— Кто там балует? Открой воду! Холодную давай!
Он, оказывается, успел намылить голову. Растекавшееся мыло попало в глаза. Начало щипать так, что Филя взвыл:
— Воды! Дай воды! Узнаю, кто балует, — башку оторву! Принесите хоть глаза промыть… Воды!
Это была уже не просьба, а рык быка, попавшего в беду. К душевой прибежали шишельницы. Они от Манефы знали, куда торопится Филя. Бедственное положение парня развеселило девчат. Припрятав вентиль, они, хихикая, пошли звать водопроводчика.
Водопроводчика девчата нашли не сразу. Пока тот разыскивал вентиль да включал воду, заводской гудок прогудел. Филе спешить уже было некуда. Промывая глаза, он тихо матерился, обещая избить шутников.
В кабину земляка заглянул Ухватов.
— Вон како измывательство устроили! — сочувственно заговорил он. — И никто не помог. Та востроносая, что задом крутит, с шепелявым ушла. Сам видел… вот те крест! А тебя, словно барана, заперли и смеются. Не будь меня, и водопроводчика бы не нашли. А ты все земляка сторонишься… Они не токмо девчонку уведут, а самого в хомут засунут…
— В какой это еще такой хомут? — не поняв, сердито спросил Филя.
— Эт, глупый! Давно тебе сказано: не любят заводские деревенских. Боятся, что ихний кусок перехватим, потому и делу своему не учат.
— Как это не учат? Учат!
— Это тебе сдуру показалось! Таких глупых они токмо и ищут, чтоб горбатились.
— А ты чего обзываешься? — вдруг взорвался Филя. — Из дураков у тебя не выхожу! По ноздрям захотел?
— Чш-ш, дурень, не ори!
Но Филя, решив выместить злость на земляке, заартачился:
— А ну отыдь, пока борода цела!
— Полегче, лешай! — повысил голос и Ухватов. — На кого лезешь, рвань несчастная? Хочешь, чтоб я рассказал, как в деревне нафулиганил? Эт я живо!
— Рассказывай. Я тоже знаю, для чего ты бороду отрастил. Живо сбреют.
Не желая больше разговаривать с земляком, Филя выскочил в раздевалку и, почти не обтираясь, стал торопливо одеваться. Кальсоны не лезли на распаренные ноги. В сердцах Филя оторвал запутавшиеся завязки…
Наскоро ополоснувшись, в раздевалку вышел и рыжебородый. Подсев к земляку, он игриво толкнул его локтем в бок и заискивающе спросил:
— Все сердишься? Ишь дурной! Я же любя тебя учу… Жалеючи.
— Нежелательно нам жалеючи, — ответил Филя.
И, натянув сапоги, ушел, хлопнув дверью.
Весь этот разговор слышал Чуприков, мывшийся в соседней кабине.
— Это мое воспитание, — похвастался он. — Филю уже не собьешь, знает что к чему.
СОЛИДНАЯ БРИГАДА
Завод получил заказ на изготовление крупных деталей прокатной машины новой конструкции. Ничего подобного наша литейка прежде не отливала. Поэтому еще до начала производственного совещания в фасонном цеху толклись группки инженеров и старых мастеров. Одни вымеряли габариты опок, другие — размеры рабочих площадей под кранами, третьи буравили землю. Тут же они что-то доказывали друг другу, спорили, горячились.
Совещание открыл главный инженер завода.
— Не буду вам напоминать о важности нового заказа, — сказал он. — Это вы и без меня знаете. Сегодня мне хотелось бы выяснить: способны ли мы выполнить правительственное задание? Надеюсь на ваш опыт, жду всестороннего и серьезного обсуждения.
Первое слово получил начальник формовочного участка. Разложив на столе план цеха, он стал жаловаться на расположение участка фасонного литья.
— Цех построен без расчета на крупные отливки. Грунтовые воды проходят на небольшой глубине, строение почвы способствует быстрому увлажнению…
Он пугал катастрофами, которые не раз бывали при заливке металлом глубоких форм, и предлагал нарастить слой земли метра на полтора.
После него выступил старый формовщик Суравкин, выполнявший самые тонкие и сложные заказы.
— Раз правительством дадена нам новая машина, надо гордиться, — сказал он. — Питерские мастера никогда не подводили. Мы все можем сделать. И насчет обводнения опасения напрасны. Иной раз метра на полтора углубишь — и форма при заливке хоть бы чихнула. Но береженого бог бережет. Спецов у нас на такое дело мало. Надо бы на крупную формовку ижорцев пригласить. Они стан блюминга отливали, руку набили. А то не умеючи так намастерим, что от цеха столбы да горелая земля останутся…
— Начал за здравие, а кончил за упокой! — сказал Созонтыч.
Но на него не обратили внимания. Заговорил патриарх цеха — седовласый богатырь Никита Фомичев. Он не привык ораторствовать, слова ворочал, словно тяжелые валуны.
— Оно вроде да и вроде не того. Я не против наращивания почвы, действительно построены на низком месте. В половодье вода подступает. Факт. Может, станину на другом заводе отлить? На высоком месте оно спокойней. Гордиться-то нечего…
В выступлениях чувствовалось, что люди привыкли к спокойной работе, риск их настораживал, заставлял преувеличивать опасность.
Виктор, пошептавшись с Созонтычем, вдруг поднялся и потребовал слова.
— Несмотря на все запугивания, наша бригада берется за крупную формовку, — заявил он. — Что значит нет мастеров? Кого напугала грунтовая вода?..
