«Может, съездить домой? — думал Ромка. — Ездят же каждый день ребята из пригородов. Но они тратят на дорогу не больше часа, а тут придется ночь не спать. Четыре часа туда и четыре обратно. Приедешь поздно. Аллу бабушка не отпустит. Девчонка, конечно, вовсю занимается. У братьев Зарухно свои дела. И Димку дома не застанешь. Одна Матреша обрадуется и чем-нибудь вкусным накормит. Но ради этого не стоит трястись в темном вагоне».
Может, просто выйти на свежий воздух? И тут же Громачев подумал: «Какой, к чертям, свежий воздух на Обводном?» Неприятные испарения канала напоминали ему дыхание человека, страдающего несварением желудка.
Прошло уже больше месяца, а он никак не мог привыкнуть к запаху грязных заборов, стен, к звонкам трамваев, гудкам машин, к тяжелому грохоту колес… Ему не хватало тишины и чистого воздуха. Казалось, что весь кислород пожирают машины, затхлые колодцы дворов и канавы.
Ромка все же спустился вниз в надежде на улице придумать новые строки. На ходу думалось лучше.
У трамвайной остановки он увидел выходивших из вагона Шмота, Ходыря и Лапышева. Ребята держали какие-то тючки.
— Нам форму и трамвайные талоны выдали, — похвастался Шмот. — Теперь будем выступать от клуба. Пошли форму примерять.
В комнате ребята распаковали тючки и разложили на столе черно-красные полосатые футболки, синие трусы, коричневые гетры и бутсы.
Трикотажные футболки годились всем, но сатиновые трусы оказались слишком широкими и длинными. После примерки ребята расстроились. Только Самохин не унывал:
— А мы сейчас их подрежем и ушьем.
Он вытащил из своего сундучка шкатулку, в ней были ножницы, нитки, наперсток и подушечка с иголками.
Вскоре шестнадцатая комната превратилась в портняжную и сапожную мастерскую. До отбоя ребята подгоняли форму по росту.
В воскресенье побудку устроили раньше обычного. Играть предстояло с обуховцами. Футбольное поле находилось за Невской заставой. Первыми в девять утра встречались пятые команды.
Фабзавучники удачно провели первую игру и остались заменять игроков в других командах.
Проболтавшись почти весь день на футбольном поле, ребята предельно устали и, голодные, едва дотащились до общежития. Здесь Самохин их огорошил.
— Кроме сухого ситника и сахарного песку, у меня ничего нет, — сказал он. — Все кончилось… И деньги, и продукты. Больно шиковали прошлую неделю.
— Кто же так хозяйствует? — упрекнул его Лапышев. — Надо по одежке протягивать ножки, рассчитать на каждый день.
— С вами рассчитаешь, как же! Что ни вечер — пир горой. Вот и напировались.
Спорить с Самохиным было бессмысленно, словами голода не утолишь. Лапышев вспомнил про обеденные талоны. Нельзя ли продать их или обменять на еду?
Собрав у товарищей талоны, он зашел в соседнюю комнату, в которой, за исключением Домбова, жили одни столяры, прозванные ярунками.
— А ну налетай, — сказал Юра, — по дешевке обеды продаю. Вместо тридцати пяти по тридцать.
Ярунки выламывались: соглашались взять только по двадцать пять копеек. Пришлось уступить десять талонов по самой низкой цене: не пойдешь же по всему общежитию позориться.
На вырученные деньги Самохин принес винегрету, жареной печенки, отваренного в мундире картофеля и две буханки хлеба.
— Несколько гривенников осталось на хлеб со смальцем, — сказал конопатый. — Талоны продавать не буду, без обеда еще хуже.
— Придумаем что-нибудь, — успокоил его Лапышев. — В случае чего барахлишко продадим.
Когда пусто в карманах, в тумбочках и в общем буфете — значит, колун.
Колун — это такое время в общежитии, когда все таланты переключаются на искусство добывания жратвы. Руководство в этом деле — старый анекдот о смышленом солдате, сварившем из колуна жирные щи.
Обычно над общежитием колун нависал за два-три дня до получки, а в коммуне шестнадцатой комнаты, прозванной футболезией, он возник много раньше. Проданные по дешевке обеденные талоны выручили только в воскресный вечер, усложнив жизнь еще больше: не стало гарантированного обеда.
Лапышев обшарил все карманы обитателей футболезии. В результате появилось пять медных монет. Но на них не приобретешь даже и одного обеда. В фабзавуче Юра пошел по цехам к знакомым ребятам и тихо произносил:
— Покурить захотелось… не хватает трех копеек, — при этом с беспечностью богача он позванивал в кармане монетами. — Добавь в долг. Покурим.
К обеденному перерыву в обоих его карманах трезвонила медь. Правда, на полные обеды этих денег не хватило, пришлось взять пять первых и три вторых, поделить поровну, подналечь на хлеб и… все были сыты.
На ужин таким же способом попытался раздобыть несколько монет Шмот, но его притворство не вызвало доверия.
— Не подаем, сами нищие, — говорили ребята.
Вечером, попив кипятку с черным хлебом, футболезцы улеглись на койки с книжками. Но какое чтение полезет в голову, когда в животе урчит?
Лапышев отбросил книжку, поднялся с постели, вытянул из-под койки чемоданчик, порылся в нем и достал единственную ценность — готовальню, подаренную в день рождения в детдоме. Погладив футляр рукой, Юра со вздохом сказал:
— Отдаю на общее пользование. У кого еще есть ценности? Добавляй.
