— Как к чему? По твоему же совету стал разоблачителем Антаса, правда неудачным. А теперь я действую по-шерлокхолмсски. Антас больше не ускользнет. Становись моим доктором Ватсоном. Я тебе много сюжетов дам.
— Хорошо, поспрашиваю, — согласился я. — Только, думаю, ничего интересного не обнаружим. Обыкновенная спекуляция антикварным барахлом. Он же комбинатор, на копейку рубль зарабатывает.
Слегка опираясь на трость, Антас шел походкой солидного ученого, занятого важными делами. Миновав Казанский собор, он перешел через Мойку и вышел к Адмиралтейству. Здесь пересек трамвайную линию и, пройдя в сад, направился к каменной чаше высокого фонтана.
Невдалеке от фонтана на скамейке сидела пожилая дама в шляпке с вуалеткой. Антас, приветственно подняв шляпу, почтительно остановился подле нее, затем, низко изогнувшись, поцеловав протянутую руку, поговорил немного и сел рядом.
Опасаясь маячить поблизости, мы стояли за фонтаном на изрядном расстоянии. Косая завеса сверкающих капель, осыпавшихся вниз, мешала нам разглядеть то, что Антас получил от старушки и бережно листал. Видимо, это был альбом либо тетрадь в кожаном переплете.
Минут через десять, спрятав полученное в портфель, Антас расшаркался перед старушкой, вновь поцеловал ей руку, пятясь отошел и направился к выходу.
Великосветские манеры Антаса так потрясли Гурко, что он в насмешку заговорил языком мушкетеров:
— Манеры безукоризненные! Они превосходят все, что я видел в среде наиболее аристократических семейств Европы.
— Ловок, — согласился я. — Смесь изысканной учтивости и наглости. Где он только этому выучился?
— Артист! Надо пригласить в цирк объявлять номера.
Антас направился к Дворцовому мосту.
— Идет к своим пьяницам на Мытне, — сказал Гурко. — Я раз заглянул к ним. Опухшие, неопрятные старички. Они что-то пишут, когда трезвые. Пойдем следом, посмотрим, что он им оставит.
Мне надоело следить за Антасом, и я сказал:
— Типами из бульварных романов не интересуюсь. Мне уже пора домой.
— Не годишься ты в Ватсоны, — с сожалением произнес Гурко. — А у меня время на исходе, через час представление. Приходи ужинать. Можешь и раньше. Дадо проведет без контрамарки.
САМОГОНЩИКИ
Измотанная дневными заботами Миля Зарухно любила по вечерам отдыхать за картами. Она не гадала, как цыганка, и не раскладывала пасьянсов, а играла в грубую мужскую игру очко. Для карт Миля завела особые деньги. Она их никогда не смешивала с хозяйственными, которые получала от мужа. Обычно все торговые сделки маклаков заканчивались вспрыскиванием: на столе появлялся самогон или брага. Подвыпившие хуторяне и перекупщики, жаждущие острых ощущений, не прочь были попытать счастья. И тут они слышали голос Мили. Вытащив из кармана фартука засаленные карты, она спрашивала:
— Кто желает сыграть по маленькой? Присаживайтесь.
Охотники почти всегда находились. Они устраивались за малым столом, вытаскивали из кармана мелочь и клялись:
— Вот проиграю это и ша! Иначе без штанов останешься.
Миля только ухмылялась, клятвам она не верила, сама же играла спокойно, не азартничая.
Мальчишек взрослые не допускали к игре. Подростки могли лишь стоять за спинами сражающихся и молча наблюдать, как те стремятся набрать двадцать одно очко.
Гурко и Нико больше всего любили следить за игрой своей дайори, предпочитавшей банковать. Поставив пятьдесят тысяч дензнаков, Миля ловко раздавала карты и подбивала игроков на крупные ставки.
— А ну покажите, не вывелись ли мужчины!
И мужчины показывали себя. То и дело слышалось:
— На всю иду… ва-банк!
Если сумма в банке была небольшой, Миля молча выкладывала карту, а если накапливалось много денег, твердо говорила:
— В долг не даю. Где обеспекция?
И храбрец, забыв о недавней клятве, вытаскивал червонец из неприкосновенного запаса и выкладывал на стол рядом с банком. Лишь после этого получал карту, но сразу не открывал ее, а, наложив на старую, медленно выдвигал краешек, чтобы не спугнуть очки.
Если к десятке приходила «картинка», то игрок, облизывая сохнувшие губы, прикупал еще карту и вновь медленно вытягивал ее. Все следили за выражением его лица: озарит ли его радость или оно останется мрачным. Чаще всего игроки в досаде бросали карты.
— Перебор, — упавшим голосом говорили они. — К тринадцати туза — настоящая буза!
Стремясь отыграться, партнеры теряли контроль над собой, шли по банку на плохой карте, и Миля, конечно, легко обыгрывала их. Если ей удавалось снять крупный банк, то ребята, волновавшиеся за свою дайори, получали по двадцать пять тысяч на кино.
Миля Зарухно так пристрастилась к картам, что, если не было взрослых партнеров, призывала мальчишек сразиться с ней.
Мальчишки играли на спички, но азартничали не менее взрослых. Взрослые, если они проигрывали, могли поставить на кон свою одежду, сбрую, непроданные товары, а с мальчишками Миля поступала круто. Обычно она говорила: «Отец бил не за то, что играл, а за то, что отыгрывался». И больше карт не сдавала. Разжалобить ее было невозможно.