— Лягушке, конечно, не страшны пушки, — ехидно вставил Суравкин.
— Верно, не страшны! — подхватил Виктор, не уловив насмешки. — Мы готовы на риск. Рабочий класс Питера не раз рисковал. Важно верить в себя. Нас поддерживает мастер золотые руки — Илья Созонтович. Прошу дать ему слово.
— Этому море по колено! — прогудел Никита Фомичев.
Илья Созонтович снял кепчонку с головы, поклонился собравшимся и, обернувшись к Фомичеву, не без укоризны сказал:
— Спасибо, Никита! Море-то нам обоим по колено бывало. Вместе гуляли, ум пропивали. Молодостью нечего корить. Ум-то бороды не ждет. Верно Витек накричал. Есть у нас привычка: Сашка, позови Машку, Машка, подай ручник, а ручник-то рядом лежит. Можно и у нас дельных работников найти. Молодыми брезговать нечего, при нас обучатся. Суравкина чтой-то я не пойму. Давно ли он на мелкой работе? Не с тобой ли в шестнадцатом году ямы рыли? Военный заказ выполняли? На всякую беду страху не напасешься. Я вот запойный человек, а для такой работы даю слово — три месяца в рот не возьму. Если окажете доверие, так я и с громовскими ребятами управлюсь. А ежели подкинете таких, как Гаврила Павлович да Никита, так что хочешь отформуем. Неужели тридцать лет зря корячились, ничему не научились? Помереть стыдно будет!
Это выступление было переломным, дальше пошли деловые разговоры о подготовке цеха и составах формовочных бригад. Решили к выполнению нового заказа привлечь и молодежь.
Прощайся, Гром, с бригадирством. Для Гаврилы Павловича и седовласого Никиты Фомичева ты не авторитет. Илья Созонтович священнодействует, принимая бригадирство. Сдвинув кепчонку на затылок, он двумя руками взял бригадный дневник и водворил его в шкафике на вымытую полку, затем обернулся ко мне и негромко сказал:
— Рома, не в службу… прошу для дела: будь помощником. В бригаде восемь человек, а бумажному делу я не обучен… Напутаю чего-нибудь.
В нашу бригаду вошли: Гаврила Павлович, Никита и высокий стержневик — секретарь цеховой партийной ячейки Федор Костнов, обучающий молодых шишельниц. Этакой солидной бригады еще не было в литейке.
СОЗОНТЫЧ
Вырыв глубокий котлован, мы его обложили кирпичом, дренажными трубами, залили цементом.
На другой день в котловане принялись действовать старики, укладывая воздушную «постель» из соломы, глины, речного песка и полюстровской земли. Мы были только подсобниками: подавали нужные инструменты, смешивали глину с песком, просеивали землю, толкли древесный уголь.
На подсушенную «постель» была уложена разъемная модель, похожая на заставские ворота, и началось колдовство — формовка.
Работа так увлекла, что в столовку никто не пошел. Послали Филю за молоком. Пообедали в цеху и продолжали начатое дело.
К вечеру форма была готова. Она состояла из нижней неподвижной части двух разъемных опок, каждая из которых весила не менее тонны. Их укладывал и поднимал кран.
Чтобы горячий металл не разрушил формы, ее следовало укрепить стальными шпильками и крючьями, покрыть слоем разведенного графита и высушить. Эту работу Созонтыч доверил только старикам и сам, предупредив жену, остался на ночь. Мы тоже не ушли, чем вызвали воркотню Гаврилы Павловича:
— Завтра как сонные мухи ходить будете, а нам ваша сила понадобится.
Но разве покинешь стариков, когда они будут бодрствовать и следить за нагревальными лампами и жаровнями?
Мы помогли Созонтычу расставить жаровни и удлинить провода для электрических ламп. Старик, похаживая в знойной зоне, то уголек подкинет, то лампу поправит, то остывающие кирпичи на раскаленные меняет.
Никита курил и посмеивался над ним:
— Прямо наседка! Не узнаю Созонтыча. В прежние времена он бы «разломил» маленькую и где-нибудь за мартенами уже кемарил. А тут марку держит. Ударник!
Оставив дежурных, Илья Созонтович посеменил к выходу, мы с Витькой устремились за ним, так как опасались: не соблазнил бы кто из стариков на выпивку.
Уже начались белые ночи. Над незатухающими мартенами колыхалось бледно-розовое зарево. Оно отсвечивало в весенних лужах.
Лужи тревожили Созонтыча. Они вредны для формовок в почве. Вода могла увлажнить землю, пробиться сквозь цемент. Для расплавленного металла она опасней взрывчатки. Старик принялся прокапывать отводные канавки, и мы стали помогать ему сгонять воду в глубокий кювет.
Сделав передышку, Созонтыч посмотрел на серебристо-синее небо и похвастался:
— Эх, и погуляно же было в белые ночи! Разве уснешь. До утра колобродили. Днем на работе носом клевали. В обед сунешься за мартен и спишь. А мастер разыщет — по загривку даст…
Мы еще не отгуляли своих белых ночей, но ощущаем их колдовскую силу. И я невольно думал о Сусанне и Нине, хотя не раз уже себе приказывал: «Брось, выкинь их из головы! Встречайся с другими».
Согнав накопившуюся воду, мы вернулись в цех и уселись на инструментальные ящики покурить. Рядом с нами Филя. Затягиваясь цигаркой, он загоревшимися глазами смотрел на появившуюся вдали Манефу.