— Нет, — не глядя ей в лицо, ответил он. — Просто понял… ты права.
— Но глупо ни с того ни с сего обрывать всякие отношения. Останемся хорошими друзьями. А как кончим фабзавуч — решим, как нам быть. Мы же взрослеем.
— Тебя это устроит?
— Навряд ли. Но что делать? Ты предложишь другое?
— Нет, — поразмыслив, ответил Ромка. — Ты права, будем… как парень с парнем.
Больше Громачев не провожал Шумову выше своего этажа, хотя ему очень хотелось побыть с ней в темноте.
Начались дни зачетов по теории и практике. Впереди замаячили каникулы.
— Ты куда летом поедешь? — спросила Нина Ромку.
— Домой, наверное, куда же еще?
— А не хочешь побродить по Военно-Грузинской дороге? Калитич туристскую группу собирает. Проезд на Кавказ у нас бесплатный, деньги понадобятся только на еду.
— Заманчиво! Надо подумать, — неопределенно ответил Громачев.
Но стоило ему заикнуться о Кавказе Лапышеву, как тот взорвался:
— Ты никак из-за паршивой девчонки товарищей собрался продать? Разве не знаешь, что нас уже третьей командой числят? А может, за вторую играть придется. И думать не смей!
Пришлось Нине сказать, по какой причине он не сможет составить компанию в поездке на юг.
— Ладно, гоняй все лето мяч с твоим противным Лапышевым, а мы горным воздухом подышим! Эх ты, поэт! Там Пушкин и Лермонтов бывали! Орлы парят, а у тебя на уме какое-то киканье!
— Не могу же я товарищей подвести!
— Ну и целуйся с ними, а ко мне больше не подходи!
Нина не на шутку рассердилась на него, даже перестала разговаривать.
ЛЕТНИЕ КАНИКУЛЫ
Отпуск у Ромки получился каким-то суетливым. Он часто ездил в Ленинград, благо билеты бесплатные, тренировался, играл в футбол и чуть ли не половину ночей проводил в вагонах, на жестких полках. Питался всухомятку.
С Аллой восстановить прежних отношений не удалось. Она водилась с компанией девятиклассника Андриловича. Эти юнцы в школе держались обособленно. Мальчишки ходили в белых рубашках апаш, а жеманные девчонки — в белых юбках клеш. Все они, перейдя в девятый класс, воображали о себе бог знает что и к Ромке относились с таким снисхождением, точно он был много ниже их.
Днем эта компания проводила время на теннисном корте либо играла в крокет, а вечером устраивала танцы. Алла, чтобы хоть немного возвысить Громачева среди своих друзей, как-то предложила разговаривать и острить только стихами. Она знала, что в этом состязании Ромка победит.
Девятиклассники согласились и некоторое время пытались пикироваться хрестоматийными стихами. Но состязания в остроумии не получилось. Ромка забивал мямливших пижонов хлесткими четверостишиями. Это не понравилось Андриловичу. Показно зевнув, он сказал:
— Скучища, друзья! Давайте лучше потанцуем.
И Алла, чтобы сгладить неловкость, поддержала его, захлопала в ладоши.
Мальчишки притащили на веранду граммофон и, поставив пластинку, приглушили свет и разобрали партнерш. Танцевали они манерно: кавалеры размагниченно топтались, а томные девицы, напустив на себя отчужденность, устремляли пустые взоры в сторону.
«Топчутся как цапли», — подумал Громачев, оставшись без партнерши. В перерыве он переменил пластинку и, запустив польку, принялся кружить Аллу. Да так, что девятиклассники шарахались в стороны. Это не понравилось Андриловичу. Он остановил Громачева и спросил:
— Вы что, милейший, спятили?
— Я бы просил, милорд, не делать мне замечаний, если не хотите очутиться за пределами веранды, — в тон ему ответил Ромка.
— Это мы еще посмотрим, кто кого выставит…
Стебниц, опасаясь драки, подхватила Громачева под руку и увела в сад.
— Ромушка, не надо… прошу, — уговаривала Алла. — Ты меня ставишь в неловкое положение.
— А ты брось их к шутам, и пойдем гулять вдвоем, — предложил Громачев.
— Я не могу… они мои гости.
— Ну что ж, тогда оставайся с ними, а я больше сюда не ходок.
И он ушел, хлопнув калиткой.
Утром Громачев решил, что слишком много времени у него уходит на развлечения. Им давно был придуман и выношен рассказ «Шарики — шесть». Нужно было лишь сосредоточиться и все изложить на бумаге.
Ромка взял чернила, бумагу и поднялся на чердак, где Дима устроил «тихий кабинет». Здесь стоял старый столик, потрепанное кресло, а по стенам и на балках валялись и сохли Матрешины целебные травы, распространяя запах свежего сена.
Углубясь в рассказ, Ромка ворочал неуклюжие фразы так и этак, переставляя слова, вычеркивая, дополняя. Он уже не рвал и не комкал, как прежде, неудачные листки, а переписывал, брал из них крупицы ценного.
Увлекшись работой, Ромка не сразу расслышал оклики Матреши:
— Ромушка, тебе письмо принесли.
Письмо было от Нины, коротенькое и дружеское. Она восхищалась видом Кавказских гор и дикостью природы.
«Теперь я лучше понимаю лермонтовскую Тамару и Демона, — писала она. — Жаль, тебя нет с нами, мы бы побродили с тобой на вершинах в поднебесье. Как здесь легко дышится!»
