Не смотрим в глаза
И ждем каких-то вестей…
А все ведь простого простей.
— Занятные стихи. И мысль о равнодушии не в лоб, — заметил Крайский. — Чем же нас порадует Никодим Шехтель?
Смущенный лирик едва слышным и каким-то виноватым голосом как бы пропел стихи о беспричинном волнении в ветреную ночь.
Последним выступил с рублеными стихами Марк Дерзкий. В них он обрушился на кулацких сынков, разоривших колхозный сад.
В это время, чуть ли не касаясь губами Ромкиного уха, Нина шепнула:
— Посмотри в зеркало… Почему та тетка хочет прожечь меня глазищами? Ты ей что-нибудь говорил про меня?
— Она вовсе не тетка, — сказал Громачев. — И может, не на тебя смотрит, в зеркале не поймешь…
— Нет, я почувствовала. Какие она имеет на тебя права?
— Никаких, чего тебе взбрендилось?
Он невольно поднял глаза на зеркало и приметил встречный пытливый взгляд. Глаза Дремовой как бы спрашивали: «О чем ты шепчешься с этой вертушкой?»
— Уйдем отсюда, — предложила Шумова. — Мне тошно от глаз этой мегеры.
— Не надо было приходить, — укорил ее Ромка. — Дай послушать.
Крайский уже заканчивал свое резюме. Громачев с трудом вник в смысл последних слов и, ликуя, понял, что его стихи похвалили.
Чтобы не вызвать больше укоряющих взглядов, Громачев схватил Шумову за руку и, пока литкружковцы поднимались с мест, незаметно увел ее на улицу.
Нина некоторое время шла молча, потом спросила:
— Те стихи, что ты прочитал, про нас с тобой?
— Это учебное упражнение, — отозвался Ромка.
Было уже поздно. Общежитие затихло. Громачев проводил Нину до площадки между пятым и шестым этажами. Там они по старой памяти остановились у окна. Ему вдруг стало жалко приунывшую девчонку. Схватив ее за плечи, он губами поймал в темноте ее трепетные губы, но они сразу же сомкнулись и затвердели…
Нина не вырывалась, а терпеливо ждала, когда он ее отпустит. И в этом покорном ожидании была какая-то холодность.
— Тебе неприятно? — теряясь, спросил Ромка.
— Мне никак, — ответила она и, оставив его на площадке, ушла.
ЗЕЛЕНАЯ УЛИЦА
В фабзавуче пятнадцатиминутный перерыв. Ученики повыскакивали из классов на солнышко, которое уже светило по-летнему.
Девчонки выстроились во дворе вдоль ярко освещенной стены и, закрыв глаза, подставили лица навстречу теплым лучам.
Мальчишки-первогодники от нечего делать принялись кидать на асфальтированной части двора вместо мяча деревянный обрубок. Старшие же толпились около кузницы и открыто курили. Это им уже не запрещалось.
Неожиданно из проходной выбежал Юра Лапышев и помчался к административному корпусу. Все приметили, что он взмок от бега и принес какую-то волнующую весть.
— Юра, постой! — окликнул его Виванов.
Но Лапышев, махнув рукой, стал подниматься наверх, прыгая через три ступеньки, и скрылся в кабинете начальника школы.
— Что могло случиться? — недоумевали литейщики. — Не зазнался ли Юра — все-таки заместитель отсекра!
Перерыв подходил к концу, когда Лапышев, высекая коваными каблуками искры, скатился с лестницы и, не удержавшись, последние ступеньки пересчитал задом и спиной. Охая и хохоча, он с трудом поднялся и закричал:
— Ребята! Внимание! Как только остановятся моторы и станки, все выходим на улицу! Идем в депо. Сегодня пробный пробег нашего паровоза. Ур-ра-а, ребята!
Через проходную никто не пошел. Мальчишки настежь открыли ворота. Послышалась команда: «Строиться!» Но разве фабзавучников удержишь? Вырвавшись на улицу, они наперегонки помчались к паровозоремонтным мастерским.
У депо, украшенного флажками и гирляндами, стража — цепь из паровозников.
— Наберитесь терпения! Пусть все соберутся, — распоряжался председатель месткома Леша Квокарев. Он вскарабкался на погнутый котел, намереваясь закатить речугу, но его голос заглушил басистый гудок мастерских, извещающий об обеденном перерыве.
— Расступись… выводят!
Скрипя, медленно распахнулись высокие ворота. Из сумеречной утробы депо выкатился глазастый, сверкающий свежей краской, живой, дышащий паром ОВ-75. Его украшали зелень и кумач.
«У-гу-гу-у-у!» — гудком поприветствовал Калитич толпу. Лицо его было измазано, но сияло от счастья. Сегодня он сам поведет восстановленный паровоз. Это будет экзаменом на машиниста.
Оставив «овечку», Калитич спрыгнул на землю и попал в объятия Зои Любченко. Слоник при всех расцеловала его и сказала:
— Спасибо за паровоз! Пусть исполнятся все твои желания!
— Все-все? — как бы не веря, переспросил Калитич.
— Все, — повторила девушка, зардевшись.
Ребята не поняли, о чем у них идет разговор. Обступив паровоз, они выискивали свои детали и хвастались:
— Этот медный краник я отливал.
— Наша поковка!
— Мы с Колькой модель стругали, а потом уже литейщики и токаря.
— Эвон наш конус!
Каждый искал частицу своего труда в пыхтящем великане.
