Извинившись за подхваченную подсказку, Ромка выкручивался из неловкого положения и, получив троечку, был доволен.
Спектакль, показанный пионерами в зимнем театре, имел успех. На сцену вызывали не только драмкружковцев, игравших в «Хижине дяди Тома», но и авторов инсценировки.
Удача вознесла Ромку. Слыша отовсюду похвалы, он решил, что стал уже опытным литератором.
РИСК
По вечерам Ромка зажигал семилинейную лампу и писал до глубокой ночи. В школу приходил невыспавшимся, с опухшими и красными глазами и почти ничего не слышал из того, что вдалбливали в головы его одноклассникам. Когда кто-то из учителей называл его фамилию, он вскакивал и растерянно хлопал глазами, не зная, что ответить.
— Громачев, ты никак на уроках спишь? — строго спросил физик.
— Я сегодня не успел выспаться, — честно признался Ромка. — Отвечу в следующий раз.
— Следующего раза не будет, — предупредил учитель. — По этому разделу у тебя круглый ноль.
— Ты хоть немножко учи, — просила Алла Стебниц. — Тебя же выгонят из школы.
— Да, могут выгнать, но я иду на риск, — ответил Ромка, и в глазах его засветилась решимость. — Вас мне все равно не догнать. Но когда меня напечатают, то учителям станет стыдно, что они ставили мне двойки и «баранки».
Алла, хоть и сомневалась в будущем успехе, все же спрашивала:
— Может, тебе помочь? Давай черновики, я буду переписывать.
— Не надо, а то сама отстанешь. Я один буду пробиваться. Ты читала «Мартина Идена» Джека Лондона?
— Нет.
— Прочти. Там такой же парень, как я, только немного старше.
За несколько недель, словно одержимый, Ромка написал семь небольших рассказов и более двадцати стихотворений. По мере готовности он переписывал свои произведения начисто, запаковывал и отсылал в редакции журналов и, как Мартин Иден, ждал банковского чека и авторского номера журнала.
Время шло, а ему никто не отвечал. Не надеясь на честность и внимание издателей, Ромка по вечерам заходил в читальню клуба железнодорожников и с волнением перелистывал поступившие журналы.
Однажды Матреша показала ему большой конверт со штемпелем журнала «Красная деревня». У Ромки захватило дух. С бьющимся сердцем он надорвал конверт и… вытащил листки с собственными стихами. К ним была приколота записка:
«Уважаемый товарищ Громачев!
Ваши стихи к печати непригодны. Они неоригинальны. Кроме того, слабы рифмы, не соблюден размер, неясен замысел. Если хотите сочинять, то больше читайте современных поэтов, повышайте свою культуру, расширяйте кругозор.
Если будете посылать новые стихи, сообщите, где вы работаете».
Ромку принимали за взрослого неуча. Внизу стояла неразборчивая подпись литературного консультанта. Видно, он испачкал рукопись зелеными и красными чернилами, жирно подчеркивая неудачные рифмы, исправляя орфографические ошибки.
Ромку, ожидавшего успеха, сначала ошеломило неприятное письмо. Ему было стыдно и горько. «Что я скажу Алле Стебниц? — подумал он и тут же решил: — Не покажу. Может, в других редакциях напечатают. Так было и с Мартином Иденом».
Он не сдался, не пал духом. Вечером опять зажег лампу и принялся сочинять. И некому было его остановить. Неграмотная Матреша, полагая, что Ромка усердно готовит уроки, ставила на стол горшок с молоком и совала краюху хлеба, намазанную маслом.
Ромка жевал хлеб, запивал молоком и сочинял почти до рассвета.
Следующая неделя принесла новые огорчения: вернулись стихи и рассказы из четырех журналов. Словно сговорившись, все твердили одно и то же: он написал о том, о чем уже давно написано, слишком мал запас слов, он повторяется, пишет не очень грамотно.
«Учитесь, учитесь, учитесь!» — советовали литературные консультанты.
«Что же теперь делать? Как быть?» — всерьез задумался Ромка. Надо решать: следует ли писать не глядя ни на что или прекратить и усесться за учебники? Он смог бы догнать класс, если бы вот так же по ночам сидел за грамматикой, физикой, историей, алгеброй и геометрией. Но на него учителя уже махнули рукой и перестали вызывать к доске.
Об этом скоро узнает Тубин. Пионеров, которые плохо учатся, он вызывает на совет дружины. А там, конечно, не похвалят. Но жалко было бросать сочинительство. Может, не стоит сдаваться, а пойти на позор, на муки, лишения и добиться своего? Грамматику он осилит. Это не такое неодолимое дело: самые тупые девчонки-зубрилы научились писать без ошибок. Если понадобится, он, словно стихи, выучит учебник грамматики.
Почему в редакциях решили, что у него мал запас слов? Ведь в пионерском отряде ни у кого так не подвешен язык, как у Ромки и Гурко. Это замечают даже учителя, которые ставят тройки. Но, видно, для литературы этого мало. Ну и что же? Если понадобится, Ромка сумеет накопить тысячи новых слов. Он будет много читать, узнавать, что означают незнакомые слова, запоминать их и пускать в оборот.
С учителями не сложилось доверительных отношений. У людей, которые смотрели на него строго и с подозрением, неловко было спрашивать о книгах. Двоечник — и вдруг интересуется тонкостями языка.
