Покончив с муравьями, его кисть выводит лежащее на земле распластанное тело. Это даже не тело, а туловище и голова, в контурах которой, если приглядеться, можно угадать черты самого художника: опущенные веки с длинными ресницами, знакомая форма носа – с горбинкой.
Через несколько часов, к возвращению Галы, картина закончена.
Даже не понимая язык символов Сальвадора Дали, мимо этой работы трудно пройти, не остановив на ней взгляд. Соединенные вместе – старое дерево, часы, муравьи, морской пейзаж, – и другие детали создают притягивающую взгляд загадочную образность.
Анастасия Ивановна немного смягчилась. Ее, по-видимому, заинтересовал необычный ход творческого процесса.
Неожиданно она сказала с неприязнью:
– А вы знаете, как он над ней издевался?
– Над кем?
– Над Галей Дьяконовой.
– Дали?
– Ну, конечно. Он же безумный был. Подарил ей замок, совершенно ей не нужный. Она его туда и не пускала. Так он все-таки как-то проникал, ходил там за ней, ползал на четвереньках, пытался ее удивить тем, что ел собственные экскременты. Сумасшедший. Она мне описывала все это…
Я проводил ее до номера, открыл дверь пластиковым ключом с магнитной полоской. Потом сидел в кресле, разглядывая слегка привявшие мелкие розы, подаренные администрацией гостинцы несколько дней назад, ожидая, когда она возвратится из ванной комнаты. Я пока не понимал, какая связь между Галой, женой Сальвадора Дали, и Анастасией Ивановной.
И тут открылось для меня то, чего я раньше не знал. Анастасия Ивановна и Галина Дьяконова (ее подлинное имя Елена) состояли в переписке, и подробности личной жизни Галы, неизвестные широкой публике, она хорошо знала.
В тот вечер для меня это было откровением.
Я, конечно, вспомнил поразивший меня в свое время портрет девочки – подростка – Елены Дьяконовой, ее соученицы по женской гимназии, так ярко изображенной ею в книге ее «Воспоминаний». Но прежде у меня она никак не ассоциировалась с Галой – музой Сальвадора Дали.
…тоненькая, высокая, с длинными ногами, в коротком коричневом платье. У нее узенькое лицо, русая коса с завитком на конце и необычайные глаза: узкие, карие, с внимательным взглядом и такими темными длинными ресницами, что на них – потом я узнала, – оказывается, «можно положить рядом две спички!». В ее лице – упрямство и та степень застенчивости, которая делает движения – резкими, придает существу – дикость. Ее пристальный взгляд насмешлив. В ней нет ни тени игры – естественность, ставшая самобытностью!
Это и есть будущая Гала.
Их приязнь возникла в Москве в гимназии Потоцкой[2]. Это была не просто дружба, это было проявление очень сильных и странных чувств. Настолько острых, что спустя многие годы, наполненные событиями куда более значимыми, Анастасия Ивановна рассказывала о них, ничего не забыв, не упустив даже самых мельчайших психологических подробностей.
И о муках ее ревности к подругам Елены Дьяконовой. И содержание записки, которую она ей вручила, безоговорочный тон, по ее выражению, напоминавший требование капитуляции. Спустя восемьдесят пять лет она даже помнила фамилии своих соперниц, подруг Елены – Востросаблина, Луначарская, Вноровская.
…Никого из них видеть рядом с тобой не желаю. Если согласна быть моей подругой, писала она ей в записке, – иди сегодня из школы не с ними, а со мной. Буду ждать после занятий в гардеробной. Не глядя, она сунула записку ей в руку. И с трепетом стала дожидаться ответа. Время шло, школьный день заканчивался, но ответа не было.
И вот все покидают класс, а она все еще надеется и даже нарочно делает вид, будто ищет что-то в пустой парте, чтобы не уходить – вдруг Лена возвратится. Наконец выходит. Направляется в гардеробную. А там – неожиданно! – тоненький знакомый силуэт.
Имя Галя – придумала ей мать. А Гала – это ее собственное изобретение. По-французски – «праздник».
…один из самобытнейших характеров, мною встреченных, – писала А.И. – Взгляд ее узких, поглощающих глаз, движение волевого рта… смех ее охватывал, как стихия. Как нас с Мариной. Только была в ней Марине и мне не присущая, какая-то ланья пугливость, в которой было интеллектуальное начало, только внешне выражаемое мгновенной судорогой смеха, вскипающего одним звуком, почти давящим ее; взлетали брови, все ее узенькое лицо вспыхивало…
Сестры Цветаевы приглашали ее к себе в Трехпрудный на субботу и воскресенье, пытались развлечь, как могли. Анастасии Ивановне еще запомнились ее расширяющиеся от сопереживания, чуть ли не пульсирующие зрачки, когда они (Ася и Марина) рассказывали ей о своих горестях, об их поездках с матерью в Швейцарию.
В семнадцать лет у Гали Дьяконовой открылся туберкулез. Семья отправила ее лечиться в Швейцарию. Отчим, который ее очень любил, даже слег от переживаний.