Шмот лазил под колесами с масленкой. Он еще раз осматривал поблескивающие части локомотива. Как же иначе? Ведь сегодня Шмот будет помогать Калитичу вести «овечку» на первом перегоне.
Высыпали из мастерских и взрослые производственники. Им тоже любопытно взглянуть на дело рук мальчишек и девчонок.
Толпа собралась большая. Вот семафор засветился зеленым огоньком и поднял железную руку. Путь свободен, «овечке» фабзавучников — зеленая улица.
Калитич, Тройский и Шмот вскарабкались по железным скобам на паровоз и, помахав руками, дали гудок.
Выплевывая из трубы кольцами дым и забрызгивая ребят свежим паром, паровоз взмахнул кулисами раз… два… Колеса сперва забуксовали, затем сдвинулись с места и покатили по рельсам.
Под восторженные выкрики вверх полетели кепки, береты, платки… Некоторые ребята вприскочку побежали за «овечкой», но вскоре отстали.
Паровоз, набирая скорость, прогудел еще раз и скрылся за семафором.
ШИКАРНЫЕ ПАРНИ
Симочка Изюмова на танцах познакомилась с какими-то парнями.
— Парни — шик!.. Обходительные, ручку целовали, в буфете угощали, — похвасталась она подружкам по комнате. — Между прочим, на вечеринку пригласили. И намекнули, что подружек могу привести. Желаете пойти?
— На вечеринку к незнакомым парням? — поразилась Слоник. — Ты что, сдурела?
— Я тоже полагаю, что ходить домой к малознакомым после одного-двух танцев — это себя не уважать, — вставила Шумова. — Да и небезопасно. Кто они такие?
— Не буду же я с первого раза расспрашивать или просить анкету заполнить, — возразила Симочка. — Я и так вижу: парни — во! Костюмы модные, ботинки шимми, гетры фасонистые. В общем, парни не обдрипанные и вежливые. Чего еще нужно?
— А я бы к ним пошла, — отозвалась Муся Кротик. — А то наши даже не взглянут, не то чтоб пригласить и ручку поцеловать. Платье новое всего один раз надела. Как сшила, так и висит.
— Не будьте дурами, — уже рассердясь, стала вразумлять Слоник. — По танцулькам известно какие кавалеры околачиваются. Только слезы с такими. Симка когда-нибудь нарвется! На всю жизнь запомнит.
Изюмовой не хотелось отказаться от заманчивого приглашения. Когда Любченко и Шумова ушли на репетицию, она сказала Мусе:
— Скромниц из себя все строят, а сами тоже не прочь бы пойти, да боятся, что из комсомола выгонят. А мы с тобой не струсим, правда?
Подговорив еще одну подружку из соседней комнаты, Изюмова помогла девчонкам завиться, нагладить платья и тайно повела их на Боровую улицу.
Дом и дверь, обитую дерматином, они нашли быстро. Наружу пробивалась едва слышная музыка. Симочка нажала кнопку звонка, и девчонки стали ждать. Минуты через две дверь открыл парень с завитым чубом.
— С опозданьицем, дорогуши! — сказал он. — Прелесть вы моя! Пардон, пожалуйста, проходите… Вы, кудрявенькая… Вы, черненькая… А вас, кисонька, не надо. Перебор будет, — и, отстранив Мусю, захлопнул перед ее носом дверь.
Муся не стала стучать и звонить. Она ждала, что подруги заступятся, а те словно забыли про нее, не показывались.
В глубине квартиры вновь заиграла музыка. Там начались танцы.
Искусав от обиды губы, Муся бегом вернулась в общежитие. В комнате повалилась на койку и разрыдалась.
Слоник и Шумова не могли ее успокоить ни утешительными словами, ни водой. Кротик, стуча зубами по краю стакана, делала небольшие глотки и, плача, жаловалась:
— Ы… ы-ы! За что-о… за что они?.. Я знаю, что я некрасивая. Но почему нужно унижать? Что я им сделала?.. Не надо было приглашать, я же не напрашивалась. А Симка, подлая, позволила меня оттолкнуть. Я бы на ее месте никогда не осталась бы у таких. И Кудряшова тоже…
— Пусть только вернутся, вертушки, я им головы оторву! — погрозила Слоник. — Вот паршивки, не послушались, тайно поперлись!
Муся не унималась:
— Зачем такой жить?.. Всюду чураются, отворачиваются. Я с собой что-нибудь сделаю…
— Муся, ну перестань, не выдумывай! — принялась уговаривать Нина. — Мы ведь тоже не красавицы. И у нас бывают огорчения, все же не приходим в отчаяние…
Она готова была уже рассказать о своих огорчениях с Ромкой, но в это время раздался стук…
Иван Калитич, пригнав «овечку» в депо, на радостях решил отметить удачный день грандиозным чаепитием с комсомольцами. Купив три десятка пирожных, комсорг отправился в общежитие. Сначала он зашел на мужскую половину, там футболезцев не застал. Тогда он поднялся выше и постучал в дверь третьей комнаты.
— Кто там? Входите! — послышался голос Зои Любченко.
Ее-то и хотелось видеть Ивану Калитичу. Он даже самому себе не признавался в этом.
Войдя в комнату, комсорг торжественно поставил на середину стола коробку с пирожными и хотел было попросить девчат заварить покрепче чай, как приметил опухшие от слез глаза Муси Кротик.
— По какому поводу глаза насквозь промокли? Кто обидел?
Девчонки, не таясь, рассказали, что случилось с Мусей. Калитич посерьезнел.