Хотелось ответить стихами. Но сразу переключиться с прозы на поэзию не удалось. Стихи получились слащавыми и пустыми. Тогда Ромка взял надсоновские строки и, чуть видоизменив их, написал:
Погибаю, глупо и безбожно,
Гибну от нахальной тучи комаров,
От друзей, любивших осторожно,
От язвивших слишком глубоко.
И в конце добавил:
«Живу суетливо и не слишком интересно. Участвую в футбольных баталиях, сплю на жестких полках вагонов, дремлю на встречах с прежними друзьями. Отраду нахожу лишь за письменным столом, когда витаю в таком же поднебесье, как у вас на вершинах».
БОЛЕЗНЬ
С Дремовой мы встречались в литературной группе. И всякий раз я ее провожал.
— Ты никак пажом аль хвостом заделался? — не без ехидства спросил Толченов. — Гляди, паря, скоро она тебя в холуи произведет.
— А вам что, завидно? — спросил я.
— Чему же тут завидовать. Я, брат, на своем веку не таких перепробовал, — нашенских, архангельских. А Дремова не чета им. Пошли ты ее к богу в рай!
В один из морозных вечеров, видя, как меня душит кашель, Сусанна предложила:
— Возьми ключ от моей комнаты и живи в ней. У нас в доме паровое отопление. Побудь в тепле.
— Тепло расслабляет… привык к холоду, — стал отбиваться я.
— Ничего себе привык! Грохаешь так, что слезы выступили! Не выдумывай и бери, раз предлагают.
— А ты что, к Мокеичу переберешься?
— Я к нему давно перебралась, а комнату на всякий случай держу. Так что она абсолютно свободна. Можешь сегодня же ночевать. Пойдем, покажу.
Она повела меня с Фонтанки на Чернышев переулок. Поднявшись на четвертый этаж, мы очутились в небольшой коммунальной квартире. Сусанна познакомила меня с пожилой парой жильцов и сказала:
— Это мой брат. Прошу не обижать. Он здесь ненадолго. Будет вести себя тихо.
— Очень рады, милости просим, — сказала старушка.
А ее басистый и усатый муж спросил:
— В шахматы балуетесь?
— Играю, но слабовато, — ответил я.
— Значит, как-нибудь выберем времечко. Люблю посидеть над доской.
Комната Сусанны оказалась убранной по-девичьи: кровать застелена белым покрывалом, подушки накрыты кружевной накидкой, а круглый столик — кремовой скатертью. На стене у кровати висел ковер, на котором было изображено озеро с белыми лилиями и выводками утят. На полу покоился серый, с синим орнаментом коврик и стояли шлепанцы. Ореховый шкаф и небольшой туалетный столик с множеством ящичков сверкали полировкой.
Сусанна показала, где у нее хранятся чашки, сахарницы и молотый кофе.
— Электрическая плитка и кофейник в кухне, — сказала она. — Надеюсь, сам сумеешь сварить? Правда, никакой другой еды у меня здесь не осталось. Завтра постараюсь что-нибудь принести.
Перед уходом Сусанна смерила у меня температуру и ужаснулась:
— Тридцать восемь и шесть! То-то, смотрю, какой румяный. Сейчас же в постель!
Достав полотенце, мыло, зубной порошок и щетку, она отправила меня в ванную.
Когда я вернулся, постель была уже разобрана. Сусанна дала мне две таблетки аспирина и в стакане кипяченой воды.
— Выпей и немедля ложись! — приказала она. — Я приду завтра утром. Без меня никуда не уходи.
Попав из ледника Седьмого неба в теплую комнату, я как бы стал оттаивать. И тут дрожь охватила тело…
С трудом раздевшись, я лег в постель и укрылся с головой. Дрожь усиливалась, я не мог сжать челюсти: лязгали зубы.
Потом стало жарко и тело покрыла испарина. Начал душить сухой кашель. Он разрывал легкие. Я дохал так, что в глазах плясали огненные круги и молнии.
Забылся лишь под утро в горячечном, беспокойном сне.
В комнате уже было светло, когда из розовой мути появилась Сусанна. Прохладной и мягкой рукой она тронула мой лоб.
— У тебя жар. Надо вызвать доктора.
Она ушла звонить по телефону. Вернулась со стаканом чая, в котором плавало два кусочка лимона.
— Пей. Лимон полезен.
Сусанна помогла мне приподняться и стала поить. Сделав два глотка, я почувствовал головокружение и подкатывающуюся тошноту. Боясь, что меня вырвет, я отстранил стакан, отвалился на подушки и зажмурил глаза. Мне больно было смотреть на свет.
В полдень появился доктор — тощий очкарик с холодными как лед руками. Оголив меня, он простукал грудь и стал прослушивать легкие, сердце…
— Воспаление легких, — определил доктор. — Придется ставить банки, горчичники… Регулярно принимать микстуру.
Он выписал несколько рецептов и ушел.
— Вот и позвала, — сказал я Сусанне. — Сколько хлопот доставил. Ты не беспокойся, я уйду. Только пусть головокружение пройдет.
— Выкинь это из головы. Ты погибнешь в своем холодильнике.
— Тогда отправь в больницу. Я не хочу быть обузой.
— Никуда я тебя не отпущу, буду за тобой ухаживать.