Бабушка у Аллы Стебниц закончила Академию художеств. Она, конечно, знает, сколько книг уже вышло в свет и какие из них нужно прочесть. Ромка попросил Аллу исподволь все выведать. И девочка выполнила его просьбу. На другой день она пришла в школу и, отозвав его к дальнему окну в коридоре, сообщила:
— Бабушка говорит: если все книги сложить вместе, то получится самый высокий горный хребет. Одному человеку, даже если он проживет тысячу лет, не осилить и миллионной доли. Только в питерской Публичной библиотеке хранится несколько миллионов книг и рукописей.
— Как же в редакциях узнают, что написано другими?
— Бабушка думает, что ни один человек этого не знает. Есть каталоги, много специальных книг, энциклопедий. В них записано в сжатом виде все, что знает человечество.
На уроке математики Громачев подсчитал, сколько книг он прочтет за сорок лет. Вышло немного, не более пяти тысяч томов — при условии каждый день читать по восемь часов.
— Я тоже подсчитала, — на переменке сказала Алла. — У меня получилось еще меньше. Но бабушка говорят, что существует партитурный способ чтения. Овладев им, можно прочесть в три раза больше.
— Что значит партитурный?
— Так умеют читать дирижеры оркестров. Их взгляд охватывает весь лист.
— О, у нас так умеет читать Гурко. Надо научиться.
Ромка попробовал читать Жюля Верна, медленно перелистывая страницы «Парового дома». Смысл он улавливал, но удовольствия от чтения не получал.
Как выйти из создавшегося положения? Все твердят — учиться и учиться. Не попробовать ли подтянуться в школе? Там ведь тоже вбивают в головы то, что спрессовано в книгах за многие годы.
Перестав писать по ночам, Ромка впервые за все школьные годы серьезно засел за учебники. Но было поздно, уже подходил к концу учебный год. Некоторые учителя, когда он поднимал в классе руку, словно досадуя, говорили:
— Тебя спрашивать бессмысленно, ты ведь все запустил. Лучше готовься к переэкзаменовке.
Особенно изощрялась завуч, преподававшая в старших классах русский язык. Встречая Ромку, она скептически смотрела на него и спрашивала:
— Ты еще долго будешь позорить свой класс?
Ее вопросы всегда были обидными.
— Нет, не долго, — не без дерзости ответил он. — Скоро я его прославлю.
— Своим невежеством или еще чем-нибудь?
— Поэмой в тысячу строк!
— Вот что, друг мой, — продолжала завуч. — Я отвечаю за ваш русский язык. Представляю, что ты городишь в своих стихах! Прекрати хотя бы рассылать их по редакциям… не позорь школу. Ты даешь мне слово?
— Я вам отвечу стихами, — обидясь, сказал Ромка. И, повернувшись, ушел с гордым видом.
Завуча не зря в школе прозвали Циркульной пилой, а для маскировки сокращенно — Цирпилой. У этой придиры язык был хлестче плетки. Не одному Ромке она устраивала словесные порки. Только при добродушном директоре Цирпила сдерживалась и разговаривала с учениками вкрадчиво, мягким голосом. Ее следовало проучить, и Ромка написал короткую эпиграмму: «Цирпила с Янном без изъяна, а без Янна — обезьяна!»
Стихи мгновенно распространились по всей школе и, конечно, скоро попали в руки завуча. Кто же посмел сравнить ее с обезьяной?
В пятницу последним уроком был русский. Когда прозвенел звонок, Цирпила попросила Ромку остаться.
В опустевшем классе, едва сдерживая гнев, она спросила:
— Пакостные стихи — это твой ответ мне?
— О каких стихах вы говорите? — поинтересовался Ромка.
Цирпила шипящим голосом прочла двустишье и взглядом хотела прожечь мальчишку насквозь.
— Хорошие стихи! — похвалил Ромка. — Мне таких не написать. А чего вы сердитесь? Я бы улыбнулся и похвалил автора.
— Ты не только лгун, но и наглец, друг мой, — заметила Цирпила. — Не забывай: смеется тот, кто смеется последним. Готовься распрощаться со школой. Мы разгильдяев не выпускаем.
— Но одного-то можно? — не сдавался Ромка.
«Завуч злопамятна, она не простит, — понимал Ромка. — На переэкзаменовке мне несдобровать».
И вдруг как раз в эти трудные дни пришло небольшое письмецо.
«Уважаемый товарищ Громачев!
Ваш рассказ «Из-за пустяка» будет напечатан в одиннадцатом номере журнала «Резец» в разделе «Первые опыты». Рад поздравить с успехом. Присылайте свои новые произведения, с удовольствием прочтем.
На этот пустяковый рассказик Ромка меньше всего рассчитывал. Он ведь из озорства в первых строчках написал: «Очень люблю я рыбу удить, поэтому и рассказ с рыбалки начинаю». А дальше, чуть посмеиваясь над собой и героем, поведал, как глуповатый рыбак обжег на костре руку и лечился у знахаря.
Ромке хотелось выскочить на улицу, задерживать всех встречных и показывать письмо. Но он сдержал себя. Радостью надо делиться только с очень близкими людьми. Показать Матреше? Она, наверное, от умиления прослезится, но ничего не поймет. Димке на творения брата наплевать, его интересуют почтовые марки. Отец в поездке. Остается Алла Стебниц. Да, первой ей! Она больше всех волновалась и страдала за него.