солнце всходит и можно отправляться искать себе пропитание…
На подъезде к Парижу заборы, стены пакгаузов, жирно расписанные граффити, ожили, словно бегущая лента Люмьеров. Скользкие, как спагетти, рельсы с мягким перестуком уже сбегаются под колесами вагонов. В проходе тесно от рюкзаков, сумок, чемоданов. Наконец, из-за поворота, из сгущающейся мглы выныривает Gare de l'Est – Восточный вокзал с витражом почти во весь фасад, напоминающим срез огромной засахаренной половинки лимона.
Те несколько минут, пока я шел от вокзала к Гранд Отелю, меня не покидало счастливое ощущение, что вот я опять прикоснусь к старому Парижу с его кольцом Больших бульваров, импрессионистами, Тулуз-Лотреком в Лувре. Когда-то в советские времена мой отец, строитель и архитектор, купил у букиниста книгу «Париж», изданную на хорошей бумаге, редкого для того времени широкого формата. Был еще один том такого же размера – «Рим». Часто я видел его склоненного над ее страницами с необычной архитектурой. Отца давно уже нет, и вот я, его невольный представитель, иду по Парижу, городу, который он мечтал увидеть, вглядываюсь в старинные дома с высокими кирпичными трубами каминов, торчащими из красной черепицы. Казалось, все складывается, никаких причин для тревоги. И все же… со мной бывает такое, я ощутил в какой-то момент сквознячок времени. Как будто некая темная материя или параллельная реальность дали о себе знать.
Под широким балконом над входом в гостиницу табунком теснились, укрываясь от моросящего дождя, девушки разного возраста с чрезмерно накрашенными лицами, курили. Одна из них, небольшого роста, в распахнутом плаще поверх короткого серебристого платья, бросила на меня насмешливый, по-детски любопытный взгляд. Зажженной сигаретой быстро начертила в воздухе фигуру в форме сердца. Видимо, это совсем новый, еще не всеми ее подругами освоенный трюк, потому что одна из них с завистью следила за ее движениями и даже пыталась повторить, но помешала пожилая пара, которая выходила из гостиницы следом за портье и тележкой с чемоданами.
Я разглядел короткую челку, как будто ее специально постригли под Жанну д'Арк в исполнении Чуриковой. Что она тут делала в компании этих деловитых женщин с выражением сумрачного опыта на лицах? Я придержал дверь, пропуская ее, но прежде, чем войти, она посмотрела на свою старшую подругу с родинкой на подбородке, похожей на впившуюся осу. Та крутила на пальце ключи, глазами и мимикой показала ей, что идти не нужно, и юная парижанка осталась под широким навесом гостиничного подъезда.
В номере было чересчур натоплено, в первые минуты это даже показалось приятным после промозглой сырости улицы, но очень скоро появилось острое желание распахнуть створки окна. Ох, напрасно я это сделал. Со струей свежего воздуха в комнату хлынули истосковавшиеся по посетителям комары, а с ними гул машин у светофора, словно здесь дали старт заезду Формулы-1.
Я лежал в темноте с открытыми глазами. Световые блики пробегали по потолку и стенам. Слышно было доносящуюся из коридора какую-то возню, легкий женский смех, приглушенные возгласы… Как будто кто-то вернулся с вечеринки.
Но вот все стало понемногу стихать. Веки отяжелели. А звуки и вовсе отдалились. Наступила невесомость, как бывает на грани яви и сна. И все же до моего слуха донесся шорох ключа в замке, как мне вначале показалось – соседнего номера, а затем чья-то легкая поступь. Я приподнял голову и совершенно ясно увидел рядом с собой девушку в серебристом платье. Ту самую, которую видел у входа в гостиницу. Вероятно, у нее был ключ от этой комнаты. Всматриваюсь в ее лицо. Какие-то смутные очертания губ, носа, темные провалы глаз. Ее дыхание совсем рядом. Она расстегивает молнию, платье с шорохом падает мне в руки.
– Шанель? – спрашиваю я, имея в виду маленькое платье Шанель.
– Не, месье, – говорит она. – Шанель, це ж духи.
Штора приоткрыта. Блики света перемещаются по стенам, потолку, по ее телу. Удивительно, как она угадывает мои мысли. Я только намереваюсь спросить, где она живет, в Париже или в пригороде, а она уже отвечает:
– Да-да, у Парижу.
Разговор переходит на русский.
– Вы здесь учитесь в университете?
– Та нет. Я тут у подруги, на каникулах.
Все это выглядит чудно и нереально. И ее чуть влажная грудь, и терпковатый запах подмышки, когда она обняла меня… Я ощущал ее упругое тело с легким запахом табачного дыма, чувствовал шелковистость ее ног чуть выше коленей и грубоватую кожу пальцев, привычных к домашней работе, когда она касается моего тела и после кладет мне в руку маленький глянцевый пакетик.
– А это зачем?