Очко со своими волнениями, удачами и неудачами притягивало и Ромку. Иногда он примазывался к взрослым — тайно добавлял дензнаки к большой ставке. И в этом примазывании ему везло.
К Зарухно часто заходил выпить и сыграть в очко инвалид с деревянной ногой, которого звали Веней-сапожником. Этот сорокалетний бедолага, умевший тачать фасонистые дамские сапожки с высокими тонкими каблучками, в дни загулов мог пропить не только свою одежду, но и обувь заказчиков. Поэтому модницы, принеся заготовки, почти поселялись в его избушке-развалюхе. Они приходили с вязаньем или с каким-нибудь другим делом, садились рядом и ждали, когда Веня забьет последний гвоздик. Некоторые даже готовили бобылю завтраки и обеды, только бы он не отрывался от работы. А если дня не хватало, заказчицы забирали незаконченные сапожки домой, а утром возвращались с ними на дежурство. Расплачивались они только после примерки, когда сапожки были на ногах.
Ромка любил наблюдать за смелыми ставками бесшабашного инвалида. Однажды, когда шла крупная игра с перекупщиками, к сапожнику пришел бубновый туз. Веня хотел ударить по банку, но у него не хватало денег на покрытие крупной суммы. И Ромка решил примазать все свои деньги, припрятанные на кино.
К тузу они прикупили короля.
— Как быть? — шепотом спросил у него Веня.
— Бери еще, — посоветовал Ромка.
— Нет, брат, там крупная идет, — возразил сапожник и уже с наигранным весельем сказал банкующему: — Хватит, сумей набрать столько же.
Шла действительно ненужная им карта — восьмерка. Но у банкующего на столе была девятка. Получилось семнадцать очков.
— Казна, — печально сказал тот. — Ваша взяла.
Он не знал, что у инвалида недобор. Ромка, видя, как все его деньги уплывают в общую кучу, не смог удержать слез.
Сапожник тоже расстроился.
— Постой, — сказал он. — Без пиджака останусь, а этот банк сорву.
Карта к нему пришла неважнецкая — дама. И Веня все же снял с себя пиджак, поставил на кон и сказал:
— Баш на баш! Прикупаю две карты.
К нему пришла десятка и шестерка, набралось девятнадцать очков. Но их не хватило: банкующий набрал двадцать.
Уходя в нательной рубашке домой, Веня подтолкнул Ромку и сказал:
— Пошли, дело есть.
По пути он спросил:
— Ты Нюру-самогонщицу знаешь?
Как не знать, Анна не раз посылала за самогоном. Это вонючее питье нужно было проносить спрятанным под рубахой либо в корзине. За самогоноварение сажали в тюрьму.
— Так вот, — продолжал инвалид, — Нюрку нужно выследить. Сама она аппарата не имеет. Самогон ей чухны из хуторов привозят. Они там на отшибе из всякого дерьма его гонят, а здесь лопатой деньги гребут. Но попадаться не хотят, за своим товаром в лес приглашают. Я как-то пробовал подглядеть, но где мне за Нюркой угнаться! Упустил хитрюгу. А ты парнишка шустрый. Только не попадайся. Нам главное не Нюрка, а чужие. Если подглядишь, где они свой товар прячут, будем с деньгой. Понял?
Роль разведчика Ромку устраивала. Он только спросил:
— Может быть, взять ребят с собой?
— А вот это уж ни к чему, — возразил Веня. — Только вдвоем.
Они условились, что удочки и червяков Ромка заготовит с вечера. Веня разбудит его на рассвете, после первых петухов, и они как бы пойдут на рыбалку.
С вечера Ромка долго не мог заснуть, все обдумывал, как он будет ловко следить. Казалось, не успел он уснуть, сразу же послышалось звяканье стекла. Это инвалид едва слышно стучал ногтем в окно.
Быстро одевшись, Ромка выскочил во двор. Еще едва светало. Дорожки и трава были мокрыми от росы.
— Э, брат, босым негоже, — заметил Веня. — Я тут тетке одной поршеньки сделал. Пойдем, наденешь их. Заказчице скажу, что размачивал для мягкости.
Захватив удочки, он привел его обуваться к своей развалюхе.
Со двора они вышли раньше Нюрки. И, лишь войдя в лес, стали поджидать ее у тропы.
Не успел сапожник выкурить цигарку, как самогонщица показалась на опушке. Голова ее была по-деревенски повязана платком, а за спиной виднелся кузовок.
— Пойдешь следом, — гася цигарку, шепнул Веня. — Чтоб ни одна ветка не хрустнула. Помни: важней всего чухны. Как выследишь, прибегай на Кривое озеро, я буду У ручья.
Выйдя на тропу, Нюрка пошла быстрей. Ромка двинулся следом, норовя идти по зеленому мху, скрадывающему шаги.
Самогонщица часто останавливалась и прислушивалась: не идет ли кто за ней? Ромке приходилось притаиваться за кустами, за стволами деревьев.
Так он прошел за ней до развилки шоссе. Здесь кончался булыжник и ответвлялись две проселочные дороги. Нюрка свернула влево и зашагала по малонаезженной колее, вившейся среди заболоченных полей, поросших густым кустарником. Кисея тумана еще не сошла с болот. Ромке легко было двигаться неприметно.
Подойдя к дремучему лесу, в котором огромные разлапистые ели создавали полумглу, Нюрка неожиданно исчезла. Мальчишка хотел было сделать перебежку, чтобы не упустить ее из виду, как вдруг услышал звяканье уздечек и фырканье лошади.