Ходырь вытащил из баула новый шелковый шарф и положил рядом с готовальней. К ним присоединились и Ромкины шерстяные носки и перчатки, связанные Матрешей на зиму.
— Кто пойдет на толкучку и продаст? — спросил Лапышев.
— Давай попробую, — вызвался Самохин. — Меня к зубному врачу отпускают. Могу сходить в Александровский рынок.
— Валяй. Только к обеду будь на заводе, а то совсем отощаем.
На другой день Самохин вернулся с толкучки невеселым и выложил перед Лапышевым семь рублей.
— Вот все, насилу продал, — сказал он, — больше не дают. На эти деньги можно десять обедов купить и по семьдесят копеек на утро и вечер останется. Я свои деньги отдельно тратить буду. Больно вы много едите.
— Какие свои? — не понял его Лапышев. — Ты что-нибудь собственное продал?
— Собственного не продавал. Но я зря, что ли, на толкучку ходил? За работу полагается, — сказал Самохин. — Вот Шмоту можете не давать. Он участия не принимал. Поделим на четверых.
— Ну и фрукт ты, Самохин! — изумился Лапышев. — Товарища хочешь обделить?
— Я за справедливость, — увильнул от прямого ответа Самохин. — Сам же ты говорил: «По одежке протягивай ножки». Мне надоело за всех маяться. Что я с этого имею?
— Кулачина, вот ты кто, — определил Лапышев. — Бери свою долю и катись, без тебя обойдемся.
Дождавшись у столовой остальных ребят, Юра спросил:
— Кто возьмется хозяйствовать вместо Самохина?
Все молчали. Никому не хотелось заниматься столь муторным делом.
— Значит, желающих нет? — огорчился Лапышев. — Ну что ж, разделим тогда деньги поровну. Будем, как ярунки, каждый сам себе еду готовить.
Юре думалось, что товарищи по комнате запротестуют и решат заниматься хозяйством по очереди, а они без возражений взяли полагающуюся долю денег. И даже Шмот не предложил своих услуг.
Это был первый шаг к развалу коммуны. На пять дней каждый остался сам себе хозяином.
В первый же вечер Самохин ужинал отдельно. Заварив в жестяной кружке щепотку чая, он достал из тумбочки две баранки, краюху хлеба и домашнего копчения колбасу. Сев спиной к Ромке, который увлекся чтением стихов, стал уплетать свои припасы с хрустом и сопением, словно боялся, что скоро явятся другие обитатели комнаты и попросят поделиться.
Покончив с обильным ужином, Самохин смел в ладонь крошки со стола и, высыпав себе в рот, ушел на кухню мыть кружку.
Вскоре появились веселые Шмот, Ходырь, Лапышев и со смехом стали рассказывать, как обманули повара.
Чтобы не возиться дома с ужином, они пошли в дешевую столовку на Расстанной улице, решив на троих заказать одно рагу с соусом, шесть стаканов чаю и подналечь на бесплатный хлеб.
Парни уселись за неубранный столик, и тут Лапышев приметил почти нетронутые котлеты. Их оставил из-за плавающей в соусе мухи какой-то брезгливый посетитель. Недолго раздумывая, Юра схватил тарелку и отправился к окну раздаточной. Там, подозвав повара, он возмущенно спросил:
— Что это вы людей мухами кормите? Я этого есть не буду.
— Тс-с, молодой человек, одну минуточку.
Повар взял тарелку, ножиком поворошил муху и, выкинув ее из соуса в ведро, сказал:
— Какая же это муха? Просто подгорелый лук!
— У меня свидетели есть, — напомнил Лапышев. — Я этого так не оставлю.
— Хорошо, молодой человек, не будем спорить. Вам не нравятся котлеты — я могу заменить. Желаете рагу?
И Лапышев получил чуть ли не двойную порцию бесплатного рагу.
— Остроумные вы ребята… и шибко сознательные, — не без ехидства заметил Ромка.
— А мы и про вас не забыли, — сказал Шмот и вытащил из кармана сверток.
В четвертушке газетного листа было завернуто четыре квадратика хлеба, намазанных горчицей и густо посоленных.
Хотя от горчицы шибало в нос и вызывало слезу, Ромка с удовольствием съел два куска. Сытый Самохин тоже не отказался от угощения. Пощипав немного хлеб, он спрятал бутерброды на черный день.
Черный день наступил довольно быстро. Деньги, вырученные на толкучке, незаметно растаяли. Видимо, безденежье вызывало повышенное выделение желудочного сока, — все время хотелось есть. Самохин где-то добывал съестное, но ухитрялся поедать его тайно от других.
На пятый день колуна Лапышев и Громачев пришли с работы голодные. В комнате был только Самохин. Он лежал на койке лицом к стенке, а вокруг витал стойкий запах чесночной колбасы.
— Тут кто-то домашнюю колбасу жрал, — поводив носом, определил Юрий. — Самохин, как тебе не стыдно в одиночку набивать брюхо? Поделись.
— Я кусочек завалявшийся нашел… его мыши погрызли.
— Ври, знаем, какой ты компанейский. Если бы знал, что такой кулачина, ни за что бы в нашу комнату не пустил. Позоришь ты футболезию.
— А я могу и съехать. Не больно-то нуждаюсь!