– Трымайте[25].
Смеется.
– Цэ ж для безпеки[26]…
Одновременно отчетливо вижу, словно в микроскопе, как над суставом моего пальца зависает комар. Пугливо озирается, поглядывает на прильнувшую ко мне девушку. Барражирует, не знает, к кому и с какой стороны лучше подступиться. Легкие пружинистые перемещения. При этом тщательно вытирает лапки – вежливый посетитель, который пришел в чистый дом в грязной обуви… Прозрачное пустое тельце начинает вибрировать, брюшко заполняется моей кровью. И только несколько секунд спустя до сознания докатывается ощущение острой боли. Резко бью себя по пальцу, но промахиваюсь и попадаю по ее руке.
…Крик. Быстрая французская ругань… Скрип тормозов и подыгрывающий ему аккомпанемент, наигрыш аккордеона…
Включаю свет. В комнате – никого. Подушка съехала к стене. Постель смята, как будто на ней кто-то сидел. На подушке маленький квадратный пакетик. Открываю – внутри шоколадка с мятой, презент от администрации Гранд Отеля.
Под утро все-таки заснул. Теперь уже без сновидений.
…Солнце било в щель между половинами тяжелой портьеры. Удивительно для января. Местами, там, где на шторе лежали пятна света, отчетливо по-летнему просвечивал их скрытый геометрический рисунок.
На этот день у меня был запланирован визит в Лувр и в Дом инвалидов.
Выстояв небольшую очередь перед стеклянной пирамидой, я спустился на эскалаторе в подземелье. Большая экскурсия с говорящими по-русски уверенно двигалась к залу Леонардо да Винчи, молча и сосредоточенно, как бы заранее нагнетая градус восхищения от встречи с Моной Лизой. Туда же параллельным курсом торопилась внушительная китайская группа. Каким-то образом я оказался внутри нее. Взлетающие и падающие звуки китайской речи закружили, и в этом водовороте незнакомых интонаций я едва не потерял ориентир.
В Лувре я оказался из-за картины Гойи «Голова монахини на смертном одре». Когда-то она была выставлена в музее на Волхонке в Москве.
Чем она так притягивала взгляд? Какую тайну скрывала маска едва уловимой скорби на ее лице, еще совсем юном, со слегка приоткрытыми щелочками глаз? Казалось, сквозь них она наблюдает за вами, словно пытается понять причину произошедшего с ней. Однажды увидев ее, ты понимаешь, что этот взгляд будет преследовать, требовать ответа.
Накануне моей поездки во Францию знакомый коллекционер высказал предположение, что история исчезновения картины из экспозиции на Волхонке загадочная, в запасники «Голова монахини» попала неслучайно, и ее появление в Лувре (кто-то как будто недавно ее там видел) только подтверждает его догадку… Так что неплохо бы мне найти время и посмотреть – там она или нет.
Вот я и прогулялся. Служительницы в зале, где висели картины Гойи, о существовании «Монахини на смертном одре» толком ничего мне сказать не могли. И о том, хранится ли эта работа в запасниках, им тоже ничего не было известно. Лучше бы мне остаться среди своих соотечественников или китайцев, чтобы вместе с ними пробиться к Джоконде и – кто знает – может, на этот раз разгадать тайну ее улыбки.
От мрачно-серых стен Лувра я отправился через сад Тюильри к Дому инвалидов. Уже свернув на помпезный мост Александра III через Сену, увидел в перспективе подернутое дымкой классическое здание, за его серо-голубоватыми крышами возвышался позолоченный купол собора, украшенный стилизованными военными доспехами и подобием небольшой беседки на вершине, увенчанной шпилем. Ненадолго вновь появилось солнце, и купол заиграл в дымке золотистыми лучами.
Париж всегда был опасен, а в XVII веке особенно. Войны, которые вел Людовик IV, способствовали появлению на улицах оставшихся без занятий инвалидов и ветеранов. В отсутствие привычного дела они нередко занимались разбоем. Король-солнце построил для них богадельню в виде роскошного дворца. Теперь у бывших солдат появилась над головой крыша, а в городе снизилась преступность. Кто мог, тачал сапоги в мастерских, иные ткали гобелены, ну, а тех, кто не блистал талантами, отправляли маршировать на плацу. В спальных комнатах запрещалось есть и курить, возбранялось принимать посетительниц. Проштрафившихся выселяли.
С некоторых пор во внутреннем дворе Дома инвалидов располагается военный музей. Огромные штурмовые пушки и ядра к ним, расставленные вдоль стен здания, – вот что меня поразило в этом музее под открытым небом. Невольно вспомнилась «Война и мир» – подобные орудия (а может быть, именно они) разнесли крепость в Смоленске и, по сути, сравняли город с землей. Путеводитель настойчиво зазывал посетить могилу Наполеона – в центре собора, в специальном саркофаге покоится извлеченное из груди его неспокойное сердце.