В те времена диагноз «чахотка» звучал как приговор. В Германии примерно каждый седьмой немец умирал от туберкулеза. Роберт Кох, немецкий врач, микробиолог, открыл причину этой болезни, бациллу, названную впоследствии его именем. Но эффективного лечения он предложить не смог. Созданная им вакцина с использованием ослабленной туберкулезной палочки оказалось неэффективна. Пациентов посылали в Альпы дышать горным воздухом. В редких случаях это помогало. Чахотка косила налево-направо и в России. От туберкулеза в тридцать семь лет умерла мать Марины и Аси.
Галя Дьяконова вытащила счастливый билет. Трудно сказать, что ей больше помогло – воздух альпийских лугов или любовь молодого поэта Эжена Гренделя, с которым она познакомилась в санатории в Давосе. Вероятно, ее пылкая натура, образованность, интеллектуальное начало, которые так пленили Асю и Марину Цветаевых, и Эжена Гренделя не оставили равнодушным. Хотя, как признавалась Гала, его стихи ей не понравились, однако приятно было слышать из его уст, что это именно она вдохновила его на их создание. Вскоре он стал подписывать свои произведения псевдонимом, который Гала для него придумала, – Поль Элюар.
После лечения в Давосе Галя Дьяконова возвращается в Москву, но чувства, которые зародил в ней французский юноша, вспыхнули с новой силой. В ее письмах Эжену во Францию были слова и о том, что они не расстанутся, но при этом – осмотрительность целомудрия! – они не будут переходить границу в своих отношениях, пока не получат благословение церкви. Элюар отвечал ей полной взаимностью.
Между тем в Москве мать и отчим были решительно против их брака. Дошло даже до того, что Галя Дьяконова вскрыла себе вены на запястье, чтобы доказать им свою решимость уехать из дома к своему избраннику.
В 1916 году она приезжает во Францию и остается в семье Эжена дожидаться его возвращения из фронтового госпиталя, где он проходил службу.
В семнадцатом они поженились, а через год у них родилась дочь. К этому времени цикл любовной лирики принес Элюару известность во Франции, как он полагал, благодаря «женщине-празднику», вдохновлявшей его.
Однако в 1929 году их брак распался. Анастасия Ивановна считала, что причиной всех бед был Сальвадор Дали: это он «увел» ее от Поля Элюара. Ей даже «пришлось», как она выразилась, оставить одиннадцатилетнюю дочь… После я прочитал о Гале и Дали нечто совершенно иное, о чем Анастасия Ивановна, по-видимому, не знала. А может быть, знала, но не хотела это обсуждать.
Брак Елены и Поля Элюара развивался довольно причудливо. В 1921 году они приехали в Кёльн к художнику Максу Эрнсту. К этому времени он уже был известен в Германии и Франции своими авангардной живописью, офортами и коллажами.
С Эрнстом у Элюара завязались очень тесные отношения, какая-то особая разновидность мужской дружбы. Гала охотно позировала художнику. Элюар отобрал коллажи Макса для иллюстрирования своего сборника «Повторения».
Совместная работа над книгой настолько их объединила, что естественным продолжением этой дружбы стала близость Макса Эрнста и Галы, чему Элюар всячески способствовал. Через год они жили все вместе во Франции под одной крышей, разделяя супружескую дубовую кровать, подаренную родителями им на свадьбу. Результатом этого союза стала небольшая книжка Элюара и Эрнста – поэта и художника – с говорящим названием – «Несчастья бессмертных», вышедшая в 1923 году.
Анастасия Ивановна встретилась с Галей Дьяконовой и Элюаром в 1927 году в Париже, когда возвращалась в Москву из Сорренто, где она встречалась с Горьким. Со школьной подругой и ее мужем она провела целый день. Элюар ей понравился. Она нашла в нем сходство с Маяковским. Расставаясь, он сказал ей: «Второй раз в жизни я всерьез разговаривал с женщиной. Первый раз это была Гала, второй раз с вами, – и обе вы – русские…»
Гала вдохновляла и Макса Эрнста, и Поля Элюара. Но, вероятно, роль, которая ей была отведена в отношениях этих двух ярко одаренных людей, ее саму удовлетворить не могла. Все это, по-видимому, привело к ощущению одиночества, исчерпанности брака с Элюаром да и жизни вообще. Неслучайно спустя несколько лет во время прогулки в скалах, в Кадакесе, куда привел ее Сальвадор Дали, она призналась ему, что хочет умереть, и попросила сбросить ее со скалы в пропасть. Дали был поражен силой и искренностью ее слов. В своей книге «История одного гения» он описал свои переживания, связанные с ее необычной просьбой.
Дали и Гала познакомились в 1929 году в Кадакесе. Дали только что возвратился из Парижа, где он вместе с Бунюэлем закончил монтаж фильма «Андалузский пес» – шестнадцатиминутный сюрреалистический немой фильм, кошмарное сновидение Бунюэля, при просмотре которого китайский мажордом Чарли Чаплина, случайно увидев некоторые сцены фильма, упал в обморок (сам Чаплин к фильму отнесся с интересом). Было отчего. Набор фантасмагорических сцен, не имеющих смысла, – это еще цветочки, а вот сцена, где Бунюэль разрезает бритвой глаз, – способна уложить не только китайского мажордома. Возвратившись домой, Дали приглас